Антропоцентризм Ренессанса получает в «Государе» новое и достаточно неожиданное истолкование. Исследование проходит на анализе человека, его страстей человека, его желаний, страхов, предпочтений, воли и целей.
Поэтому метод «Государя» с большой степенью адекватности может быть назван скорее психологическим, чем социологическим, хотя и это последнее свойственно работе. Наиболее важное открытие Макиавелли, однако, состояло не в этом: идеей человека пронизано творчество, в сущности, всех без исключения деятелей Возрождения – историков, писателей, художников, философов.
Необычность подхода Макиавелли в том, что он показал все особенности поведения человека в сфере политической власти. Человек может быть хорош или плох по своей природе, прекрасен или безобразен в сфере искусства, благороден или вульгарен в личной жизни. Но это все еще ничего не значит, когда он окунается или втягивается в силу обстоятельств в политическую сферу. Здесь он как бы сбрасывает с себя, одну за другой, свои привычные маски и действует по новым законам – законам политической жизни.
По мысли Макиавелли, правила политической игры, правила взаимоотношений между властвующими и подвластными, а также внутри властвующих групп построены на дихотомии господства и подчинения, на всесилии того, кто обрел орудия властвования, и бессилии того, кто их не имеет. Все это деформирует, а чаще всего уродует нормальное поведение человека.
Макиавелли разрушил миф о государстве как о воплощении национального духа и показал, что государство – это и есть те люди, которые властвуют над обществом. Этот вывод и сейчас звучит как приговор всякому государю. Природа политического человека, описанная Макиавелли, практически не изменилась за пять веков, как почти не изменилась и природа массового политического человека. Еще раз подтвердилась истина: гений вечен. Макиавелли и сейчас дает нам ключ к разгадке природы власти, властителей и им подвластных.
2. В 1532 г. Франсуа Рабле выпустил в свет книгу под анаграммой, – то есть переставив буквы собственного имени, – Алькофрибас Назье. Книжка была названа «Пантагрюэль». В октябре 1534 г. выходит в свет вторая книга под названием «Гаргантюа».
«Гаргантюа и Пантагрюэль» представляет собой своеобразную веселую энциклопедию нравов европейского Ренессанса.
Гаргантюа и Пантагрюэля Рабле нарисовал как идеальных правителей, мудрых и миролюбивых, озабоченных благоденствием подданных. Рабле сатирически изображает все аспекты средневекового общества. Рассказывая о воспитании Гаргантюа, Рабле высмеивает схоластическую педагогику. В сатирическом образе короля Пикрошоля воплощаются черты феодала, для которого не существует ничего, кроме грубой силы, и который, попирая права и законы, ведет бесконечные захватнические войны. С особым сарказмом Рабле пишет в романе о католической церкви и монахах.
3. «Неистовый Орландо» (1516-1532) Лодовико Ариосто был принят культурой итальянского Возрождения как безусловная данность, как нечто единокровное и единосущное. Таким он и остался в памяти поколений – произведением, в котором словесность Высокого Ренессанса вышла на художественный уровень, сопоставимый с уровнем живописи, ваяния, зодчества.
В новелле «Декамерона» почти невозможно узнать «пример» и фаблио, его ближайших средневековых родичей, в «Неистовом Орландо» поэма кантастория узнается без труда. Конечно, эпическое повествование о нескончаемых войнах паладинов Карла Великого с наседающими на Францию сарацинскими полчищами, уже давно и прочно закрепившееся на итальянской почве, сомкнулось здесь с романическим повествованием о бесконечных приключениях рыцарей короля Артура, рассеявшихся но свету в поисках любви и чести. Но такое соединение двух циклов, каролингова и бретонского, не есть заслуга Ариосто.
Оно было достигнуто уже первым феррарским певцом влюбленного и страдающего от любви Орландо – Маттео Мария Боярдо, графом Скандианским (1434-1494). «Неистовый Орландо» к тому же лишь продолжает «Влюбленного Орландо» (1483-1494), подхватывая его сюжет там, где он был оборван смертью автора.
У рыцарского романа похожая судьба. Ариосто ввел его в границы ренессансного художественного пространства, сохранив его внешнюю форму, но изменив форму внутреннюю, – для Тассо же эстетика свободы, внесенная «Неистовым Орландо» в жанр романа, еще не утратит своей притягательности, но лишь в качестве искушения, соблазна и порока, в качестве измены суровой необходимости героического эпоса.
4. Бальдассаре Кастильоне (1478-1529) написал известный литературный памятник ««Придворный». Идею создать книгу об идеальном человеке своей эпохи подсказали Кастильоне произведения Платона и Цицерона («Об ораторе»), но рожден «Придворный» итальянской действительностью начала XVI в. Кастильоне не только составил своего рода кодекс придворных нравов, но и суммировал достижения итальянского гуманизма в пору зрелого Возрождения.
Созданная писателем картина общества – в какой-то мере возрожденческая утопия, но утопичны в ней лишь бескомпромиссность и концентрированность этического и эстетического идеала (реальная жизнь урбинского двора, естественно, не была тем гуманистически-рыцарским раем, каким изобразил ее Кастильоне). В остальном же требования писателя лишены исключительности, и, думается, именно поэтому книга была переведена почти на все европейские языки и пользовалась непререкаемым авторитетом.
Идеального современника Кастильоне искал при небольшом дворе, где власть государя была достаточно слабой. В этом одновременно сказались и трезвость писателя, так как в то время гуманистические центры чаще всего возникали при таких дворах, и иллюзии гуманиста. Кастильоне ощущал приближение кризиса ренессансной культуры и наивно полагал, что небольшие интеллигентские кружки могут спасти завоевания Возрождения от наступавшей реакции.
Идеал Кастильоне внесословен, а «аристократизм» для него, как для многих писателей Чинквеченто, – понятие этическое. «Знатность, подобно некоему яркому светочу, который обнаруживает и заставляет видеть дела хорошие и дурные, зажигает и поощряет к доблести». Кроме того, знатное происхождение – залог определенной независимости по отношению к государю. Представление о дворе у Кастильоне решительно отличается от средневекового. Двор Кастильоне неотделим от специфически итальянского города-государства. Власть определенного государя нередко оказывалась здесь временной. Возможность смены власти порождала повышенное чувство личной значимости.
Идеалы гуманистической рыцарственности, проповедуемые Кастильоне, были бы наивной утопией, если бы не два обстоятельства. Во-первых, писатель признает, хоть и с оговорками, что трудно найти дворы, где царили бы благородство нравов и уважение к наукам и искусствам. А во-вторых, Кастильоне признавал несовершенства своего современника, не надеялся переделать его по идеальной ренессансной мерке. Писатель лишь намечал основы идеального человеческого общежития в реальных условиях итальянской жизни начала XVI в. «Придворный» Кастильоне выдвигал идеалы, осознав которые его современник с большей легкостью мог бы пойти по пути самоусовершенствования, руководствуясь на своем жизненном пути чувством вкуса.
5. Литература Чинквеченто завершает творчество одного из величайших писателей европейского Возрождения – Торквато Тассо, создателя теоретического трактата «Рассуждения о поэтическом искусстве и в особенности о героической поэме». Его открытое обращение к традиции Ариосто выявило тот перелом, который произошел в общественном сознании за четыре десятилетия, отделяющих последний вариант «Неистового Орландо» (1532) от героической поэмы «Освобожденный Иерусалим» (1575).
Тассо первый использует не только литературные, но и исторические источники: хроники Вильгельма Тирского, Роберта из Ториньи и других (о некоторых из них он упоминает в своих письмах), а также труд французского историка Павла Эмилия из Вероны (1460-1529).
Этот частичный переход от условной традиции к реальности знаменателен и вызван не только правилами неоаристотелевской эстетики, ограничивавшей авторский вымысел. Поэма Тассо имела актуальное значение, во-первых, потому, что во второй половине XVI века началось наступление против турок и напоминание об успешном крестовом походе против мусульман казалось вполне уместным, во-вторых, потому, что в Европе еще не кончились религиозные войны. Само представление об актуальности было новым и косвенным образом связывалось с прагматистским духом эпохи.
Наряду с этим интерес к истории поддерживался развивающейся исторической наукой, требовавшей, как уже говорилось, точности в изложении фактов. Однако основная причина выбора и новой трактовки темы в другом: общественные потрясения, идейная и нравственная ломка, широкое религиозное движение, борьба с ним, тоже получившая широкий отклик, – все это изменило общественное сознание, и нужна была другая литература, отразившая эти перемены.
Вся поэзия Тассо проникнута ощущением глубокого трагизма человеческого существования, порожденного крушением великих идеалов, некогда вдохновлявших Ариосто, Кастильоне и Макьявелли. Она – грандиозный идеологический и художественный итог всей итальянской литературы второй половины XVI столетия.
Если в маньеристической «Аминте» еще господствует идиллический гедонизм, столь характерный для ренессансной традиции позднего итальянского Возрождения, то громко прозвучавшие в «Торрисмондо» мотивы горького разочарования в возможности человека распоряжаться своей судьбой, поражения человека и его полного одиночества в абсурдном мире уже прямо предвосхищают не только тематику, но и стилистику барокко.