В данной главе приводится краткое содержание биологической философии М.И. Веллера, который строит свою теорию, опираясь на научную основу.
Итак, реальность постигается через ощущения. Зрение, слух, осязание, обоняние, вкус – органы чувств шлют сигнал в мозг. Горе, радость, боль, наслаждение – ощущения. И организм в своих реакциях руководствуется не объективной реальностью, а субъективными ощущениями. Можно сказать: субъективно для человека жизнь есть то, что он чувствует. Комплекс ощущений. Хочется отметить – для животных жизнь также комплекс ощущений – «дают – бери, бьют – беги». Но человек отличается от животного с точки зрения науки – наличием серого вещества, человек осмысливает свои желания и свои ощущения, или считает что осмысливает.
Свои ощущения человек делит на положительные и отрицательные. И хотя считается что стремится к положительным, в той же мере может желать получать и отрицательные. В общем эти стремления называются стремлением к счастью. У каждого оно свое. И люди всегда думали о счастье столько, как ни о чем другом. Создавали целые теории и на практике подтверждали их собственной жизнью. Но никого это ничему не научило. Люди остаются теми же самыми. Вроде и стремятся к своему счастью, а выходит часто противоположное. Дело в том что хотят люди одним местом, а думают другим. Думанье на хотение мало влияет. А думаньем свое хотенье обосновывают, оправдывают, обеспечивают. Желание главнее, таков человек.
Возвращаемся к началу предыдущего абзаца, к желанию получать не только положительные, но и отрицательные ощущения, эмоции. Жизнь из горя и счастья пополам – гораздо полнее, чем сплошное благоденствие. «Для настоящего счастья нужно столько же счастья, сколько и несчастья» – философская истина. Тут и подходим к вопросу сущности человека – явить и реализовать заложенную в нем программу. Исходная ее позиция – ощутить все возможное, что в нем заложено. В программу человека заложена разумная деятельность. Но не вместо инстинктов и ощущений, а дополнительно к ним. Попытаемся понять зачем.
А выходит следующее: реализуя самую глубинную, первичную данность, инстинкт жизни; удовлетворяя потребность испытывать ощущения; человек в результате совершает поступки; причем не обязательно необходимые для поддержания собственной своей жизни, но часто вроде глупые, бесцельные, необязательные; но дающие необходимые сильные ощущения; и связь этих поступков с необходимыми ощущениями – желаемыми, требуемыми мозгом, такова, что в результате человек делает в жизни самое большое, на что он способен.Как говорится – кто бы спорил.
Все это понятно, неоспоримо. Данный разбор человека на физиологическом и психологическом уровне в целом ясен и был бы окончателен, если предположить что человек – просто биоробот с тенденцией к эволюции.
А дальше просто накладываем вышеизложенное на последние научные открытия и приходим к следующей цели человечества и человека в частности: уничтожение Вселенной вообще и создание новой Вселенной. Для тех, кто не знаком с данной теорией ниже ее короткий пересказ.
Вселенная произошла из большого взрыва, что там именно взорвалось, никто не знает. Предположительно, произошла так называемая аннигиляция вещества, т.е. материя превратилась в свет. Огромный выброс энергии. Все это разметало по просторам пространства. Дальше произошло остывание разбросанной плазмы и объединение ее в газовые скопления, которые, остывая, под центробежной силой и силой притяжения образовали планеты, солнца и т.д.
1. Наша Вселенная – расширяющаяся. Космические тела разлетаются в разные стороны по всей сфере, все более удаляясь друг от друга и все более расширяя область Вселенной.
2. Наша Вселенная – остывающая. Звезды отдают свою энергию через световое излучение в окружающее Мировое Пространство. Через какое-то время они отдадут в пространство всю свою энергию – и все станет ровно холодным и темным. Наступит тепловая смерть
3. Наша Вселенная – не безгранична. Она конечна и имеет свои размеры. Размеры ее ограничены кривизной светового луча. Это означает, что свет имеет свойство притягиваться гравитационными полями, подобно материи. Вот вся масса вещества Вселенной и притягивает слегка свет, и таким образом луч света, если представить что он пущен через всю Вселенную, замыкается в кольцо. Размеры этого кольца и есть размеры Вселенной. Луч будет идеально прям. Но одновременно замкнется. За пределы этой своей Вселенной мы выскочить не можем. Мы этих пределов и ощутить не можем. Все наше – здесь, «внутри».
4. Наша Вселенная – не вечна. Если рассматривать ее как открытую систему, то в конце концов вся энергия «первовзрыва» рассеется в бесконечном Мировом пространстве – и наступит полный конец, Ничто, без материи и времени. Если же считать ее замкнутой системой, каковая она есть, то будет летать в вечном мраке мелкая холодная пыль. Но протяженность этого полета опять таки ограничена кривизной светового луча. И через какое-то огромное время небесные тела начнут не удаляться, а приближаться к центру. Насчет этого и существует теория пульсирующей Вселенной, где стадия расширения сменяется стадией сжатия. Где огромные облака холодной разреженной пыли медленно начнут сплываться к тому самому Центру Вселенной, откуда когда и были выброшены в виде потоков раскаленной плазмы во все стороны. И если бы они столкнулись все вместе в этом Центре да на гигантской скорости – произошел бы новый чудовищный взрыв – и опять все по новой. Но слишком много энергии было растрачено за предыдущее время разлета … и не хватит ее уже на новый Взрыв. И тогда настанет Конец Всему, Все остановится, не будет Времени, Движения, Энергии – Полное Ничто.
Если только не взорвать это неким образом, и запустить цепную реакцию нового выделения всей энергии. Каким образом? На данный момент науке известен следующий способ выделения всей энергии вещества – аннигиляция. Здесь материя совмещается с антиматерией – и перестает существовать, превращаясь в световое излучение.
Возникает вопрос – почему перерождением Вселенной должен заниматься человек? Но, исходя из теории Дарвина, преобразования энергий, а также стремления человечества к максимальному действию – все складывается в достаточно логичную теорию (кстати, максимальное действие человечества, известное на данный момент – война). Человек далеко не венец творения природы, он не более чем винтик в машине Вселенной (материальной ее части). Цель, которого, с точки зрения эгоистичной Вселенной, перерождение ее самой. Хотя можем рассмотреть и теорию создания машинного разума, в эволюционной гамме Вселенной, где человек даже не венец природного мира, а просто переходная ступень к более мощному логическому разуму, задача которого будет та же. Есть еще более интересный вариант, что в случае наличия разумной жизни на других планетах (цель которых та же, что и у нас) человечество может оказаться просто тупиковым вариантом в многообразии эволюционных разумных систем.
Таков вот венец карьеры идиота. Все наши страдания, стремления, чаяния не более чем звено в цепи перерождения Вселенной. А мы с вами господа только винтики в этой машине, либо просто тупиковый путь развития, ошибка природы. Причем винтики практически без права свободы, которую данная теория фактически отрицает. Ведь хаотические метания между нашими желаниями, даже осмысленными, не являются свободой как таковой. И поэтому принцип «количества жизни», проповедуемый данной философией, является, по сути, кошмаром рабского действия.
Кстати, нынешняя модель развития планеты и ведет к данному материалистическому варианту, хотя принцип «после меня хоть потоп» даже не позволит совершить максимальное действие, предсказанное данной теорией, взорвем себя сами гораздо раньше, и не более чем в размерах планеты. Аминь.
Проблема человека совершенно неразрешима, если рассматривать человека только как часть природы и лишь в соотношении с природой. Психологические, биологические, социологические исследования никакой загадки о человеке не разрешили. К человеку подходили с разных точек зрения и изучали его частично. Понять человека можно лишь в его отношении к Богу. Нельзя понять человека из того, что ниже его, понять его можно лишь из того, что выше его. Поэтому проблема человека во всей глубине ставилась лишь в религиозном сознании, которое являлось через Откровение. Таким образом, нас интересует Божественное откровение, данное в Евангелии.
Почему именно христианство, а не какая-либо другая мировая религия? По той причине, что нас интересует в первую очередь наше государство и народ, который в нем живет. Основополагающая религия в России, которая оказала основное влияние на миросознание народа, является христианство. Нельзя отрицать определенную степень влияния мусульманства на наше мировосприятие, но оно в большей степени вторично. Буддизм практически не оказал никакого влияния на отношение к жизни в нашей державе, и число исповедующих данное учение у нас минимально. Поэтому и рассматривать мы будем христианское откровение.
Прежде всего, христианство – учение о том, что нужно искать Царство Божьего и стремиться к совершенству, подобно совершенству Отца Небесного. Сущность христианства – искание Царства Божьего. Но идея Царства Божьего чрезвычайно трудна для истолкования и порождает существенные противоречия. Искание Царства Божьего возможно только для личности, путем переосмысления Божественного откровения. Христианское откровение во многом иносказательно и труднопереводимо на общепонятный язык, что приводит к различным разногласиям и диаметрально противоположным выводам. Первичны для христианства понятия добра и зла, греха и святости, ада и рая, личности и Бога, божественного искупления. Учит христианство о том, что человек есть существо, сотворенное Богом и носящее в себе образ и подобие Божье, что человек есть существо свободное и в своей свободе отпавшее от Бога и что, как существо падшее и греховное, он получает от Бога благодать, возрождающую и спасающую.
Ниже будет изложено осмысление христианства выдающимся русским философом Н.А. Бердяевым, мировосприятие христианства которого очень близко к позиции автора. Его мысли о Человеке будут использованы и далее в разных главах.
Первично Божественное или Абсолютное Ничто, из которого рождается Св. Троица, рождается Бог-Творец. Творение мира Богом-Творцом есть уже вторичный акт. С этой точки зрения можно признать, что свобода не сотворена Богом-Творцом, она вкоренена в Ничто, первична и безначальна. И таким образом с Бога-Творца снимается ответственность за свободу, породившую зло. А человек это создание Божье и дитя свободы – ничто, небытия, меона. Это было добровольное объединение начал. Оттуда же произошло отпадение от дела Божьего, возникло зло и мука, и бытие смешалось с небытием. И здесь кроется трагедия не только нашего мира, но и Бога. Бог ждет ответа от своей божественной части, человека, призывает к божественной жизни, к божественной полноте, к соучастию в Божьем творчестве, побеждающем небытие. Бог не сам себе отвечает, ему отвечает свобода, от Него не зависящая. Бог-Творец всесилен над бытием, над сотворенным миром, но он не властен над небытием, над несотворенной свободой, и она непроницаем для него. В первом акте, акте миротворения Бог является как Творец, но в акте миротворения не может быть предотвращена возможность зла, заключенная в меонической свободе. Миф о грехопадении рассказывает об этом бессилии Творца предотвратить зло, возникающее из несотворенной Им свободы. И вот наступает второй акт Божьего отношения к миру и человеку. Бог является человеку в лице Искупителя и Спасителя, в аспекте Бога страдающего и на себя принимающего грехи мира. Бог в лице Бога-Сына нисходит в бездну, в глубину свободы, из которой рождается зло, но из которой исходит и всякое добро. Только так и можно понять тайну Искупления, если не понимать ее юридически-судебно. Из бездны, из Божественного Ничто рождается Троичный Бог, и ему противостоит свобода Ничто. Он творит из Ничто мир и человека и ждет от них ответа на свой зов, ответа из глубины свободы. Ответ был сначала согласие на творение, а потом восстание и вражда к Богу, возврат к первоначальному небытию. Ибо всякое восстание против Бога есть возврат к небытию, принявшему форму ложного бытия, победа ничто над божественным светом. И тогда только ничто, которое не есть зло, превращается в зло. Тогда Бог совершает второй акт, нисходит в ничто, в бездну свободы, переродившейся в зло, являет себя не в силе, а в жертве. Божественная жертва, божественное самораспятие должно победить злую свободу ничто, победить, не лишая человека свободы, а лишь просветляя его. Только такое понимание божественной мистерии не перерождает веру в атеизм. Поскольку принятие положение что свобода дана Богом, перерождается в полное ее отрицание, и при развитии этого отрицания приходим к понятию злого Бога, который заставляет нас страдать, отсюда вытекает и отрицание Бога, т.е. атеизм. Существует еще один вариант отношения Бога с своему созданию – созерцательное или отсутствующее, т.е. Бог создал мир и человека, и удалился от своих созданий. Развитие данного деизма приводит к тем же печальным последствиям, т.е. к атеизму.
Христианство не является монотеистической религией, как мусульманство, христианство есть религия тринитарная. Тринитарная понимание Бога преодолевает всякое рабство и обосновывает свободу и достоинство человека. И атеизм часто бывает лишь антитеизмом, борьбой с отвлеченным монотеизмом и монархизмом. В отношении к христианскому Троичному Богу, Богу любви и жертвы, атеизм теряет всякую силу, в силу психологии Бога. Теологическая мысль никогда не задумывалась над психологией Бога, вероятно, размышление над этим считалось неблагочестивым. И поразительна ограниченность человеческой точки зрения на Бога. Богу боятся приписывать внутренний трагизм, свойственный всякой жизни, динамику, тоску по своему другому, по рождению человека, но, но нисколько не боятся приписать гнев, ревность, месть, и прочие аффективные состояния, которые считаются предосудительными для человека. Самодовольство, самодостаточность, каменная бездвижность, гордость, требование беспрерывного себе подчинения – все свойства, которые христианская вера считает греховными и порочными, но Богу их преспокойно приписывает. То, что в Боге считается признаком совершенства, в человеке считается признаком несовершенства, греха. Богу-Творцу совершенно невозможно приписать самодовольство, самодостаточность и деспотизм; более достойно приписать Богу тоску по любимому, потребность жертвенной самоотдаче. Трагизм в жизни Божества есть показатель не несовершенства, а совершенства божественной жизни, божественной мистерии. Христианское откровение открывает Бога в аспекте жертвенной любви, но жертвенная любовь говорит совсем не о самодостаточности божественной жизни, она говорит о потребности выхода в другого, в человека. Трагедия в Боге предполагает существование изначальной свободы, коренящейся в ничто, в небытии. В плане вторичном, где есть Бог и человек, несотворенную свободу можно мыслить вне Бога. Вне Бога нельзя мыслить бытие, но можно мыслить небытие. И только так можно понять происхождение зла, не сделав за него ответственным Бога. Бог-Творец всесилен на бытием, но не всегда всесилен над небытием. Бездонная свобода, уходящая в ничто, вошла в мир сотворенный, Бог-Творец все сделал для просветления этой свободы, но Он не мог победить заключенной в свободе потенции зла не уничтожив свободы. Поэтому в мире царит зло. Но с трагедией мира можно примириться только потому, что есть страдание Бога. Бог разделяет судьбу своего творения, Он жертвует собой в лице Христа для мира и человека. Человек не рожден Богом, он творение Божье, а образ творца, поэта, художника, мыслителя более отпечатлевается на его творениях, чем на рожденных им детях. И поэтому не стоит строить пропасть между Богом и человеком, признавать человеческую ничтожность и целиком ставить его в зависимость от Творца. Но человек имеет свободу, свободу идти к Творцу, либо слиться с полным Ничто. Поэтому он и послан в этот мир, мир который может возвысить человека как личность, либо ее уничтожить.
В Мире действуют три принципа – Промысел, т.е. сверхмирный Бог; Свобода, т.е. человеческих дух; Судьба, рок, т.е. природа, вышедшая из меонической, темной и абсолютной свободы. Взаимодействие этих трех принципов и составляет всю сложность мировой и человеческой жизни. Рок вторичен, и он виден для мира замкнутого, оторванного от первоистоков бытия. Рок есть дитя свободы. Сама необходимость есть дитя свободы. Первична свобода. Христианское сознание преодолевает рок, освобождает человеческий дух от власти мира, власти космических сил. Но христианство раскрывает свободу, в которой заложен первоисточник трагического. И оно раскрывает трагической в самой божественной жизни: Сам Бог, Единородный Сын Божий страдает, распинается на кресте. Свобода раскрывает борьбу противоположных начал, которые лежат глубже различения добра и зла. Рок есть дитя свободы – это значит, что сама свобода роковая. Христианство не знает рока, которому подчинена жизнь человека, потому что оно раскрывает Смысл, возвышающий над миром и управляющий миром, к которому можно апеллировать на страдания, на несчастья, на «роковое» в жизни. И элемент рока должно признать и христианское сознание, но оно признает его преодолимым, не верховным и не господствующим. Трагическое есть противоборство полярных начал, но не непременно божеского и дьявольского, доброго и злого. Глубина трагического раскрывается лишь тогда, когда сталкиваются и переживают конфликт два одинаково божественных начала. Наибольшая трагедия есть страдания от доброго, а не страдания от злого, есть невозможность оправдать жизнь согласно разделению доброго и злого. Глубочайшие конфликты жизни означают столкновение между двумя ценностями, одинаково высокими и добрыми. Парадоксальность, трагичность, сложность жизни заключается в том, что плохи бывают не только зло и злые, плохи бывают и добро и добрые. «Добрые» бывают злыми, злыми во имя злого добра. Зло же является как бы карой за плохое добро. Добрые, созидающие ад и ввергающие в него злых, уже есть страшное в жизни. И поэтому проблем зла столь же центральна, как и проблема добра. Традиционная теодицея, практически не разрешает проблему зла. Если дьявол целиком подчинен Богу и является орудием Божьего Промысла, если Бог пользуется дьяволом в своих благих целях, то в сущности зла не существует. Это есть совершенно оптимистическая система. Зло существует лишь в человеке, в целом существует лишь добро. В сущности, это есть ортодоксальная точка зрения. Не только добро, но и зло находится в руке Божьей и зависит от Бога. Но отсюда вытекает неотвратимый вывод, что зло нужно для целей добра. Возможность зла есть условие добра. Насильственное недопущение зла и насильственное уничтожение зла было бы большим злом. И добро легко оборачивается злом, превращается в зло. Бог терпит зло, допускает зло во имя блага свободы. Терпимость к злу входит в провиденциальный план Божий.
В принципе дуализм зла и добра восходит к мифу грехопадения человечества. Сказание о грехопадении и рае принадлежит христианству. Рай и есть то состояние бытия, в котором нет различения добра и зла. Можно было бы сказать, что мир идет от первоначального неразличения добра и зла через различение добра и зла к окончательному неразличения добра и зла, обогащенному всем опытом различения. В человеке глубоко заложены воспоминания об утерянном рае, о золотом веке, чувство вины и греха и мечта о возвращении в рай, о Царстве Божьем, которое иногда принимает форму утопии земного рая. Царство Божье мыслится как лежащее «по ту сторону добра и зла». В Царстве Божьем нет «добра» и «зла» в нашем понимании, и его нельзя мыслить моралистически, оно по ту сторону различения. Но возникает вопрос как человек мог не захотеть рая, о котором он так мечтает, как он мог отпасть от рая? Рай был блаженной жизнью, но был ли он полнотой жизни, все ли возможности были раскрыты в райской жизни? В раю не все было открыто человеку и незнание было условием райской жизни. Это – царство бессознательного. Свобода человека еще не развернулась, не испытала себя и не участвовала в творческом акте. Человек отверг мгновение райской гармонии и целостности, возжелал страдания и трагедии мировой жизни, чтобы испытать свою судьбу до конца, до глубины. И в отпадении от райской гармонии, от единства с Богом человек начал различать и оценивать, вкусил от древа познания добра и зла. Познание есть потеря рая. Грех и есть попытка познать добро и зло. Но также само познание есть положительное благо, обнаружение смысла, и срывание с древа познания добра и зла означает жизненные опыт злой и безбожный, опыт возврата человека к теме небытия, отказ творчески ответить на Божий зов. Познание же, с этим связанное, есть раскрытие мудрого начала в человеке, переход к высшему сознанию и высшей стадии бытия. Такой вот парадокс. И таким образом миф о грехопадении страшно возвышает, а не принижает человека. Современная психология бессознательного, открывающая в человеке страшное подполье тьмы, разоблачающая низменный характер самых возвышенных состояний, сама по себе уничижает человека, втаптывает его в грязь. Учение о грехопадении бросает иной свет на открывшееся в человеке подполье, на преступные инстинкты в его бессознательном. Если человек есть существо падшее и если пал он в силу присущей ему изначальной свободы, то это значит, что он существо высокое, свободный дух. Сознание в себе первородного греха есть не только самоуничижение человека, но и его самовозвышение. Человек пал с высоты и может на высоту подняться. Миф о грехопадении есть миф о величии человека. Но теологическое учение о первородном грехе нередко принимает форму родовой теории наследственности, в силу которой человеку передается заразная болезнь предков. В этой родовой теории совершенно отпадает идея личной ответственности.
В основе христианства лежит не отвлеченная идея добра, которая неизбежно является нормой и законом по отношению к человеку, а живое существо личность, личное отношение человека к Богу и ближнему. Биологически человек не отличается от животного, он отличается от него лишь по принципу, стоящему выше жизни, по принципу духа. Человек есть человек лишь как носитель духа. Дух проявляется в личности. Учение о человеке есть прежде всего учение о личности. Индивидуум есть категория натуралистически-биологическая. Личность же есть категория религиозно-духовная. Индивидуум рождается и умирает. Личность же не рождается, она творится Богом. Личность есть Божья идея и Божий замысел, возникшие в вечности. Личность и есть образ и подобие Божье в человеке, и потому она возвышается на природной жизнью. Личность не есть часть чего-то, функция рода или общества, она есть целое, сопоставимое с целым мира, она не есть продукт биологического процесса и общественной организации. Личность нельзя мыслить ни биологически, ни психологически, ни социологически. Личность – духовна и предполагает существование духовного мира. Ценность личности есть высшая иерархическая ценность в мире, ценность духовного порядка. Ценность личности предполагает существование сверхличных ценностей. Именно сверхличные ценности и созидают ценность личности. Личность сама есть безусловная и высшая ценность, но она существует лишь при существовании ценностей сверхличных, без которых она перестает существовать. Это и значит, что существование личности предполагает существование Бога, ценность личности предполагает верховную ценность Бога. Если нет Бога как источника сверхличных ценностей, то нет и ценности личности, есть лишь индивидуум, подчиненный родовой природной жизни. Также существование личности предполагает существование других личностей и общение личностей. Личность есть высшая иерархическая ценность, она никогда не есть средство и орудие. Но она, как ценность не существует, если нет ее отношению к другим личностям, к личности Бога, к личности другого человека, к сообществу людей. Личность должна выходить из себя, преодолевать себя. Такой она задана Богом. Удушливая замкнутость в себе личности есть ее гибель. Личность есть ценность, стоящая выше государства, нации, человеческого рода, природы, и она, в сущности, не входит в этот ряд. Единство и ценность личности не существует без духовного начала. Дух конституирует личность, несет просветление и преображение биологического индивидуума, делает личность независимой от природного порядка. В личности идея или идеальная ценность есть конкретная полнота жизни. Столкновение добра и зла, как столкновение ценностей, существует лишь для личности. Личность создана Божьей идеей и свободой человека. И жизнь личности не есть самосохранение, как в индивидууме, а самовозрастание и самоопределение.
Возвращаясь к дуализму добра и зла, видим что христианство усомнилось в том, что идея добра является верховной в жизни, и резко противопоставляет свою мораль морали, основанной на идее добра и норме добра. В основе христианства лежит не отвлеченная и всегда бессильная идея добра, которая неизбежно является нормой и законом по отношению к человеку, а живое существо, личность, личное отношение человека к Богу и ближнему. Не отвлеченная идея добра, а человек есть Божье творение и Божье дитя. Конкретно бытие, живое существо выше всякой отвлеченной идеи. Так совершает Евангелие прорыв из морали нашего мира, основанного на различении добра и зла, к морали райской, морали Царства Божьего. Евангельское добро и заключается в том, чтобы не считать добро верховным началом жизни, а считать человека таким началом. Христианство не знает нравственных норм, отвлеченных, обязательных для всех и всегда. И потому всякая нравственная задача для христианства есть неповторимо индивидуальная задача, а не механическое исполнение нормы, данной раз и навсегда. Общеобязательность Евангелия заключается лишь в том, чтобы каждый поступал неповторимо индивидуально, т.е. всегда имел перед собой живого человека, конкретную личность, а не отвлеченное добро. Индивидуальное отношение к каждому живому человеку может проявляться только через любовь. Любовь может быть направлена лишь на живое существо, на личность, а не на отвлеченное добро. Выше же любви к ближнему, к человеку стоит лишь любовь к Богу, который есть тоже конкретное существо, личность, а не отвлеченная идея добра. Любовью к Богу и человеку исчерпывается евангельская мораль. Христианство призывает любить «ближнего», а не «дальнего». Это очень важное различие. Любовь к «дальнему», отвлеченному человеку и отвлеченному человечеству есть любовь к отвлеченной идее, к отвлеченному добру. И во имя этой отвлеченной любви люди готовы принести в жертву ближних, живого человека. Такую любовь к «дальнему» мы встречаем в современной гуманистической морали. Но об этой морали дальше, сейчас нас интересует отношение к ближнему с точки зрения евангельской морали. Отношение к ближнему, к живому существу двояко. Есть жалость, есть любовь. Жалость это разделение богооставленности человека. Любовь есть разделение жизни в Боге, в благодатной помощи Божьей. Жалость не есть самое последнее и высшее, высшее любовь, любовь к другому в Боге. Но жалость одно из самых высоких человеческих состояний и распространяется она не только на человека, но и на животных, и на всю тварь земную. Жалость неизбежно входит в любовь, но любовь превышает жалость, ибо знает другого в Боге. Любовь есть видение другого в Боге и утверждение его для вечной жизни, излучение силы, необходимой для этой вечной жизни.
Самое основное и преобладающее впечатление, которое остается от чтения Евангелия, это восстание против фарисейства, обличение его неправды перед правдой новозаветной. Ошибочно думать, как нередко думают христиане, что фарисейство есть религиозно и нравственно явление низкое, почти ругательное слово. Наоборот, фарисейство было религиозно и нравственно высокое явление, вершина религиозной и нравственной жизни еврейства. На осевшей и затвердевшей почве ветхозаветной религии закона и нельзя было выше подняться. Фарисеи были религиозные учителя еврейства, верные закону и истолковывавшие закон. Но обличение фарисейства есть обличение законничества, оправдания законом своих действий, этики чистоты и довольства своей праведностью. Мытарей и грешников Евангелие поставило выше фарисеев, нечистых выше чистых, не исполнивших закон выше исполнивших закон, последних выше первых, погибающих выше спасенных, «злых» выше «добрых». Христиане думают, что евангельские обличения относятся к фарисеям, жившим в далеком прошлом, и сами риторически громят их как злодеев. Но в действительности эти обличения относятся к нам самим, к нам, живущим сегодня, к самоправедным, к нравственно первым. Почему в нравственном отношении первые делаются последними и наоборот? Почему лучше быть грешным, сознающим свой грех, чем фарисеем, сознающим свою праведность? Обыкновенно объясняют это так, что грешник смиренен, фарисей же горд. А христианство есть прежде всего религия смирения. Фарисеи стояли на грани двух миров, на перевале от этики искупления к этике благодати. И в них должно было обнаружиться бессилие законнической этики в деле реального спасения от греха и зла. Вся трудность проблемы тут в том, что именно законническая этика исполнима. Закон можно исполнить до малейших деталей и стать по закону чистым. Фарисеи это и делали. И вот обнаруживается, что совершенное исполнение закона и совершенная чистота не спасают, не открывают путей в Царство Божье. Закон явился в результате греха, но он бессилен вывести человека из того мира, в который он попал после того, как он сорвал с древа познания добра и зла, он бессилен преодолеть грех даже при совершенном его исполнении, не может спасти. Фарисейство, т. е. этика закона, беспощадно осуждается в Евангелии, потому что оно не нуждается в Спасителе и спасении, как нуждаются мытари и грешники, потому что если бы последняя религиозная и нравственная правда была на стороне фарисеев, то искупление было бы не нужно. Фарисейство есть отрицание искупления и Искупителя. Фарисейство думает, что искупление – в исполнении закона добра, в то время как спасение в том, чтобы преодолеть то различение между добром и злом, которое явилось результатом грехопадения, т. е. преодолеть закон, порожденный этим различием, войти в Царство Божье, которое совсем не есть царство закона посюстороннего добра. Фарисейство есть настолько глубокий и устойчивый элемент человеческой природы, обращенной к закону, что оно по-своему понимает христианство и деформирует его. Христианин, который думает, что он оправдан, чист и спасен, что он выше грешников, когда он часто посещает службы, бьет поклоны, ставит свечи, служит молебны, произносит по уставу слова молитвы, исполняет все канонические правила, совершает дела милосердия, добрые дела, есть, конечно, фарисей внутри христианства, и к нему тоже относятся евангельские обличения. Закона исполним, но она бессилен бороться с помыслами и изменить внутреннее духовное состояние человека. Согласно этике закона, человек делается хорош, потому что он исполняет добрые дела закона. В действительности же человек делает добрые дела, потому что он хорош.
Вся сложность христианского отношения к закону определяется тем, что Христос не только обличает фарисейское законничество, но и говорит, что он пришел не нарушить, а исполнить закон. Евангелие преодолевает и отменяет этику закона и заменяет ее иной, высшей и благодатной, этикой любви и свободы. И вместе с тем оно не допускает внешнего и механического отрицания и низвержения закона. Христианство открывает пути в Царство Божье, где нет уже закона. Но закон по-прежнему обличает грех и должен быть исполнен миром, пребывающим в грехе. Грешник нуждается в спасении, и спасение приходит не от закона, а от Спасителя, спасение совершается через искупление, а не через закон. Но все время остается низшая сфера закона, и закон остается в силе для своей сферы. Социальная жизнь христианского человечества в значительной степени остается во власти закона. Но закон совершенствуется, улучшается, оставаясь все тем же принципом. В законе есть вечный элемент. Оценки, которые требуются от христианина, необычайно трудны и даются с мукой. Оценки по закону просты и сравнительно легки. От христианина требуются оценки самого закона, которые уже не по закону должны совершаться. И самая большая трудность тут в соотношении момента индивидуального и социального. Этика закона была по преимуществу этикой социальной. Этика же христианская более индивидуальна, чем социальна, для нее человеческая душа стоит больше, чем все царства мира.
Этика закона есть по преимуществу этика социальная в отличие от личной этики искупления и творчества. Грехопадение подчинило человеческую совесть обществу. Общество делается носителем и охранителем нравственного закона. Этика закона и значит прежде всего, что субъектом нравственной оценки является общество, а не личность, что общество устанавливает нравственные запреты, табу, законы и нормы, которым личность должна повиноваться под страхом нравственного отлучения и кары. Этика закона не может быть индивидуальной, она никогда не проникает в интимную глубину нравственной жизни личности, нравственного опыта и борений. Она преувеличивает зло в отношении личности человеческой, устанавливая запреты и кары. И она преуменьшает зло мировой и общественной жизни, она оптимистична. Социальная этика строит оптимистическое учение о силе нравственного закона, оптимистическое учение о свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре злых, которой будто бы подтверждается царящая в мире справедливость. Этика закона разом и в высшей степени человечна, приспособлена к человеческим нуждам и потребностям, к человеческому уровню, и в высшей степени бесчеловечна, беспощадна к человеческой личности, к ее индивидуальной судьбе. Этика закона есть этика социальной обыденности. Она организует жизнь среднего человека, человеческих масс, и от нее совершенно ускользает человеческая индивидуальность. Для закона существует личность абстрактная, но не существует личности конкретной. Мораль закона и есть мораль общеобязательная. Обыденность носит социальный характер. Это есть господство общества и общего с его законами и нормами над внутренней, индивидуальной и неповторимой в своем своеобразии жизнью личности. Обыденность – есть охлаждение творческого огня жизни, и нравственное сознание в обыденности всегда определяется не тем, что думает сама личность, а тем, что думают другие, не своей совестью, а чужой совестью. Личность, личная совесть, личная мысль не может быть носителем закона, носителем закона является общество, общественная совесть, общественная мысль. Никакой индивидуальности и своеобразия закон не признает. Закон организует социальную обыденность. Он интересуется только общеобязательным. Таковы роковые последствия законнического различения добра и зла. Последствием этого является тиранство закона, которое есть тиранство общества над личностью, общеобязательной идеи над индивидуальным, личным, неповторимым, единичным. Отстоявшаяся и кристаллизировавшаяся обыденность, в которой охлажден уже огонь жизни, давит, как кошмар, творческую жизнь личности. Закон насилует и калечит жизнь. Но проблема заключается в том, что закон имеет свою положительную миссию в мире. Этика закона не может быть просто отвергнута и отброшена. Закон имеет свое положительное значение. Он не только калечит личную жизнь, но и охраняет ее. Парадокс в том, что исключительное господство этики благодати в мире греховном подвергает опасности свободу и даже существование личности. Нельзя поставить судьбу личности в исключительную зависимость от благодатных и благостных состояний других личностей. В этом значение права, которое есть царство закона. Никакая личность не может зависеть от нравственных качеств и духовного совершенства, присущего окружающим ее людям. В мире греховном личность частью своего существа обречена жить в социальной обыденности, в которой она не только насилуется, но и охраняется законом и правом. Право и есть правда, преломленная в социальной обыденности. Первичное зло тут не в самом законе, изобличающем грех, а в грехе, порождающем закон. Но закон, изобличающий грех и ставящий предел проявлениям греха, обладает способностью вырождаться в зло. Закон, сам по себе взятый, интересуется добром и справедливостью, но не интересуется жизнью, человеком, миром. В этом его граница. На почве законнической этики, социальной обыденности и общеобязательности, возникает рабство человека у государства и общества, рабье отношение к монарху, к начальнику, к богатому, знатному, как и рабье отношение к толпе, к массе, к большинству. В нравственных суждениях закона мыслит не личность, не человек, а социальная обыденность, род, клан, сословие, государство, нация, семья. И само божественное начало правды переносится на эти образования социальной обыденности. Основная линия жизни человечества слагалась в согласии с властью закона. В древних книгах, в законах Библии, в Талмуде, в Коране жизнь регулирована, подчинена закону, всюду страх нечистоты, запреты, табу, всюду перегородки и разделительные категории. Нечистое и очищение, запрет и нарушение запрета – вот основные категории первоначальной нравственной жизни человека. Боязнь нарушить запрет и стать нечистым – основной нравственный двигатель. Это и есть закон в его первоначальной стадии. В первоистоках закон лежит религиозный страх, страх почти животный, который потом сублимируется. Страх нечистого и запретного преследует человека на самых высоких ступенях культуры, принимая лишь более утонченные формы. Но в основе всегда лежит этот первоначальный аффект. Закон по природе своей всегда запугивает. Он не преображает человеческую природу, не уничтожает греха, а через страх не только внешний, но и внутренний держит грех в известных границах. И нравственный порядок в мире держится прежде всего религиозным страхом, который потом принимает форму нравственного закона. Таковы первоначальные последствия греха. Этому в жизни государства и общества соответствуют жестокие наказания, казни, которым придается нравственное значение. Закон, узнается потому, что он знает отвлеченное добро, отвлеченную норму добра, но не знает человека, человеческой личности, неповторимой индивидуальности. И ужас законнического морализма в том, что он стремится сделать человека автоматом добродетели. И нестерпимая скука добродетели, порождающая имморализм, часто столь легкомысленный, есть специфическое явление этики закона, не знающей никакой высшей силы. Неизбежно периодическое восстание против законнической добродетели, так же как и возвращение к постылой законнической добродетели. Это восстание есть нравственное явление, требующее внимательного к себе отношения. Господство законнической этики во всех сферах мировой жизни есть выражение объективного закона большего числа, т. е. необходимой организации порядка в жизни больших масс, большой массы человечества, как и большой массы материи в жизни природы. В этом космический смысл закона. Приходим к следующему выводу: закон не знает живой, конкретной, индивидуально неповторимой личности, не проникает в ее интимную жизнь, но закон охраняет эту личность от посягательств и насилия со стороны других личностей, охраняет независимо от того, каково направление и духовное состояние других личностей. В этом великая и вечная правда закона, правда права. Христианство должно признать эту правду. Нельзя ждать благодатного перерождения общества, чтобы жизнь человека стала выносимой. Таково соотношение закона и благодати. Я должен любить ближнего во Христе, это есть путь Царства Божьего. Но если у меня нет любви к ближнему, то я во всяком случае должен исполнить закон по отношению к ближнему, должен быть справедлив и честен по отношению к нему. Нельзя отменить закон и ждать осуществления любви. Я должен не красть, не убивать, не насильничать и когда любви не имею. То, что от благодати, всегда выше, чем то, что от закона, никогда не ниже. Высшее не отрицает низшего, но включает его в себя в преображенном виде.
Для всякого чуткого человека ясно, что невозможно довольствоваться законом, что добро законническое не разрешает проблемы жизни. Раз возникло различение между добром и злом, то не в человеческих силах его устранить, т. е. победить зло. И человека мучит жажда искупления, избавления не только от зла, но и от законнического различения добра и зла. Жажда искупления есть великое ожидание, что Бог и боги примут участие в разрешении мучительной проблемы добра и зла, примут участие в человеческих страданиях. Бог снизойдет на землю, как огонь, и сгорит грех и зло, исчезнет законническое различение добра и зла и законническое добро, бессильное и терзающее человека. Жажда искупления есть жажда примирения с Богом и единственный путь победы над атеизмом, внушенным человеческому сердцу злом и страданием мира. Это есть встреча с Богом, страдающим и жертвенным, т. е. разделяющим мучительную судьбу человека и мира. Человек есть существо свободное, в нем есть элемент первородной, несотворенной, домирной свободы. Но он бессилен справиться со своей собственной свободой, с ее бездонной тьмой. И нужно, чтобы сам Бог низошел в глубь той свободы, в ее бездонную тьму и принял на себя последствия порожденного ею зла и страдания. Искупление вовсе не есть примирение Бога с человеком, как то извращенно представляет ограниченное человеческое сознание. Искупление есть прежде всего примирение человека с Богом и Творцом, т. е. победа над атеизмом, над естественным отрицанием Бога из-за зла и мук мира. Атеизм, как крик возмущенного человеческого сердца, победим лишь Богом страдающим и разделяющим судьбы мира. Бог дает закон, но не участвует в его осуществлении. Когда добро находится под законом, оно в известном смысле есть безбожное добро. Закон и значит, что Бог отошел от человека. И в этом источник бессилия закона изменить человеческую природу. В законе добро откалывается от бытия и не может изменить бытие. Искупление соединяет добро и бытие, преодолевает разрыв, установленный законом как последствием греха, оно есть вхождение сущего добра в самые недра бытия. Искупление вырывает корни зла и греха, но этим оно освобождает человека от безраздельной власти закона. Искупление означает прежде всего освобождение. Искупитель есть Освободитель. Закон же от рабства не освобождает. Искупление означает революционный переворот в нравственных оценках, переоценку всех ценностей. Оно устраняет неисчислимое количество табу, побеждает внешний страх нечистоты, все переносит в глубину человеческого сердца, переворачивает все иерархии, установленные в мире. Этика искупления, этика евангельская есть уже этика богочеловеческая. В нравственном акте действует не только человек, но и Бог, не только Бог, но и человек, нет разрыва и противоположения, установленного законом. И то, что невозможно для человека, возможно для Бога.
Итак, мы уже видели, что евангельская мораль отрицает мораль законнически-фарисейскую. Так как в основании этой своеобразной морали лежит отношение к человеку, к живому существу, к личности, а не к отвлеченному добру, то она носит в высокой степени динамический характер. Христианство не знает застывших типов злодеев или застывших типов праведников. Поэтому Христос и учит нас: не судите да не судимы будете. До часа смерти никто не знает, что с человеком может произойти, какие великие перевороты, да и никто не знает, что с человеком происходит в час смерти, уже в плане бытия нам недоступного. Поэтому христианство иначе относится к «злодеям», оно не допускает резкого деления людей на две расы, на расу «добрых» и на расу «злых», которым так дорожат разные учения. Только христианство верит в преодолимость прошлого, оно знает тайну забвения и стирания прошлого. Это и есть тайна искуплениями. Искупление освобождает от кармы, от кармического изживания прошлого в бесконечном будущем. От прошлого не тянутся бесконечные нити в будущее, они перерезываются. В этом тайна покаяния и отпущения грехов. Человек сам себе не может простить греха и низости, он не в силах забыть злого прошлого. Но Христос понес на себе грехи всего мира, и Он может снять грех и простить. Прощение и забвение возможно лишь во Христе и через Христа. Человек не может себе простить грех и зло и изжить его последствия, он освобождается через Христа. Но он должен во имя Христа другому, ближнему простить грех и зло, помочь ему избавиться от их власти. Евангелие уравнивает перед Богом добрых и злых, праведных и неправедных. Добрые и праведные не могут больше гордиться своей добротой и праведностью. Прежние законнические оценки доброго и злого не имеют силы. «Мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие». Идут впереди тех, которые почитают себя праведными и добрыми. Никогда никакая этика не становилась на сторону мытарей и блудниц, грешных и неправедных. Церковь в истории пыталась обезвредить и обезопасить нравственный переворот, совершенный Евангелием, но невозможно было совсем скрыть, что мораль евангельская, мораль Христова не походит на мораль мира, на мораль человеческую. «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Между тем как этика нашего мира, этика закона, этика фарисейская почитает нравственным долгом бросать в грешницу камень. Я бросающий в грешницу камень, осуждающий ближнего как злого, почитает себя в этот момент праведным и действует по нравственному закону. Совершенно ясно, что подлинное христианство не допускает деления человека на два лагеря – «добрых» и «злых», «праведников» и «грешников». Все злые и грешные могут стать добрыми и праведными. Евангелие не хочет знать, что есть раса добрых, идущих в рай, и раса злых, идущих в ад. Все безмерно сложнее. Для искупления и благодати не существует двух лагерей, не существует праведников закона, чистых. Ложно само искание гарантий спасения (Лютер, Кальвин, баптизм). Ложно сознание себя пребывающим в лагере спасенных и избранных. Идея ада, о которой речь еще впереди, связана с этим разделением мира на лагерь добрых и на лагерь злых. И потому на почве христианской возникает жажда всеобщего спасения, т. е. реальной победы над злом, в противоположность жажде оттеснения злых в ад, сначала во времени, а потом и в вечности. Вот эта сторона христианства – неосуждение, милость к грешникам – не была достаточно вмещена христианством в истории. Из христианства выводили величайшие осуждения, какие только были в истории. Христианство прежде всего очень повысило сознание бесконечной ценности всякой человеческой души, человеческой жизни, человеческой личности, а значит, и бесконечной ценности души, жизни и личности грешника и «злого». С душой, личностью, жизнью грешников совсем нельзя поступать, как со средством для осуществления «добра» и для торжества «добрых». «Злыми» Бог дорожит не меньше, чем «добрыми». Да и сами эти наименования ничтожны и лживы. Из христианства сумели вывести самую отвратительную мораль, какую только знает моральная история мира,– небесного эгоизма. «Добрые» так хотят пролезть в Царство Небесное, что у входа, где образуется давка, готовы раздавить большое количество ближних, оттесняемых ими в ад, в вечную погибель. Так как вход в Царство Небесное узок, то происходит борьба и отбор. «Добрые» и праведные на трупах своих ближних, менее добрых и праведных, пробиваются в рай. Вот это и есть самое страшное поражение, которое христианство потерпело в человеческих сердцах, самое страшное извращение и искажение. Идея небесного эгоизма, исключительной заботы о спасении своей души, которую выводят из аскетической литературы, есть сатаническая карикатура на христианство. В действительности спасает душу свою лишь тот, кто согласен погубить ее во имя ближних, во имя братьев, во имя любви Христовой. Нельзя думать о спасении своей души, это есть ложное духовное состояние, думать можно только об осуществлении высших ценностей жизни, о Царстве Божьем для всех существ, не только для людей, но и для всего мира, т. е. думать о Боге, а не о себе. И никто не смеет чувствовать себя праведником, а других грешниками. Это выражено в учении о смирении, которое умудрились извратить, и тоже придать упадочный законнический характер. Смирение есть проявление духовной мощи в победе над эгоизмом, себялюбием, самостью. Эгоцентрическая ориентировка жизни есть главное последствие первородного греха. Человек закупорен в самом себе и все видит из себя и по отношению к самому себе. Человек помешан на самом себе, на своем «я». Мы все грешны эгоцентризмом. Со стороны нет более комического зрелища. Эгоцентризм искажает все перспективы жизни, все видно в ложном освещении, ничему не определено надлежащее место. Нужно подняться на высоту, выйти из ямы эгоцентризма, чтобы увидеть мир в истинном свете, чтобы все получило правильные очертания, чтобы увидеть горизонт. Нужно увидеть центр бытия не в себе, а в Боге, т. е. в подлинном центре, и тогда все становится на свое место. Смирение по своему смыслу и есть героическое преодоление эгоцентризма и героическое восхождение на высоту геоцентризма. Смирение есть выход из своего замкнутого «я». Смирение не только не есть отрицание личности, но оно и есть обретение своей личности, ибо личность может быть найдена лишь в Боге, а не в затверделой и закоренелой самости. Смирение не только не противоположно свободе, оно есть акт свободы. Никто и ничто на свете не может принудить меня к смирению, кроме меня самого, лишь через свободу оно приходит. Оно всегда есть приобретение большей свободы. И одним из самых страшных извращений христианства было внешнее и рабье понимание смирения. Только через духовный акт смирения побеждается больное самолюбие человека. Всю жизнь стрелы попадают в больное от самолюбия человеческое сердце, и человек бессилен против этих стрел, он истекает кровью. Только духовное смирение может защитить человека от этой мучительной боли. Смирение прежде всего направлено против самолюбия и есть сила, защищающая от больного самолюбия. Только христианство учит полной свободе от внешнего мира, на нас наступающего, нас ранящего. Даже слова «повинуйтесь господам» могут быть истолкованы как приобретение внутренней духовной свободы и независимости. Будь свободен духом, не будь рабом в духе. Ибо рабье возмущение есть проявление рабьего духа, отсутствие свободы духа. Человек должен быть свободен внутренне и тогда, когда есть внешнее рабство. И приятие внешнего положения, выпавшего на твою долю, должно быть истолковано как господство над внешним миром, как победа духа. Это не значит, конечно, что человек не должен бороться за улучшение внешнего положения, за социальные изменения и реформы. Но он должен быть духовно свободен и тогда, когда изменения не происходят и произойдут не скоро, даже в тюрьме. Святость есть высшая духовная сила, победа над миром. Любовь есть сила, излучение благостной, дающей жизнь энергии. Преодоление страстей есть сила. И к этой силе призывает христианство. Вся нравственная жизнь есть не что иное, как обретение энергии духовной жизни и победа над слабостью и непросветленностью жизни природной. Христианство призывает к победе над миром, а вовсе не к покорности миру. Смирение не есть покорность, наоборот, оно есть непокорность, движение по линии наибольшего сопротивления. И вместе с тем сила христианской морали и христианской духовности необычайно проста. Только простота эта и может быть силой, ибо усложнение есть раздвоенность и слабость. Христианская мораль, возможна лишь потому, что она есть мораль богочеловеческая, что есть взаимодействие человека и Бога.
Теперь вернемся к теме ада и теме смерти, из которой ад вытекает. По христианской вере смерть есть результат греха и последний враг, который должен быть побежден, предельное зло. И вместе с тем смерть в нашем греховном мире есть благо и ценность. И она вызывает в нас невыразимый ужас не только потому, что она есть зло, но и потому, что в ней есть глубина и величие, потрясающие наш обыденный мир, превышающие силы, накопленные в нашей жизни этого мира и соответствующие лишь условиям жизни этого мира. И чтобы быть на высоте восприятия и должного к ней отношения, нужно необычайное духовное напряжение, нужно духовное просветление. Можно сказать, что смысл нравственного опыта человека на протяжении всей его жизни заключается в том, чтобы поставить человека на высоту в восприятии смерти, привести его к должному отношению к смерти, ибо смерть обнаруживает глубину жизни и раскрывает конец, который только и сообщает смысл жизни. Жизнь благородна только потому, что в ней есть смерть, есть конец, свидетельствующий о том, что человек предназначен к другой. высшей жизни. Она была бы подлой, если бы смерти и конца не было, и она была бы бессмысленной. В бесконечном времени смысл никогда не раскрывается, смысл лежит в вечности. Но между жизнью во времени и жизнью в вечности лежит бездна, через которую переход возможен только лишь путем смерти, путем ужаса разрыва. В этом мире, когда он воспринимается как замкнутый, самодостаточный и законченный, все представляется бессмысленным, потому что все тленное, преходящее, т. е. смерть и смертность всегда в этом мире и есть источник бессмыслицы этого мира и всего в нем происходящего. Такова одна половина истины, открытая для ограниченного и замкнутого кругозора. Но есть другая половина истины, скрытая от обыденного кругозора. Смерть есть не только бессмыслица жизни в этом мире, тленность ее, но и знак, идущий из глубины, указующий на существование высшего смысла жизни. Не низменный страх, но глубокая тоска и ужас, который вызывает в нас смерть, есть показатель того, что мы принадлежим не только поверхности, но и глубине, не только обыденности жизни во времени, но и вечности. Вечность же во времени не только притягивает, но и вызывает ужас и тоску. Тоска и ужас вызываются не только тем, что кончается и умирает дорогое нам, к чему мы привязаны, но в большей степени и еще глубже тем, что разверзается бездна между временем и вечностью. Ужас и тоска, связанные со скачком через бездну, есть также надежда человека, упование, что окончательный смысл откроется и осуществится. Смерть есть не только ужас человека, но и надежда человека, хотя он не всегда это сознает и не называет соответственным именем. Смысл, идущий из другого мира, действует опаляюще на человека этого мира и требует прохождения через смерть. Но смерть есть явление жизни, она еще по эту сторону жизни, она есть реакция жизни на требование конца во времени со стороны жизни. Смерть нельзя понимать только как последнее мгновение жизни, после которого наступает или небытие, или загробное существование. Смерть есть явление, распространяющееся на всю жизнь. Наша жизнь наполнена смертью, умиранием. Жизнь есть непрерывное умирание, изживание конца во всем, постоянный суд вечности над временем. Жизнь есть постоянная борьба со смертью и частичное умирание человеческого тела и человеческой души. Время и пространство смертоносны, они порождают разрывы, которые являются частичным переживанием смерти. Когда во времени умирают и исчезают человеческие чувства, то это есть переживание смерти. Когда в пространстве происходит расставание с человеком, с домом, с городом, с садом, с животным, сопровождающееся ощущением, что, может быть, никогда их больше не увидишь, то это есть переживание смерти. Тоска всякого расставания, всякого разрыва во времени и пространстве, есть тоска смерти. Это, конечно, есть опыт о смерти внутри жизни. В пространстве и времени, не вмещающих полноты, обрекающих на разрывы и расставания, всегда в жизни торжествует смерть, и смерть говорит о том, что смысл лежит в вечности, в полноте, что жизнь, в которой восторжествует смысл, не будет знать разрыва и расставаний, не будет знать тления и умирания человеческих чувств и мыслей. Смерть наступает для нас не только тогда, когда мы сами умираем, но и тогда уже, когда умирают наши близкие. Мы имеем в жизни опыт смерти, хотя и не окончательный. И мы не можем примириться со смертью, не только со смертью человека, но и со смертью животных, цветов, деревьев, вещей, домов. Стремление к вечности всего бытия есть сущность жизни. И вместе с тем вечность достигается лишь путем прохождения через смерть, и смерть есть участь всего живущего в этом мире, и, чем сложнее жизнь, чем выше уровень жизни, тем более ее подстерегает смерть. Смерть имеет положительный смысл. Но смерть есть вместе с тем самое страшное и единственное зло. Всякое зло может быть сведено к смерти. Убийство, ненависть, злоба, разврат, зависть, месть есть смерть и сеяние смерти. Смерть есть на дне всякой злой страсти. Самолюбие, корыстолюбие, честолюбие смертоносны по своим результатам. Никакого другого зла, кроме смерти и убийства, и не существует. Смерть есть злой результат греха. Безгрешная жизнь была бы бессмертной, вечной. Смерть есть отрицание вечности, ее вражда к бытию, ее попытки вернуть творение к небытию. Смерть сопротивляется Божьему творению мира, она есть возврат к изначальному небытию. Смерть хочет освободить человека через ее возвращение к изначальной свободе, предшествующей миротворению. Человек в грехе, сопротивляющаяся Божьей идее о ней, Божьему замыслу, имеет один выход – смерть. И смерть отрицательно свидетельствует о силе Божьей в мире и о Божьем смысле, обнаруживающимися в бессмыслице. Можно даже сказать, что мир осуществил бы свой безбожный замысел бесконечной (не вечной) жизни, если бы не было Бога, но так как есть Бог, то этот замысел неосуществим и кончается смертью. И Сын Божий, Искупитель и Спаситель, абсолютно безгрешный и святой, должен был принять смерть, и этим освятил смерть. Отсюда двойное отношение христианства к смерти. Христос смертью смерть попрал. И вольная смерть Его, порожденная злом мира, есть благо и высшая ценность. В почитании креста мы почитаем смерть, освобождающую, побеждающую смерть. Чтобы ожить, нужно умереть. В кресте смерть преображается и ведет к жизни, к воскресению, И вся жизнь этого мира должна быть проведена через смерть, через распятие. Без этого она не может прийти к воскресению, к вечности. Смерть не окончательна, и не ей принадлежит последнее слово, когда она принимается как момент мистерии жизни. Бунт против смерти есть богопротивление в нашем мире. И вместе с тем со смертью нужно героически бороться и смерть нужно победить как последнее зло, вырвать жало смерти. Дело Христа в мире есть прежде всего победа над смертью и уготовление воскресения и вечной жизни. И таким образом христианство знает победу над смертью.
Человека преследует ужас смерти. Но это еще не последний ужас. Последний ужас – ужас ада. Ада, в библейском понимании, нет. На ад можно смотреть с точки зрения человеческой и с точки зрения божественной. Ад с божественной точки зрения означает неудачу творения. Когда смотришь на ад с точки зрения Бога, то ад непонятен, недопустим и возмутителен. Невозможно примириться с тем, что Бог мог сотворить мир и человека, предвидя ад, что он мог предопределить ад из идеи справедливости, что он потерпит ад как особый круг дьявольского бытия наряду с Царством Божьим. Ад объективированный, как особая сфера вечной жизни, совершенно нетерпим, немыслим и просто несоединим с верой в Бога. Бог, сознательно допускающий вечные адские муки, совсем не есть Бог, он скорее походит на дьявола. Оправдание ада как воздаяния злым, утешающее добрых, есть сказка для детей, это взято из социальной обыденности с ее наградами и наказаниями. Идея вечного ада как справедливого воздаяния за ложные догматические мнения и ереси есть одно из самых жалких и безобразных порождений торжествующей социальной обыденности. С точки зрения Бога, никакого ада быть не может, и допустимость ада означала бы отрицание Бога. Но все меняется, когда вы становитесь на точку зрения субъекта, человека. Тогда звучит другой голос, и тогда ад оказывается понятным, он дан в человеческом опыте. И нравственное возмущение человека начинается лишь тогда, когда ад объективируется и утверждается из Бога и как бы в Боге, а не из человека и как бы в человеке. Ад принадлежит целиком сфере субъективной, а не объективной, он в человеческом, а не в божественном. Никакого ада как объективной сферы бытия не существует, это совершенно безбожная идея. Немыслимый как сфера объективного бытия, ад существует в сфере субъективной и означает опыт человека и путь человека. Ад, как и рай, есть лишь символы духовного пути. Опыт ада и есть замыкание в субъекте, невозможность войти в объективное бытие, есть самопогружение, для которого закрывается вечность. Опыт, из которого почерпнута идея вечного ада, дан в переживании человеком в субъективной сфере мучения как не имеющего конца во времени. В опыте этой нашей жизни нам дано переживать мучения, которые нам представляются бесконечными, только такие мучения и представляются нам адскими и страшными, которые не на минуту, не на час или день, а на бесконечность. Ад есть состояние души, бессильной выйти из себя, предельный эгоцентризм, злое и темное одиночество, т. е. окончательная неспособность любить. Ад создает и организует отделение души от Бога, от Божьего мира, от других людей. В аду душа от всех и от всего отделена и уединена и вместе с тем всем и всему порабощена. Извращение идеи ада в человеческом сознании привело к тому, что она была отождествлена со страхом Божьего суда и Божьего возмездия. Но ад есть не действие Бога на душу, в данном случае судебное и карательное, а именно отсутствие действия Бога на душу, неспособность души раскрываться какому бы то ни было Божьему действию, совершенное отпадение от Бога. Ад есть не что иное, как совершенное отделение от Бога. Ужас ада совсем не в том, что суд Божий будет суров и неумолим. Бог есть милосердие и любовь, и ему отдать свою судьбу означает преодоление ужаса. Ужас в предоставленности моей судьбы мне самому. Страшно не то, что Бог сделает со мной. Страшно то, что я сам сделаю с собой. Страшен суд души над собой, над собственным бессилием утвердить вечную жизнь. Ад, в сущности, не то означает, что человек попал в руки Божьи, а то, что он окончательно оставлен в собственных руках. Нет ничего страшнее собственной меонической, темной свободы, уготовляющей адскую жизнь. Страх Божьего суда есть лишь невозможность для темной стихии вынести Божий свет и Божью любовь. Божий суд и есть лишь страшный свет, брошенный на тьму, любовь, обращенная на злобу и ненависть. Всякая душа человеческая греховна и подвержена тьме, из которой не может собственными силами выйти к свету. Душа становится расположенной перейти к сумеречному и грезящему полу-бытию, полу-жизни. Усилиями собственной свободы она не может прийти к подлинному бытию, к подлинной жизни. С этим связано само существо христианства. «Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать». Явление Христа и есть спасение от ада, который человек уготовляет самому себе. Явление Христа означает поворот души от созидания ада к созиданию Царства Божьего. Без Христа-Искупителя и Спасителя Царство Божье для человека недоступно и недостижимо. Если нет Христа и нет внутреннего поворота, связанного со Христом, то ад в той или иной форме неотвратим, он естественно создается человеком. Сущность спасения – в освобождении от ада. Идея ада должна быть совершенно освобождена от всех ассоциаций, связанных с перенесением на небо принципов уголовного права. Ад есть результат замкнутости природного мира, закрытого для вмешательства Бога, для нисхождения Бога. И идея ада была превращена в орудие запугивания, религиозного и нравственного террора. Но настоящий ужас предчувствий ада в человеческой душе в этих запугиваниях отсутствует. Можно сказать, что ужас ада наступает тогда, когда человек подчиняет свою конечную судьбу своему собственному суду, а не Божьему суду. Самый беспощадный суд есть собственный суд, он есть адское мучение, мучение совести, раздвоение, потеря цельности, существование, разорванное на клочья. Божий суд есть вместе с тем действие благодатной силы на человека. Божий суд есть установление подлинных реальностей и подчинение всех реальностей высшей реальности. Если было время, когда устрашающая идея ада удерживала социальную обыденность в церкви, то теперь наступило время, когда эта идея может лишь помешать войти в церковь. Сознание человека изменилось. И для него понятно стало, что нельзя искать Царства Божьего и совершенной жизни из страха ада, что страх ада есть болезненный аффект, мешающий достигнуть совершенства и работать для Царства Божьего, лишающий всю жизнь человека нравственного значения. Если более зрелое и высокое сознание не может примириться со старой идеей ада, то так же неприемлемо слишком легкое, сентиментально-оптимистическое отрицание ада. Ад, бесспорно, существует, он раскрывается нам в опыте, он может быть нашим путем. И проблематика ада решаема только из личности человека и его отношения к Богу. Сам для себя человек может создавать себе ад и, увы, слишком много в жизни делает, чтобы создавать его. Но человек не должен создавать ад для других, ни для одного существа. Все силы своего духа должны быть направлены на освобождение всех из ада, на выведение всех из ада. В направлении своей деятельности человек не только не должен создавать ада, а всеми силами разрушать его. Не созидай ада, вталкивая в него «злых». Не представляй себе Царство Божье слишком посюсторонне и по-человечески, как победу «добрых» над «злыми», как изоляцию «добрых» в светлом месте, а «злых» в темном месте. Это предполагает очень существенное изменение нравственных оценок и актов. Нравственная воля должна быть прежде всего направлена на всеобщее спасение. Эта абсолютная истина не зависит от тех или иных построений теории спасения и гибели, рая и ада. Ни для кого не создавай ада ни на этом свете, ни на том свете, освободись от инстинктов мести, принимающих возвышенные и идеализированные формы и проецируемых на вечную жизнь. Ад, как последствие темной свободы, и изживаемое в жизненном пути все равно существует. Но его не должно создавать как возмездие, как изоляцию общества «злых» от общества «добрых». Несправедливо всю ответственность возлагать на «зло» и «злых». «Зло» и «злые» появились потому, что «добро» и «добрые» были плохи, что в них было мало добра. Не только «злые», но и «добрые» будут призваны к ответу на Божьем суде, но суд этот будет иной, чем суд человеческий. «Добрые» будут отвечать за то, что создавали ад, за то, что довольны были своим добром, за то, что своим мстительным инстинктом придавали возвышенный характер, за то, что «злым» мешали подняться и толкали их своим судом на путь погибели. К этому должна прийти новая религиозная психология и новая религиозная этика.
Конечно, в этой главе были рассмотрены только основы христианства и христианской морали, о многом не сказано, но в последующем обязательно остановимся на таких основополагающих понятиях как рай и творчество.