Перестань пыхтеть, преодолевая барьеры своих желаний, твое пристанище – мир ненадоедливых слов, неназойливых рассказов, недокучливых советов и бодрых песен, в которых поется о самом главном: о жизни, любви, долге, радости и молодости. Прислушайся к Р. Гари и возьми на веру слова человека, который чуть тебя помудрее будет: «Я почти верю – почти, – что во мне осталось кое-что из того, каким я был двадцать лет назад, и что я окончательно не исчез (…) Правда заключается в том, что я проиграл, но я всего лишь проиграл, и это меня ничему не научило. Ни благоразумию, ни смирению. Растянувшись под солнцем, я всем телом ощущаю молодость и смелость тех, кто придет после меня, и доверчиво жду их…»
Взбодрись, швырни в себя что-нибудь тяжелое, к примеру сигарету. Промахнись. Откажись от слов. К чему они, собственно, когда сам эпистолярный жанр ныне что-то вроде предрассудка и из другого жизненного регистра, совсем из другого.
Собери все силы, воздуха глотни побольше и – начинай жить полной грудью. Попробуй голос. Если не выйдет, скажи, что акустика у этого мира неудачная. И вновь принимайся за дело, чтобы заполнить звуками бесплотную тишину. Пусть в голосе твоем звучит пронзительная решительность искренности, но только без лишней аффектированности, просто искренность, уютная надежность верных слов и теплота. Нежность без сентиментальности – ты давно в этом не упражнялся, конечно же утратил навык. Ничего, чуть самодрессировки – и ты станешь настоящим мужчиной. Пой о былых временах, говори с теми, кто моложе, ненавязчиво подскажи что-нибудь. Только не буквоедствуй и не крючкотворствуй. Деликатно и неназойливо помоги ненарочитыми словами, извлеки из собственного опыта душевно полезный продукт, не обременяй никого печалью, вразуми возможностью выбора. Даже самые скудные грезы о возможном будущем обязательно принесут наслаждение, утешение и облегчение.
Старательно улыбнись, если хочешь, пожонглируй мыслью. Не делай этого чересчур отчаянно. Непринужденным жестом раздвинь кулисы. В зрительном зале притаилась жизнь. Она прислушивается к тебе. Молодцевато представься. Приглуши свет, он слишком ярок и для тебя не выигрышен. Хотя свет не важен. Важнее иное. Счастливый, здравомыслящий, влюбленный в себя и в жизнь, ты выглядишь человеком, который не боится вздохнуть поглубже.
Скажи жизни что-нибудь утвердительное. Пусть даже она не расслышит, притворившись глухой. Не торопи мир, чуть подтолкни – и он проявит к тебе дружелюбие.
Жизненные оскорбления?! Одно. Другое. Третье. Кажется, надо подставить другую щеку, как говорится в Священной книге. Но ты еще не дочитал Библию до этого места.
Катапультируйся в реальность. Она груба и телесна, но и ты не из эфира изваян. Приложи усилие, собери в кулак остатки репутации. Чтобы не отупеть от безжалостного мельтешения дней, не опуститься безвозвратно, надо выйти из колеи безысходности.
В меланхолии любви нет. Живые должны жить и непременно быть счастливыми, а не скорбеть об утратах или нянчить опустошенные души. Смени тональность мысли, отредактируй жизненный жанр, поставь оптимистический голос, пусть хоть под занавес прозвучит главная тема: ты подружился с самим собой, ты – настоящий мужчина.
Вспомни так называемое пари Паскаля – аргумент Паскаля в пользу существования Бога. Паскаль предлагает держать пари, взвесив шансы «за» и «против», как в азартной игре, делая ставку на то, что можно «меньше всего проиграть»: «Взвесим выигрыш и проигрыш в случае, что Бог есть: если вы выигрываете, то выигрываете все, если проигрываете, то не теряете ничего. Без колебаний держите пари за то, что Бог есть, поскольку, если вы поставите на то, что Бога нет, то ничего не выиграете в земной жизни, но проиграете загробную жизнь».
Человек так устроен – раз навсегда выбираешь какую-то линию жизни и придерживаешься ее до конца. Иначе жизнь теряет всякий смысл и остается только поплотнее закрыть окна и открыть газ. Надо хоть в чем-то утвердиться. В мысли. В поступке. В принципах. Не в этом говенном старческом брюзжании, а в мудрости, которой ты обязан владеть. Ставь на то, что Бог есть. Ставь на то, во что ты веришь. Не проиграешь.
Ты становишься другим, из пены дней ты извлекаешь себя, гордого и мудрого, сложного по душевной конституции, тонко ироничного к себе самому, небрежного во взгляде на пустяки, полного аллюзий. Поверь, это первые симптомы счастья.
Возьми себя за шкирку, встряхни. Утвердись на каких-нибудь принципах. Этот прием обычно редко кому удается, но надо тренироваться. О нет, ты теперь не старичок, а какой-то бык-производитель оптимизма, хоть и выглядишь сейчас не опаснее воробья.
Допусти, что людям очень хочется относиться к тебе хорошо. Так не мешай, а помоги им.
Прислушайся: мир дарит тебе щедрые, беззвучные аплодисменты. Чистой воды аплодисменты.
Надо жить и смиренно смотреть на то, что грядет, ибо одно лишь примиряет нас с фактом старения и смерти: видимо, у природы есть на это весьма веские основания.
Так вот, финал истории про араба, который едет по узкой горной тропинке, а лев уже готовится к прыжку. Что делать? Давай возвратимся к Зигмунду. Человек считает себя уже погибшим, «другое дело животное. Вместе со всадником оно делает прыжок в пропасть – и лев остается ни с чем. Если бы был выбор, следовало бы предпочесть погибнуть в честной борьбе с судьбой». Наш с тобой ответ Фрейду будет таков: «Милый душка Фрейд, из всех случаев жизни и культуры ты выбрал самый неудачный. А отчего бы тебе не вспомнить барона Мюнхаузена, который за волосы вытащил себя и своего коня из трясины? Отчего бы не обратиться к жизненной практике мужчин, которые своей ежедневностью доказывают неоспоримость истины: верблюд – трусливый дурак, а настоящий мужчина не должен обращать внимания на визг летящего в пропасть животного, он обязан засучить рукава и приготовиться к схватке со львом».
Береги себя. Не теряй форму борца и дух философа. Ты самый взрослый. Ты самый настоящий мужчина. Ты доказал свою правоту тем, что живешь.
Юноше в самых скромных мечтах мерещится что-нибудь тихое и задумчивое: меланхоличные деревья, сонные орлы на ветках, благоухающие розы в чаще леса. А в центре благостной композиции он – красивый, одинокий и обязательно революционный, выступающий на авансцену пасторального пейзажа в окружении бодрых шекспировских героев.
Тридцатилетний ненавидит революции, Шекспира, пейзажи и самого себя.
Сорокалетний, созерцая пейзажную живопись, думает, как хорошо бы здесь устроить пикник. Но остается нерешенным вопрос: «Для чего шашлычок, если жизнь обманула?»
У 50-летнего мысли о пейзаже: это неплохое место для дачки, куда можно отправить на лето жену и детей.
Настоящий самый взрослый мужчина, если он настоящий взрослый мужчина, оглядывая пейзажи, всюду видит меланхоличные деревья, сонных птиц. А в центре благостной композиции он сам – обязательно эволюционный, выступающий на авансцену философского пейзажа в окружении многочисленных родственников и с желанием в очередной раз научить кого-нибудь, как строить дом, ухаживать за деревом и растить новые поколения сыновей.
Есть проблемы, которые, может показаться, не заслуживают внимания. Их великое множество. Частности чересчур известны, ощущаемое слишком достоверно, чтобы еще попробовать встроить его в иерархию сознания.
Если попытаться втиснуть мужчину в теоретические контуры возрастного самочувствия, то обнаружится условность и узость очертаний, оглашенных научными дисциплинами и литературой. В общем, это так. И все же не следует настаивать на своей непохожести на предшественников, уже прошедших твой путь и испытавших то, что грядет в твоей личной биографии.
Никто не может претендовать на безошибочность оценки возрастных переживаний. Жизнь – не догматический набор общеизвестных фактов.
Понятно, никто не хочет поставить свою жизнь в описанные литературой ситуации. Этого ни в коем случае не надо делать. Жизнь сама позаботится о том, чтобы снизить утопический пафос мечты и до размера овчинки свести планетарный масштаб индивидуального самоощущения.
Столкнувшись с новым возрастом, не следует стремиться преодолеть его и превозмочь. Надобно ограничить свою жизненную задачу пониманием случившегося и постараться не требовать лишнего, тебе сейчас уже не принадлежащего.
Каждый человек противится применению к нему единых стандартов и помещению себя в условную систему координат. Поначалу он любуется своими уникальными страданиями, взволнованно рассматривает красивые ущелья собственной души, соотносит себя с высокими образцами, рожденными культурой. И на первых порах это удается. Спасают здоровье и вера в воплощение несбыточного. Затем обнаруживается неочевидность всего, казавшегося несомненным.
Каждый автор, взявшийся рассуждать на тему возрастных меланхолии и радостей, тешит себя иллюзией, что он-де пробрался в глубины сна разума, чувства и жизни и дал всеобъемлющее конструктивное и полезное объяснение вопросов, что так и не смогли сделать предшественники. О, эта наивная сладость самообмана, что только тебе выпало состряпать мучительно справедливый портрет очевидного и ускользающего!
Автор данной книги не обольщается на этот счет. Задача и цели изначально были иными: внушить надежду человеку, прикованному к своей возрастной боли, помочь подобрать критерии самооценки, небезразличные к личности каждого из нас, – чтобы жизнь не казалась озвучиванием параграфов разрушительной программы и чтобы в ее обсуждении звучал акцент понимания и милосердия.