В дело вступил обычный эдипов комплекс. Несмотря на влияние логического позитивизма на англоязычную философию, теперь никто не хочет называться позитивистом. Даже логические позитивисты стали предпочитать имя “логических эмпирицистов”. В Германии и Франции “позитивизм” во многих кругах превратился в бранное слово, означающее одержимость естественными науками и отрицание альтернативных путей понимания в социальных науках. Он часто неправильно ассоциировался с консервативной или реакционной идеологией.
Книга “Позитивистский спор в немецкой социологии”, вышедшая под редакцией Теодора Адорно, показывает, как профессора немецкой социологии и их коллеги-философы – Адорно, Юрген Хабермас и др. объединяют свои усилия против Карла Поппера, которого они называют позитивистом. Сам он отвергал этот ярлык, потому что всегда дистанцировался от логического позитивизма: Поппер не разделял пунктов (1)-(6) настолько, чтобы я мог назвать его позитивистом. Он был реалистом по отношению к теоретическим объектам и придерживался мнения о том, что наука пытается обнаружить объяснения и причины. У него не было позитивистской одержимости наблюдениями и необработанными чувственными данными. В отличие от логических позитивистов, он думал, что теория значения – бедствие для философии науки. В самом деле, хотя он и определял науку как класс проверяемых высказываний, он был все-таки далек от того, чтобы осуждать метафизику, полагая, что непроверяемое метафизическое положение есть первый шаг на пути образования более проверяемых смелых предположений.
Почему же тогда антипозитивистские профессора социологии называли Поппера позитивистом? Потому что он верил в единство научного метода. Порождайте гипотезы, выводите следствия, проверяйте их: вот в чем заключается попперовский метод гипотез и опровержений. Он отрицал, что в общественных науках существует специфический метод, какое-то особое понимание (Verstehen), отличное от того, которое существует в естественных науках. Здесь он заодно с логическими позитивистами. Но я буду использовать слово “позитивизм” для того, чтобы дать имя антиметафизическому набору идей (1)-(6) скорее, чем догмам о единстве научной методологии. В то же время я признаю, что всякий, кто не разделяет восторгов по поводу научной строгости, не увидит большой разницы между Поппером и членами венского кружка.
Антиметафизики
Позитивистам хорошо удавались лозунги. Здесь тон задал Юм своими громкими фразами, завершавшими его “Исследование человеческого понимания” (An Enquiry Concerning Human Understanding):
“Вооружась этими принципами, какое разрушение мы должны произвести в библиотеках? Возьмем в руки любой том, например, богословской или научной метафизики, и спросим: Содержит ли он какое-нибудь абстрактное рассуждение относительно количеств или чисел? – Нет. Содержит ли он какое-либо экспериментально подтвержденное рассуждение относительно сущности и существования? – Нет. Тогда предадим его огню, ибо он не содержит ничего, кроме софистики и заблуждений.”
Во вступлении к своей антологии “Логический позитивизм” А. Дж. Айер говорит, что эти слова Юма – “прекрасное выражение позитивистской позиции. В случае с логическими позитивистами прилагательное “логический” было добавлено потому, что они пытались воспользоваться открытиями современной логики”. Следовательно, взгляды Юма послужили для логического позитивизма источником критерия верификации, который нужен для того, чтобы отличить бессмыслицу (метафизику) от разумного дискурса (в основном, науки). Айер начинает свою книгу “Язык, истина и логика” с мощной главы, названной “Уничтожение метафизики”. Логические позитивисты, с их страстью к языку и значениям, соединили свое презрение к праздной метафизике с ориентированным на теории значения учением, носящим имя “принцип верификации”. Шлик заявил, что значение предложения заключается в его методе верификации. Грубо говоря, предложение должно быть значимым или иметь “когнитивное значение” тогда и только тогда, когда оно верифицируемо. Удивительно, но никто еще не был способен определить верификацию так, чтобы исключить из науки все плохие метафизические рассуждения и включить в нее все хорошие научные рассуждения.
Связь между антиметафизическими предрассудками и верификационной теорией значения исторически случайна. Конт был антиметафизиком без всякого интереса к изучению “значений”. В наши времена ван Фраассен также настроен против метафизики, и в то же время в вопросе о теории значения он придерживается того же мнения, что и я: какой бы интерес не представляла философия языка, она имеет малое значение для понимания науки. В начале своей книги “Научный образ” он пишет: “Моя точка зрения заключается в том, что эмпирицизм правилен, но он не может жить в той лингвистической форме, которую [логические – Я. Х.] позитивисты придали ему” (p.3).
Конт
Огюст Конт – в значительной степени дитя первой половины девятнадцатого века. Он был далек от того, чтобы облекать эмпирицизм в лингвистическую форму. Он был историцистом, то есть он твердо верил в человеческий прогресс и в почти неизбежный характер исторических законов. Иногда думают, что историцизм и позитивизм не ладят друг с другом: совсем наоборот, для Конта они взаимодополняющие части одних и тех же идей. На самом деле, историцизм и позитивизм не более необходимо разделены, чем необходимо соединены позитивизм и теория значения.
Образцом для Конта была исполненная страсти работа “Эссе о развитии человеческого разума”, оставленная как завещание прогрессивному человечеству радикальным аристократом Кондорсе (1743-1794). Этот документ Кондорсе написал перед тем, как покончил с собой в камере накануне предполагаемой казни на гильотине. Даже террор Великой французской революции не смог победить веры в прогресс. Конт унаследовал от Кондорсе представление о структуре эволюции человеческого духа, которое определяется Законом о Трех Стадиях. Сперва мы проходим стадию богословия, характеризуемую поиском первопричин и выдумыванием божеств. Затем мы проходим некую двусмысленную метафизическую стадию, в которой мы постепенно заменяем божества теоретическими объектами полусформированной науки. Наконец, наш прогресс подходит к стадии позитивной науки.
Позитивная наука позволяет считать предложения истинными или ложными тогда и только тогда, когда есть некоторый способ установления их истинности или ложности. Контовский “Курс положительной философии” представляет собой грандиозную историю развития науки. По мере того, как появляется все больше и больше способов научного рассуждения, они начинают образовывать все больше и больше областей положительного знания. Предложения не могут обладать “положительностью”, то есть быть кандидатами на ложность или истинность, пока нет некоторого способа рассуждений, который связан с их истинностным значением и может, по крайней мере в принципе, установить это истинностное значение. Конт, который и ввел само слово “социология”, пытался изобрести новую методологию, новый метод рассуждения для изучения общества и “нравственных наук” (“moral science”). Он был не прав в своем видении социологии, но был прав в своем метапредставлении о том, что он делает: создает новый стиль рассуждения для того, чтобы ввести позитивность – истинность или ложность – в новую область дискурса.
Богословие и метафизика, говорил Конт, были ранними стадиями в развитии человечества и должны быть оставлены нами как детские игрушки. Это не означает, что мы должны обитать в мире, лишенном ценностей. В последние годы своей жизни Конт основал позитивистскую церковь, которая должна была утверждать человеческие добродетели. Эта церковь не совсем исчезла. До сих пор сохранились некоторые принадлежащие ей здания, некие ее остатки существуют в Париже, и, как мне говорили, в Бразилии находится ее цитадель. Когда-то давно она процветала в сотрудничестве с другими гуманитарными обществами во многих областях мира. Таким образом, позитивизм был не только философией сциентизма, но и новой, гуманистической религией.
Антикаузализм
Общеизвестно учение Юма о том, что причина есть всего лишь постоянно реализуемая связь. Юм полагает, что сказать, что А причина В – это не значит сказать, что А какой-то своей силой или особенностью вызвало В. Это только означает, что вещи типа А регулярно сопровождаются вещами типа В. Подробности доводов Юма анализируются в сотне философских книг. Однако, мы можем многое пропустить, если будем рассматривать Юма вне его исторического контекста.
На самом деле, не Юм является автором распространенного философского представления о причинности как просто о постоянной связи. Этим автором непреднамеренно оказался Исаак Ньютон. Во времена Юма высочайшим триумфом человеческого духа была ньютоновская теория притяжения. Ньютон был настолько осторожен в вопросе о метафизике гравитации, что ученые могут спорить до скончания времен о том, каковы были его мысли на самом деле. Непосредственно до Ньютона прогрессивные ученые думали о том, что мир нужно понимать в терминах механических толчков и тянущих усилий. Но гравитация не представлялась “механической”, поскольку была действием на расстоянии. По этой самой причине Лейбниц, единственный, кто мог сравняться с Ньютоном, совершенно отвергал ньютоновскую гравитацию: с его точки зрения, она была реакционным возвратом к необъяснимым оккультным силам. В случае с Лейбницем восторжествовал позитивистский дух. Мы научились тому, что законы притяжения являются лишь регулярностями, которые описывают происходящее в мире. И тогда мы решили, что все причинные силы – всего лишь регулярности! Для эмпирицистов постньютоновский подход заключался в следующем: мы должны искать в природе не причины, но только закономерности. Мы не должны думать о законах природы, будто они открывают нам, что должно происходить в природе, поскольку на самом деле они лишь описывают то, что происходит в природе. Естествоиспытатель пытается найти универсальные предложения – теории и законы, которые покрывали бы все явления как свои частные случаи. Сказать, что мы нашли объяснение события, – значит сказать только, что событие может быть дедуцировано из общей закономерности.