Из доклада управления ОГПУ по Смоленской области: "Раскулачивающие снимали с зажиточных крестьян зимнюю одежду, теплые поддевки, отбирая в первую очередь обувь. Кулаки оставались в кальсонах, даже без старых галош, отбирали женскую одежду, пятидесятикопеечный чай, последнюю кочергу или кувшин».
Имущество и вещи раскулаченных складировались на сельских площадях, продавались с торгов, растаскивались мародерами. Зачастую у раскулачиваемых отбирали не только дом, скотину, хлеб, сельхозинвентарь, но и валенки, полушубки, шапки, платки, шали, перины, подушки, посуду, детские игрушки — все, что ценилось на селе, вплоть до нижнего белья
«Бригады конфисковывали всё, включая маленькие подушечки, которые подкладывают под головы детей, горячую кашу в котелке, вплоть до икон, которые они, предварительно разбив, выбрасывали».
Из сводки курганского отдела ГПУ: «Забираются даже медные иконы - пригодится для трактора как утильсырье. Забираются запачканные детские пеленки».
Некоторые «кулаки» спешно подавали на развод, чтобы спасти семьи, но большинство жен отказывались: «Хоть в могилу, да вместе». Плач был приравнен к антисоветской агитации.
Около 250 тысяч семей успели «самораскулачиться», - продать или раздать родным имущество и уехать в город.
Региональная газета «Правда Севера» сообщает о раскулачивании середняков следующее: «В Чебоксарском районе «сгоряча» раскулачили несколько середняков и даже бедняков. Раскулачивание происходило без участия бедняцко-середняцкого схода и при игнорировании сельсовета. Это раскулачивание кончилось тем, что один из раскулаченных середняков в Чебоксарском районе наложил на себя руки.
В Грязовецком районе некоторые сельсоветы допустили раскулачивание середняков. Герцемский сельсовет отбирал имущество, скот и дома у тех, например, кто продал воз своих лаптей или несколько пар рукавиц».
Об аналогичных нарушениях сообщает газета «Рабочий край» и ряд других областных изданий в регионах СССР. «Вместе с кулаками страдают и середняцкие хозяйства. В дер. Власове вынесено постановление взять на учет имущество не только кулаков, но и середняков. В четырех сельсоветах проводились опись, обыск и конфискация имущества у крестьян, имеющих только по одной лошади и по одной корове, никогда не пользовавшихся наемным трудом и не лишенных избирательных прав».
На Северном Сахалине для зачисления некоторых крестьянских хозяйств, не удовлетворяющих критериям кулацких в число «кулацких» применялись обвинения в «японофильской» и религиозной деятельности. [8]
Известны случаи раскулачивания членов группы бедноты местных сел. Показателен случай, когда список кулацких семей в числе 55, подлежащих выселению из Александровского и Рыковского районов был проверен 29 августа 1931 года уполномоченным ОГПУ Маковским на предмет ошибочного включения середняков. 25 сентября пять середняцких семей из перечня были исключены и выселению не подверглись, однако ошибочно установленный статус кулацких элементов с данных лиц снят не был и в дальнейшим они подверглись иным законодательно определенным мерам репрессий, включая конфискацию имущества.
Сообщалось о том, что в Черноземье под угрозой раскулачивания со стороны членов ВЛКСМ крестьяне были вынуждены вступать в колхозы, о чем позже руководство ВЛКСМ заявит: «административное методы «деляческого» раскулачивания, ударившие по середняку вошли в мозги даже активистов-комсомольцев».
Борисоглебские комсомольцы в процессе раскулачивания ликвидировали несколько батрацких хозяйств за то, что дочери хозяев вышли замуж за кулацких сыновей.
Вот как об этом рассказывает писатель А. И. Солженицын: «Председатель сельсовета с понятой учительницей входит в избу, где лежат на полатях старик и старуха (старик тот прежде чайную держал, ну как не мироед? - никто ведь не хочет с дороги горячего чаю), и трясёт наганом: «слезай, тамбовский волк!». Старуха завыла, и председатель для пущей острастки выпалил в потолок (это очень гулко в избе получается). В дороге те старики оба умерли».
Писатель Олег Волков живописал участь «кулаков», высланных в Архангельск: «То были толпы не только грязных, завшивевших и изнуренных, но и люто голодных людей. Они не громили комендатуру, не топили в Двине глумливых сытых писарей и счетчиков, не буйствовали и не грабили. Покорно сидели на бревнах и камнях, не шевелясь часами. За ночь не всегда успевали убирать трупы и поутру, в ранний час, натыкаешься у тротуаров или на трамвайных рельсах на распростёртых мёртвых мужиков». [7].
«Первое моё горе — как родителей раскулачили. Я тады уже замуж зайшла, так нас не тронули, потому как мой Василий в 17-м году как раз в Питере миколаевским солдатом служил и с колокольни в жандармов стрелял. Как батьку забрали, да мамку выселили, так я, как пташечки прилетят, все голосила. Второе горюшко — задарма робили всю жизнь. Трудодней робили мног, а получали ничох. И всю жизнь на столе засуха была — хлеба хлеборобу не хватало. Теперь стало получше: и пенсию по 12 рублей получаем. Сыто стали жить, но денег всё равно не хватает» (А.Ф.Семёнова, 1902 г.р., дер. Перелазы Усвятского района Псковской обл., запись 1973 г.)
«В нашей деревне все были работящие, жили крепенько и не хотели своё отдавать, как в колхозы погнали. Все были против, потому как етой жизни не знали. Взяли всех наших мужиков в село Урицкое (12 км отсюдова) и расстреляли. Четыре брата Паничевых из Есипово сковали эту власть. Из бедняков были, непутёвые хозяева. После революции, как поделили землю по едокам, все в середняки выбились, а они — нет: больно шебутные были. Как пошли колхозы, они стали коммунисты, ездили по деревням, наганами махали — загоняли в колхоз. Лютовали сильно, даже расстреливали людей на месте. За это двоих забрали в Ленинград, в Кресты посадили» (М.Ф. Шваркунов, 1914 г.р., дер. Лысая гора Усвятского района Псковской обл., запись 1973 г.)
«Я родился в Шершнях в бедной семье. В Германскую войну золотой крест дали. А тут как раз революция. Крест я на революцию пожертвовал, мне документ за него выдали. После Гражданской вернулся в деревню, и мне как бедняку выделили участок земли на болоте. Своими руками его осушал и пни выкорчевывал. Работал день и ночь, поднял хозяйство, женился. В колхоз не пошёл. К 37-му году у меня уже было 4 коровы. Тут меня и раскулачили. Обозвал я по-матерному председателя, а он сразу машину вызвал: “Забирайте его — он обругал партию и правительство!” В усвятской тюрьме держали на воде и хлебе. Хлеба давали по 200 грамм в день. Присудили 4 года по статье 58. За свои труды и попал: за то, что болото раскопал, лес рассёк да хорошим хозяином был. В Ухте железную дорогу строил. Там люди мёрли как мухи, а на их место новых привозили. За 800 грамм хлеба (давали и по 300 грамм) никто добровольно прокладывать железную дорогу не пойдёт — вот государство и нашло выход, принудиловку эту. Весной 45-го на общем перекуре кто-то сказал, что немцев с лица земли сотрут, а я возразил: “Это Гитлеру конец придёт, а немцы останутся — куда ж народ денется?” За это получил ещё 10 лет. В 56-м вернулся в колхоз. Теперь получаю пенсию 22 рубля: 10 лагерных и 12 колхозных. А председателя того, что меня посадил, наши и застрелили: он во время войны немцам служил». (С.А. Грибачёв, 1891 г.р., дер. Пристань Усвятского района Псковской обл., запись 1976 г.)
«В 1930г. обе церкви раскопали, и началась эта суматоха — раскулачивание. Кто нейдёт в колхоз и не может выплатить твёрдый налог, того “чёрный ворон” забирал. Пробовали сначала сделать коммуну. Пришла 43-я стрелковая дивизия, свезла вместе две деревни, Жигули и Панково, со всем хозяйством и барахлом; десять красноармейцев осталось, остальные уехали делать коммуны в других местах. Вилкам да винтовкам загоняли нас в коммуну. Всё добро своё свезли: скот, сало, хлеб, яички. Пока всё своё не скушали, хорошо было. А там и разъехались по домам. Из коммуны сделали колхоз имени 43-й стрелковой дивизии. С 1932 года повсюду стали колхозы. Установили двухпроцентный фонд: каждый должен отдать колхозу зерно на случай неурожая. Один сосед сказал: “Зачем засыпать в колхоз? Будет неурожай — мы и так дадим голодающим бесплатно”. За это ему 5 лет дали. Девок в те годы заставляли вырубать делянки — за 3—4 сотки давали 3—4 метра ситца по 34 копейки (иначе его не купить было). Отец говорил, что косил пану “с половины” на панских землях: половину пану, половину себе. А теперь надо косить на 10 колхозных коров, тогда уже дают косить на 11-ю, свою.» (Е.Т.Степанова, 1917 г.р., дер. Устье Куньинского района Псковской обл., запись 1984 г.) [1].
Ссыльных везли зимой в товарных вагонах по 40 человек. На узловых станциях составы неделями оставались без движения. До назначенных им мест люди добирались от железной дороги десятки, а то и сотни километров, иногда пешком. По прибытии размещались в бараках с трехъярусными нарами по несколько сотен человек, и это в лучшем случае. В рапорте, поступившем из Архангельска, признавалось, что к сентябрю 1930 года вместо 1641 барака были построены только семь. Нередко жильем для ссыльных служили ямы, прикрытые ветками.
Из докладной записки партийного работника Петра Яковлева Калинину: «Отправляли их в ужасные морозы - грудных детей, беременных женщин, которые ехали в телячьих вагонах друг на друге и тут же рожали своих детей… Затем разместили в грязных холодных сараях, во вшах, голоде и холоде».
В операциях по высылке раскулаченных наблюдается полное отсутствие координации между отдельными звеньями цепи. Высланные крестьяне неделями содержались в местах, для проживания не предназначенных - казармах, административных зданиях, вокзалах, откуда, кстати, многим из них удавалось бежать. ОГПУ запланировало для операций первой фазы 240 составов по 53 вагона, каждый железнодорожный состав, согласно нормам ГПУ, состоял из 44 вагонов для перевозки скота на 40 заключенных каждый и 8-ми вагонов для перевозки орудий труда, пропитания и скарба, принадлежащего заключенным из расчета 480 килограммов на семью, а также из одного вагона для сопровождающего конвоя. Как о том свидетельствует переписка между ОГПУ и Народным комиссариатом путей сообщения, редкие поезда добирались, сохранив всех пассажиров, до места. В больших центрах по сортировке контингентов, например, в Вологде, Котласе, Ростове, Свердловске и Омске, составы оставались неделями без движения со всем своим живым грузом. В неподвижно застывших на путях посреди зимы составах в ожидании указания места назначения, где будут «размещены» высланные, холод, отсутствие гигиены, эпидемии неизбежно приводили к массовой гибели людей.