«А под каким номером стоит папироса?» — спросили мы.
Теперь он откровенно расхохотался и дал правильный ответ.
«И я не ощущаю никакого напряжения,—заметил он,— я совершенно не утомился».
Мы продолжали демонстрировать, что фактически он может правильно назвать все слова, а затем спросили:
«Думаете ли Вы, что запоминание заключается в накоплении возрастающей силы реакции по мере повторения слов?»
Он был так удивлен, что не смог ответить. Если даже такой простой План может заметно уменьшить трудность запоминания, то не разумно ли предположить, что испытуемые также попытаются создать План в процессе эксперимента по запоминанию. Конечно, у них нет готового Плана, подобного только что описанному. Испытуемому нужно некоторое время и затрата усилий, чтобы построить Планы, которые будут годиться для того типа материала, каким мы любим пользоваться при психологических экспериментах. Например, при тестах по непосредственному запоминанию испытуемый редко прибегает к каким-либо мнемоническим трюкам; при однократном предъявлении материала слишком мало времени, для того чтобы составить План, да он и мало нужен, поскольку испытуемый никогда более не увидит этот материал. Но без какого-то Плана испытуемый никогда не смог бы запомнить длинный список.
Уоллэс, Тернер и Перкинс из Пенсильванского университета обнаружили, что способность человека к со-
135
зданию ассоциаций практически неограниченна '. Они предъявляли своим испытуемым пары английских слов, с тем чтобы они, затрачивая на это столько времени, сколько каждому нужно, создавали бы зрительный образ, связывающий эту пару слов. Список словесных пар предъявлялся только один раз. Затем испытуемым давали одно слово из пары и предлагали написать другое. Начав со списков, состоящих из двадцати пяти пар, они доходили до списков из 700 пар слов. В списках до 500 пар испытуемые запоминали около 99 процентов; при 700 парах процент запоминания падал до 95. Обычно испытуемым требовалось около двадцати пяти секунд, чтобы установить ассоциацию, но, когда они приобрели больший опыт, они могли прекрасно работать, затрачивая менее пяти секунд на пару. Испытуемых не выбирали, ориентируясь на их особые способности: это были обычные люди, которых можно было использовать для эксперимента. Не связанные необходимостью преобра-. зовывать единицы в знакомую форму, не связанные необходимостью организовывать их при помощи какого-то Плана в определенное предложение, не связанные необходимостью работать механически зафиксированным темпом, испытуемые могли не делать ничего иного, как просто сидеть и устанавливать связи, и они делали это почти без ошибок, пока хватало терпения у них и у экспериментаторов. Более того, два-три дня спустя очень малая часть оказывалась забытой.
Но как же насчет традиционного представления об ассоциации как о чем-то, что должно быть установлено медленно, посредством частого сопоставления и неоднократно усилено подкреплением? Медленно возникающие и угасающие ассоциации могут быть полезны для характеристики условного слюнного рефлекса, но они не характерны для человеческого словесного обучения. Ирвину Року удалось показать, что при заучивании парных ассоциаций не происходит увеличения силы ассоциации, пока не осуществляется первая правильная ре-
1 Wallace H. Wallace, Stanley H. Turner and Cornelins C. Perkins, Preliminary Studies of Human Information Storage, «Signal Corps Project», № 132 C, Institute for Cooperative Research, University of Pennsylvania, December 1957.
136
акция, и что в дальнейшем ассоциация остается совершенно доступной для запоминающего '. Таким образом, запоминание списка парных ассоциаций не задерживается, если каждый раз, когда какая-то пара не припоминается, на ее место становится какая-то новая пара. Фактически испытуемые даже не замечают, что произведена какая-то замена. Ассоциация не образуется до пробы, при которой у запоминающего есть достаточно времени для обдумывания данной пары, затем связь образуется и запоминается на весь остающийся период заучивания.
Подобные наблюдения вызывают предположение, что в процессе словесного заучивания узким местом являет-, ся не сохранение, а воспроизведение. Установить связи, оказывается, много проще, чем позднее припомнить их. Какая-то новая ассоциация, связывающая А с В, становится всего лишь одной из многих ассоциаций, связывающих А еще с чем-то. Время и усилия, которые вкладываются в работу по запоминанию, затрачиваются на обеспечение того, чтобы найти какой-то способ подхода к данной, нужной нам ассоциации, когда придет время ее возродить. При таком взгляде на эту проблему задача запоминающего совершенно подобна задаче библиотекаря. В большой библиотеке очень существенно, чтобы книги были отмечены каким-то шифром и расставлены на полках согласно этому шифру. Если книга будет случайно переставлена на другую полку, она может затеряться на многие годы. Библиотекарь должен разместить тома, расставить их в правильном порядке на полках, заполнить формуляры в общем каталоге, разместив их по двум или трем разделам справочника. Вся эта работа не добавляет ничего к сведениям, изложенным в книге, и не делает ее более интересной, а просто обеспечивает возможность узнать, где стоит книга, когда кому-то понадобится ознакомиться с ее содержанием.
Запоминание — слишком сложный процесс, чтобы можно было обойтись такой простой аналогией. Запо-
1 Irvin Rock, The Role of Repetition in Associative Learning, «American Journal of Psychology», 1957, № 70, p. 186—193; Irvin Rock and Walter Heimer, Further Evidence of One-Trial Associative Learning, «American Journal of Psychology», 1959, № 72, p. 1 — 16.
137
минающий больше похож на библиотекаря, который сам пишет все свои книги и сам же является своей читающей публикой. Смысл этой метафоры просто в том что память (как в библиотеке, так и в черепе) — нечто гораздо большее, чем простое скрепление вещей попарно. Попробуем вообразить, что эта операция скрепления пригодна и что она так легка и так дешево обходится, как ей положено, для того чтобы удовлетворить логически последовательный человеческий интеллект. Для чего же она нам нужна? Если мы и можем сколотить гвоздем две доски вместе, это еще не значит, что мы можем построить дом.
138
Глава X.
ПЛАНЫ РЕЧИ
Перед психологами всегда стоял вопрос, какое значение следует придать языку. С одной стороны, очевидно, что человек коренным образом отличается от других животных и что наибольшее из отличий связано с возникновением речевого поведения. Трудно представить себе ту меру, в какой наши психические способности порождаются в процессе усвоения речи. Но, с другой стороны, утверждения, что люди резко отличны от животных, напоминают антропоцентрический возврат к до-дарвиновскому догматизму и средневековый мистицизм. Как же можно понять уникальные человеческие способности, не нарушая концепции эволюционной непрерывности от животного к человеку?
Одним из решений этой дилеммы, и, возможно, простейшим, является положение, что слово есть один из видов рефлекторных ответов и не более того. Например:
«Сущность слов состоит в том, что они синтезируют многочисленные данные прошлого опыта в управляемые единицы; иначе говоря, они представляют собою интеграцию во времени многих разнообразных данных опыта. Использование слов как средств мышления, или рассуждения, или решения задач, следовательно, означает, что огромное число данных прошлого опыта становится эффективным, детерминируя наше поведение в настоящем. Язык, или словесно опосредованные ответы—это примеры чрезвычайно эффективной центральной интеграции, с которой мы, как взрослые люди, прошедшие определенную школу обучения, особенно хорошо знакомы.
Но язык, по-видимому, не вводит в действие никаких подлинно новых психологических процессов; он может рассматриваться скорее как средство или технический прием, который чрезвычайно увеличивает ско-
139
рость и эффективность процессов, уже имеющихся в какой-то степени и у бессловесных животных» '.
Короче говоря, язык является не чем иным, как чрезвычайно сложным примером процессов поведения, которые—в их более простых проявлениях—лучше всего могут быть изучены у животных. Некоторые психологи, однако, ведут эту линию рассуждения дальше и настаивают на том, что эти формы поведения следует изучать на животных. Они утверждают, что, пока вопросы изучения человека не сформулированы таким образом, чтобы они не могли быть адресованы к животным, существо проблемы не раскрыто. Так, например, они готовы изучать точность светового различения у человека, потому что такие же эксперименты могут быть проведены на животных, но они не предложат человеку определить в количественных единицах различия в степени светлоты, потому что никто не знает, каким образом подобная инструкция может быть дана бессловесному животному. Если слова необходимы для сообщения инструкции, как они аргументируют далее, то мы не знаем, связаны ли получаемые результаты с прошлым словесным опытом субъекта или с величинами тех стимулов, которые он должен оце-
' Henry W. Nissen, Axes of Behavioral Comparison, в: A. Roe and G. G. Simpson (eds.), Behavior and Evolution, New Haven : Yale University Press , 1958. Сходные положения были высказаны многими другими американскими исследователями поведения животных. Однако, советские психологи особенно отчетливо сознают, насколько речь важна для формирования новых психических процессов у человека. См., например, А. Р. Лурия и Ф. Я. Юдович, Речь и развитие психических процессов у ребенка (перевод с русского Джона Саймона, Лондон, 1959). Эти авторы пишут, что «...изучение развития психических процессов у ребенка как продукта его общения с окружающими и усвоение общественного опыта, передаваемого через речь, стало важнейшим принципом советской психологии, без учета которого фактически не проводится ни одно психологическое исследование...