За пределами физики
В отличие от материалиста, каузалист может обдумывать, реально ли супер-эго или поздний капитализм. Каждый случай должен рассматриваться по отдельности: можно сделать вывод, что коллективное бессознательное Юнга не является реальностью, тогда как коллективное сознание Дюркгейма реально. Достаточно ли мы понимаем, как эти объекты или процессы действуют? Можем ли мы вмешиваться в них и реорганизовывать их? Для утверждения о том, что они реальны, измерения не достаточно. Можно измерять IQ (коэффициент интеллекта) и гордиться тем, что десяток разных методик дают один и тот же постоянный массив чисел, но мы не имеем ни малейшего понимания причин этого явления. В недавней полемике Стефен Джей Гоулд говорил об “ошибке объективации” в истории IQ, и я согласен с ним. Каузализм небезызвестен и в общественных науках. Возьмем, к примеру, Макса Вебера (1864-1920), одного из основателей этих наук. У него есть знаменитое учение об идеальных типах. Он использовал слово “идеальный”, будучи хорошо знакомым с его философской историей, в которой оно контрастирует с понятием “реального”. Идеальное у Вебера – это конструкция человеческого ума, инструмент мысли. Так же как и Картрайт в наши дни, Вебер был “довольно насторожен по отношению к натуралистическому предрассудку о том, что цель общественных наук заключается в сведении реальности к ‘законам’.” Вебер сделал следующее осторожное наблюдение в отношении концепции Маркса:
“Все специфические марксистские ‘законы’ и конструкты, пока они теоретически состоятельны, являются идеальными типами. Подлинное эвристическое значение этих идеальных типов при использовании их в оценке реальности известно всякому, кто когда-либо использовал марксистские понятия и гипотезы. Сходным образом, тем, кто использовал их, известна их пагубность в случае, если они считаются эмпирически действенными или реальными (то есть подлинно метафизическими) ‘действующими силами’, ‘тенденциями’ и т. д.”
Трудно обнаружить больше противоречий, чем при одновременном цитировании Маркса и Вебера. Но наш пример приведен с другой, довольно скромной целью. Мы можем перечислить полученные уроки.
1. Материалист, подобный Смарту, может не считать объекты социальных наук реальными в прямом смысле этого слова.
Мой основной вывод заключается в данном случае в том, что по крайней мере некоторый вид научного реализма может использовать слово “реальный” тем же самым способом, который Остин называет стандартным. Это слово не так уж двусмысленно, и оно не особенно глубоко. Это “тоскующее по существительному” “слово-штаны”. Оно позволяет различать. То, какое различие оно фиксирует, зависит от того, какое существительное или какую именную группу N оно определяет. Затем, это различие зависит от того, каким образом многочисленные кандидаты в N могут не оказаться N. Если философ предлагает новое учение или новый контекст, тогда необходимо определить, почему силовые линии или id [подсознательное у Фрейда – Прим. пер.] не могут быть реальными объектами. Смарт говорит, что объекты нужны в качестве строительных блоков. Картрайт говорит, что они являются причинами событий. Хотя и в силу разных причин, оба автора будут отрицать, что разные кандидаты в реальные объекты на самом деле реальны. Оба они являются научными реалистами относительно некоторых объектов, но, поскольку они используют слово “реальный” для того, чтобы осуществить отличающиеся друг от друга различия, содержание слова “реализм” у них разное. Сейчас мы увидим, что то же может произойти и с антиреалистами.
3. ПОЗИТИВИЗМ
Одна антиреалистическая традиция возникла довольно давно. На первый взгляд кажется, что она не интересуется значением слова “реальный”. Она всего лишь утверждает: не существует электронов, так же как и других теоретических объектов. Менее догматически настроенные ее представители утверждают, что у нас нет по крайней мере надежных оснований для предположения о существовании такого рода вещей, как и оснований ожидать, что мы можем доказать их существование.
К этой традиции можно причислить “Трактат о человеческой природе” Дэвида Юма (1739). Одно из ее последних проявлений – книга Баса ван Фраассена “Научный образ” (1980). Предшественников Юма мы находим даже в античные времена, а продолжение этой традиции можно будет найти в далеком будущем. Я буду называть эту традицию позитивизмом. В самом названии ничего нет, оно лишь вызывает некоторые ассоциации. Этого слова даже не существовало во времена Юма. Юма обычно относят к эмпирицистам. Ван Фраассен называет себя конструктивным эмпирицистом. Конечно, каждое поколение философов с позитивистским стилем мышления придает новую форму основополагающим идеям этого философского направления и часто выбирает себе новый ярлык. Я хотел бы лишь иметь удобный способ ссылаться на эти идеи, и ни одно название не подходит мне больше, чем “позитивизм”.
Шесть инстиктов позитивиста
Основные идеи позитивизма таковы: (1) Упор делается на верификации (или таком ее варианте, как “фальсификация”); это означает, что значимыми предложениями считаются те, чья истинность или ложность могут быть установлены некоторым способом. (2) Приветствуются наблюдения: то, что мы можем видеть, чувствовать и так далее, обеспечивает наилучшее содержание или основу нашего нематематического знания. (3) Антикаузализм: в природе нет причинности, есть лишь постоянства, с которым события одного рода следуют за событиями другого рода. (4) Занижение роли объяснений: объяснения могут помочь организовать явления, но не могут дать более глубокого ответа на вопросы “почему”; они лишь утверждают, что явления и вещи регулярно появляются таким-то или иным образом. (5) Анти-теоретическая сущность: позитивисты стремятся не быть реалистами не только потому, что они ограничивают реальность наблюдаемым, но и потому, что они против причин и сомневаются относительно объяснений. Они не хотят выводить существование электронов из их причинных эффектов потому, что они отвергают причины, придерживаясь существования только постоянных закономерностей, связывающих явления. (6) Позитивисты суммируют содержание пунктов (1) – (5) в своем стремлении обосновать свою антиметафизическую направленность. Неверифицируемые предложения, ненаблюдаемые объекты, причины, глубокое объяснение – все это, говорит позитивист, – метафизический хлам, который нужно выбросить.
Я проиллюстрирую вариации этих шести тем на четырех эпохах: Юма (1739), Конта (1830-1842), логического позитивизма (1920-1940) и ван Фраассена (1980).
Признавшие себя позитивистами
Термин “позитивизм” был изобретен французским философом Огюстом Контом. Его “Курс позитивной философии” был опубликован в нескольких толстых выпусках между 1830 и 1842 годами. Позже он говорил, что выбрал слово “позитивный”, чтобы передать множество значений, которые он хотел подчеркнуть во время создания “Курса”. Конт выбрал слово “позитивный”, как он сам говорил, благодаря его удачным коннотациям. В основных западноевропейских языках “позитивизм” имеет смысловые обертоны, связанные с реальностью, подлинностью, полезностью, уверенностью, точностью и другими качествами, которые Конт весьма ценил.
Теперь, когда философы говорят о позитивизме, они имеют в виду не контовскую школу, а группу логических позитивистов, образовавших знаменитую философскую дискуссионную группу в Вене 1920-х годов. Мориц Шлик, Рудольф Карнап и Отто Нейрат были одними из самых знаменитых членов этой группы. Карл Поппер, Курт Гедель и Людвиг Витгенштейн также приходили на некоторые заседания. Венский кружок имел тесные связи с группой в Берлине, где центральной фигурой был Ганс Рейхенбах. Во времена нацисткого режима эти ученые уехали кто в Америку, кто в Англию и основали там новые философские направления. Помимо фигур, о которых я уже упомянул, был еще Герберт Фейгль и К.Г. Гемпель. Молодой англичанин А. Дж. Айер поехал в Вену в начале 1930-х годов и, вернувшись на родину, написал свой замечательный трактат об английском логическом позитивизме “Язык, истина и логика” (1936). В то же время Вену посетил У. О. Куайн. Эта поездка посеяла в нем сомнение относительно некоторых положений позитивизма, семена, которые дали всходы в знаменитом куайновском отрицании деления утверждений на синтетические и аналитические, а также в знаменитом учении о принципиальной неопределенности перевода.
Такое широкое влияние позволяет довольно естественно называть логических позитивистов просто позитивистами. Кто помнит бедного старого Конта, многословного и скучного неудачника? Но если говорить строго, я буду использовать полное имя “логический позитивизм”, оставляя “позитивизм” для более старого значения. Среди отличительных черт логического позитивизма, в дополнение к пунктам (1)-(6), можно отметить присущий этому направлению акцент на логике, значении и анализе языка. Эти интересы чужды ранним позитивистам. На самом деле для философии науки я предпочитаю старый позитивизм, потому что он не был одержим теорией значения.