Вы воображаете, каков будет ваш день, и составляете планы, в соответствии с которыми его проводите. Образы и планы. Что же может сказать об образах и планах современная психология?
Вероятно, задачей современной психологии является осмысливание того, что делают люди и животные, целью найти какую-то систему для понимания их поведения. Если мы, как психологи, подойдем к этой задаче с надлежащей научной осторожностью, мы должны начать с того, что очевидно, и как можно меньше постулировать сверх этого. Видеть мы можем движения и окружающие события. Древний предмет психологии — мышление и его различные проявления—трагически невидим, а наука с невидимым содержанием станет, по всей вероятности, невидимой наукой. Поэтому мы должны подчеркнуть первостепенное значение поведения и попытаемся открыть повторяющиеся системы стимулов и реакций.
То, что делает организм, зависит от того, что происходит вокруг него. Однако, что касается способа определения этой зависимости, то здесь, как и в большинстве проблем, стоящих перед современной психологией, имеются две школы. С одной стороны, мы видим оптимистов, которые заявляют, что они считают эту зависимость простой и прямолинейной. Они строят отношения стимул-реакция по классическому физиологическому образцу рефлекторной дуги и используют открытия Павлова, чтобы объяснить то, как могут в результате опыта обра-
8
зоваться новые рефлексы. Этот подход слишком прост для всех, кроме самых крайних оптимистов. Большинство психологов быстро понимает, что поведение вообще, и человеческое поведение в частности, не представляет собой цепи простых условных рефлексов.
Таким образом, классическая модель слегка усложняется включением в нее некоторых стимулов, появляющихся после реакции в добавление к тем, которые имеют место до реакции. Поскольку эти «подкрепляющие» стимулы включаются в определение, становится возможным понять гораздо большее число разнообразных форм поведения и признать несомненный целенаправленный характер поведения. Такова одна школа.
Теоретикам-рефлексологам противостоят пессимисты, которые думают, что живые организмы представляют собой сложные, неуловимые, малопригодные для исследовательских целей и т. д. объекты. Они утверждают, что влияние, которое событие окажет на поведение, зависит от того, как это событие отражено в представлении организма о себе и о его Вселенной. Они совершенно уверены, что любые соотношения между стимулом и реакцией должны осуществляться через посредство организованного представления об окружающей действительности — через систему понятий и отношений, в которых существует организм. Человеческие существа, а, возможно, также и другие животные, создают внутреннее представление, модель Вселенной, схему, призрак, познавательную карту, Образ. Сэр Фредерик Бартлетт, который использует термин «схема» для обозначения этого внутреннего представления, объясняет его следующим образом:
«Схема представляет собою активную организацию прошлых реакций или прошлого опыта, которая, как следует предполагать, всегда принимает участие в любой хорошо приспособленной органической реакции. Когда в поведении налицо последовательность или систематичность, отдельная реакция возможна только потому, что она связана с другими подобными реакциями, которые были серийно организованы, но которые, однако, действуют не просто как индивидуальные элементы, идущие один за другим, а как единое целое. Руководство посредством таких схем является наиболее
9
надежным из всех способов, с помощью которых на нас может воздействовать опыт, имевший место когда-нибудь в прошлом. Все поступающие импульсы различного рода или характера — зрительные, слуховые, различные виды кожных импульсов и т. д..— создают совместно некоторую активную организацию на относительно низком уровне; вся сумма опыта, объединенная общим интересом, — в области спорта, литературы, истории, искусства, науки, философии, и т. п.—на более высоком уровне»1.
Решающим моментом в этой аргументации является, как известно каждому психологу, вопрос о том, действительно ли для объяснения наблюдаемого поведения необходимо нечто столь таинственное и недоступное, как «представление организма о себе и о своей Вселенной» или «активная организация прошлых реакций» и т. д.
Тот взгляд, что необходима какая-то промежуточная организация опыта, находит огромное число критиков среди трезво мыслящих психологов с экспериментальной подготовкой. Эта промежуточная организация, конечно, представляет собой теоретическую концепцию, а науку не следует обременять ненужными теоретическими домыслами. Безусловного доказательства того, что нельзя более экономно сформулировать полное и исчерпывающее представление о поведении, нет, а пока мы не убедимся в том, что более простые мысли оказались несостоятельными, нам не следует хвататься за более сложные. Действительно, существует много психологов, считающих, что простые схемы стимул-реакция-подкрепление обеспечивают адекватное описание всего, чем должен заниматься психолог.
По не совсем понятным причинам борьба между этими двумя школами обычно велась лишь в области изучения поведения животного. Например, Эдвард Толмэн основал свое доказательство познавательной организации почти полностью на изучении поведения крыс—несомненно, одном из объектов, наименее пригодных для исследования интеллектуальных способностей. Возможно, Толмэн чувствовал, что, если бы он мог доказать пра-
' Frederic С. Bartlett, Remembering. A Study in Experimental and Social Psychology, Cambridge: Cambridge University Press, 1932, p. 201.
10
вильность своей точки зрения на более простых животных, он косвенно доказал бы это и для животных более сложных. Бели, для того чтобы понять поведение грызуна, необходимо описание его познавательной структуры, то это тем более необходимо для понимания поведения собаки, обезьяны или человека. Точка зрения Тол-мэна чрезвычайно просто и прямолинейно сформулирована в следующем абзаце:
«Мозг гораздо более похож на контрольный пункт управления, чем на старомодную телефонную станцию. Поступающие стимулы соединяются с исходящими реакциями не просто с помощью односторонних связей. Обычно поступающие импульсы перерабатываются в центральном пункте управления в примерную, подобную познавательной, схему окружающей обстановки. И именно эта предварительно составленная схема, указывающая пути и взаимоотношения в окружающем мире, в конечном итоге определяет, каковы будут реакции животного и произойдут ли они» '.
Мы сами положительно относимся к подобному теоретизированию, поскольку нам кажется очевидным, что между стимулом и реакцией происходит нечто гораздо большее, чем может быть объяснено простым утверждением относительно «силы ассоциации». Здесь мы не можем дать обзор всех аргументов за и против этого: дискуссия идет уже долго, и существуют другие работы, по которым интересующийся читатель может ознакомиться с нею 2.
Мы же просто заявим, что наши симпатии в области теории целиком находятся на стороне авторов подобных «познавательных» теорий. Жизнь сложна.
Однако некоторые критические высказывания по поводу познавательной теории кажутся весьма важными, и, насколько нам известно, на них никогда не отвечали надлежащим образом. Они заключаются в том, что те познавательные процессы, которые постулировали Тол-
1 Edward С. Tolman, Cognitive Maps in Rats and Men, «Psychological Review», 1948, № 55, p. 189-208.
2 См., например, работу: Е. R. Hilgard, Theories of Learning, New York, Appleton-Century-Crofts, ed. 2, 1956, или W. K. Estos et al., Modern Learning Theory, New York, Appleton-Century-Crofts. 1954.
II
мэн и другие, фактически недостаточны для выполнения той работы, которую они должны, как предполагается, выполнять. Критики говорят, что, если даже допустить, что это призрачное, внутреннее «нечто» существует, вы не объясните этим ничего относительно поведения животного. Газри сформулировал это очень четко:
«Символы, по теории Толмэна, вызывают у крысы осознание, познание, суждение, гипотезы, абстракцию, но они не вызывают действия. В своей заинтересованности тем, что происходит в сознании крысы, Толмэн игнорирует предсказание того, что же сделает крыса. Поскольку дело касается теории, крыса остается погруженной в мысли. Если она в конце концов доберется до кормушки, это касается только ее, а не теории» '.
Может быть, сторонники «познавательной» теории не поняли силы этого критического замечания. Для них так предельно ясно, что, если голодная крыса знает, где найти пищу, если она имеет познавательную схему, в которой указано место кормушки, она пойдет туда и будет есть. Нужно ли объяснять что-нибудь еще? На этот вопрос следует ответить, что еще многое требует объяснения. Пропасть между знанием и действием кажется меньшей, чем пропасть между стимулом и действием, однако эта пропасть еще существует и величина ее неизвестна. Всезнающий теоретик Толмэн перепрыгивает через эту пропасть, когда он выводит познавательную организацию крысы из ее поведения. Но это оставляет открытым вопрос, способна ли крыса перепрыгнуть через эту пропасть. Очевидно, сторонники познавательной теории решили, что их лучшее достижение-демонстрация несостоятельности рефлексологических теорий, но они оказываются совершенно неподготовленными, когда тот же аргумент (что все гораздо более сложно, чем они осмеливаются воображать) направляется против них самих. Однако, если Газри прав, то познавательная теория нужна в большем объеме, чем то, что обычно дают теоретики. Это означает, что сторонник познавательной теории должен требовать больше теоретического багажа, чтобы носить его с собой. Нужно не-