Умирая, Александр Сергеевич испытывал величайшие муки. Но, несмотря на это, думал о других и прежде всего - о семье. Он отдал мне последние распоряжения, снял с руки кольцо и попросил принять его на память.
Простился с близкими и нашел в себе силы сказать слова утешения Наталье
Николаевне. 27 января 1837 года поэта не стало. Пушкин, умирая, предвидел, как тяжело будет ей: «Бедная, её заедят». Через две недели после трагедии Наталья Николаевна с детьми и сестрой Александриной уехала в Полотняный Завод, к брату Дмитрию. Почти два года она прожила в деревне, как и просил ее поэт перед смертью: «Поезжай в деревню. Носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, но только за порядочного человека».
1.4 Встреча с Ланским
В годы вдовства у нее было три серьезных претендента на ее руку. Никто из них не соглашался жить под одной крышей с детьми Пушкина, поэтому все были отвергнуты Натальей Николаевной. В 1844 году, через семь лет после смерти Александра Сергеевича, Наталья Николаевна познакомилась с однополчанином брата Сергея Николаевича Гончарова, тамбовским помещиком, генералом Петром Петровичем Ланским, приняла предложение генерала, командира конногвардейского полка, и вышла за него замуж. Ей исполнилось тридцать два года, Ланскому – сорок пять. Прежде он женат не был. Детей Пушкина Петр Петрович принял как родных. В новой семье родилось еще три дочери: Александра, Елизавета и Софья. Наталья Николаевна никогда не забывала поэта, и к этому ее чувству Ланской относился с большим тактом и уважением. «Тихая, затаенная грусть всегда витала над ней, – свидетельствовала ее дочь Александра Арапова, – В зловещие январские дни она сказывалась нагляднее: она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе».
Пережитые ею страдания расшатали здоровье задолго до старости. У нее часто болело сердце, по ночам мучили судороги в ногах, нервы были истощены. В самые последние годы болезнь перекинулась на легкие. Не помогло и лечение за границей.
Умирая, в лихорадочном забытьи, она шептала побелевшими губами: "Пушкин, Ты будешь жить!" - хотя Пушкина не было рядом уже тридцать три года. Рядом была только его бессмертная тень, тоскующая по душе той, что он любил больше жизни. Душа эта пришла к нему 26 ноября 1863 года, хмурым осенним утром, провожаемая слезами холодного дождя, переходящего в мелкий снег...
В декабре 1863 года, в одной из российских газет появится некролог, подписанный Петром Бартеневым, пушкинистом: «26 ноября сего года скончалась в Петербурге на 52-м году Наталья Николаевна Ланская, урождённая Гончарова, в первом браке супруга А. С. Пушкина. Её имя долго будет произноситься в наших общественных воспоминаниях и в самой истории русской словесности. С ней соединена была судьба нашего доселе первого, дорогого и незабвенного поэта. О ней, о её спокойствии заботился он в свои предсмертные минуты. Пушкин погиб, оберегая честь её. Да будет мир её праху». Дети похоронили Наталью Николаевну на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Через пятнадцать лет рядом прибавилась могила Петра Петровича Ланского и строгое, черного мрамора надгробие; около него – небольшая дощечка с надписью о том, что в первом браке Наталья Николаевна Ланская была за поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным. Она прожила на этом свете 51 год и из них была всего шесть лет вместе с Пушкиным... На памятнике выбита только одна фамилия: «Ланская».
«Здесь похоронена Ланская…»
Снега некрополь замели.
А слух по-прежнему ласкает
Святое имя – Натали
Как странно, что она – Ланская,
Я не Ланской цветы принёс,
А той, чей образ возникает
Из давней памяти и слёз.
Нам каждый день её был дорог
До той трагической черты,
До Чёрной речки, за которой
Настало бремя суеты.
Как странно, что она – Ланская.
Ведь вслед за выстрелом сама.
Оборвалась её мирская,
Её великая судьба.
И хорошо, что он не знает,
Как шли потом её года.
Она фамилию сменяет,
Другому в церкви скажет «да».
Но мы её не осуждаем.
К чему былое ворошить.
Одна осталась – молодая,
С детьми, а надо было жить.
И всё же как-то горько это, -
Не знаю, чья уж тут вина, -
Что для живых любовь поэта.
Так от него отдалена.
А. Дементьев
Глава 2. Легенды историко-биографические и поэтические
2.1 А.С. Пушкин о своей жене
В письме к будущей теще, Н.И. Гончаровой, от 5 апреля 1830г., поразительном по откровенности, глубине и силе чувства, поэт писал: "Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня - зачем? Клянусь вам не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести, ни вашего, ни ее присутствия..."
Но доподлинно известно пушкинское признание после помолвки: «Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством – Боже мой – она... почти моя...»
«Я женат – и счастлив: одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменялось, лучшего не дождусь», – писал поэт своему другу П. А. Плетневу через пять дней после свадьбы.
«Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец...»
Но кто же она была на самом деле? Став женой Пушкина, Наталья Николаевна достойно исполняла эту нелёгкую роль. Пушкину нравилось, как она домовито хозяйничает, расчётливо спорит с книгопродавцами из-за денег, рожает детей одного за другим, блистает на балах. Он хотел бы её видеть тихой хозяйкой в деревенском доме далеко от столицы и звездой петербургского бала, ослепительной и неприступной. Он не задумывался, по силам ли это ей, московской барышне, вдруг ставшей женой первого поэта России. Она была первой красавицей «роскошной, царственной Невы», хозяйкой большого дома, без денег, с дерзкими слугами, болеющими детьми. Многое из того, что мы знаем о её жизни, свидетельствует не в её пользу. Но есть ли что на свете обманчивее очевидности. Лучше верить пушкинскому чувству, чем неоспоримым свидетельствам её жестокого легкомыслия. Пушкин, во всяком случае, знал о ней то, что не подозревал никто из нас.
«Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом», – признавался он в письме к своей теще Н. И. Гончаровой уже в 1834 году. Исполнилось то, о чем он мечтал: «мадонна», «чистейшей прелести чистейший образец» вошла в его дом... Пушкин хорошо понимал, что Наталье Николаевне всего двадцать лет, что она прекрасна, а кокетство и женское тщеславие так естественны для ее возраста.
Не знаю, как для кого, а для меня, в этих строчках - отражение того, что Александр Сергеевич любил в своей Мадонне больше всего и о чем он написал 21 августа 1831 года: "Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с лицом твоим ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица!"[4]
Приехав с мужем в Петербург, а затем в Царское Село через три месяца после свадьбы, Натали Пушкина почти сразу же стала «наиболее модной» женщиной высшего света, одной из первых красавиц Петербурга. Красоту ее Д. Ф. Фикельман называла «поэтической», проникающей до самого сердца. За шесть лет, которые супруги прожили вместе, Наталья Николаевна родила четверых детей. Но любовь к детям никак не заслоняла в ее душе стремления к светским успехам. По мнению родителей Пушкина, Натали испытывала большое удовольствие от возможности быть представленной ко двору в связи с назначением Александра Сергеевича камер-юнкером и танцевать на всех придворных балах. Она как бы вознаграждала себя за безрадостные детство и юность в угрюмом доме, между полубезумным отцом и страдавшей запоями матерью. Ей льстило, что красота ее произвела впечатление на самого царя. Александр Сергеевич был весьма озадачен всем этим, так как ему «хотелось поберечь средства и уехать в деревню».
Он нежно любил свою жену. Для него она была чистейший прелестнейший образец. Ей, невесте, он посвятил свою прекрасную и вдохновенную «Мадонну»:
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моём, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель-
Она с величием, он с разумом в очах-
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.