У того, кто болен катарактой, — этого, конечно, никому не пожелаешь, — этот процесс протекает даже легче, ему не нужно так сильно напрягать мышление. Ему нужно лишь совсем немного сконцентрироваться, и он может придти к внутреннему видению, если он разучился видеть внешнее. Однако, говоря о таком высшем познании необходимо настоятельно подчеркнуть следующее: если речь идет о таких высших познаниях, это может быть сопряжено с тем, что можно сильно перенапрячься, и тогда вместо высшего познания может возникнуть повреждение хрусталика. Вследствие сильной внутренней концентрации хрусталик может несколько помутнеть, хотя человек и не будет болен катарактой. Поэтому в моей книге «Как достигнуть познания высших миров?» все описано так, чтобы человек мог достичь всего, что там обсуждается, но не стал бы от этого больным. В книге не описывается ни одного упражнения, которое могло бы привести к болезни. И, однако, именно хрусталик является в человеке тем местом, которое внутри глаза может фактически распахнуть для нас завесу всего духовного мира. Мы могли бы сказать: можно видеть внешне, если глаз полностью прозрачен. Можно видеть внутренним образом, если по своей воле делаем нечто непрозрачным.
Да, господа, это нечто такое, что может пояснить вам, как, в сущности, возникает познание духовных миров. Познание духовных миров возникает именно оттого, что находят отдельные пункты, — причем сначала у себя в голове, — которые не используют для привычной деятельности, оставляют их в покое. Сначала мы учимся познавать внешний мир сквозь хрусталик. Однако можно развить свое тело настолько, что в какой-то момент все внутреннее перестанет использоваться. Если, например, не используется сердце, — кровообращение может продолжаться и дальше, но сердце в качестве органа чувства выключается, — то тогда начинает восприниматься кровообращение в целом. Но воспринимается не только кровообращение. Сделав ваше сердце невоспринимаемым, созерцая кровообращение посредством вашего тела, глядя сквозь него; перестав внутренне ощущать сердце, ощущать удары пульса, вы смотрите насквозь.
Вы смотрите насквозь подобно тому, как вы с вашей головой научились смотреть сквозь хрусталик наружу, в мир. Итак, если вы научились смотреть сквозь самого себя, то тогда, господа, вы увидите не только одно кровообращение, вы увидите все движение Луны, все, что делает Луна; вы увидите, как ведет себя Луна по отношению к Солнцу. Тогда вы увидите родство сердца с Солнцем и Луной.
Видите ли, в древности все это проходило для человека с большей легкостью. Тогда обучение людей еще не состояло в изучении наук, касающихся исключительно внешнего мира. Они вообще не хотели видеть все только перед собой. Если бы древнего грека, — то есть человека, жившего двадцать семь—двадцать восемь столетий тому назад, — привести в кино, то он просто не смог бы смотреть это кино долго, он бы упал в обморок. В тот момент, когда древний грек взглянул бы на все это, в его внутреннем, не только в членах его тела, но во всем его человеческом существе произошло бы то же, что происходит с вами, если вы «отсидите» себе какую-либо конечность, она засыпает, теряет чувствительность. У этого человека возник бы не обычный, нормальный сон; возникло бы некое засыпание человека в целом, если бы вы привели древнего грека на киносеанс. Он бы упал в обморок от этого. Древний грек вообще не смог бы даже смотреть на это, поскольку в тот же момент кровеносная система его головы получила бы от сердца такой разрушительный импульс, что все его тело, — не только отдельные члены, — было бы усыплено, а голова не могла бы больше ничем управлять. Он бы упал в обморок. Человек стал совершенно иным, нежели был он в древнее время. Сегодня человек под влиянием современной культуры имеет столь беспорядочное кровообращение, что он не падает в обморок в кино.
Если человек с внутренней серьезностью хотя бы немного позанимавшись духовной наукой, затем пришел бы в кино, если пришлось бы взять себя в руки, чтобы даже сегодня не упасть в обморок. Однако, поскольку все мы люди, один перенимает качества другого. И дело обстоит так, что человек уже не имеет той системы кровообращения, которую имел в древности древний человек. Поэтому для древних людей было легче смотреть насквозь на систему кровообращения, им было легче говорить о Солнце и Луне, чем нам. Мы оторвались от этого и нам приходиться снова достигать этого с помощью упражнений. Мы должны сначала сделать органы нормальными, чтобы мы могли видеть.
Видите ли, именно поэтому древний грек еще понимал рассказы древних людей о том, что и как происходило на Земле. Не следует думать, что сведения, переданные по традиции из древности, являются сплошь суевериями; просто в более позднее время их многократно переделывали и они стали суевериями. Замечательно то, как вещи, первоначально вполне разумные, позднее превратились в суеверия. Когда терялось знание о том, как надо излагать и разрабатывать такие вещи, они становились суевериями. Например, древние евреи не ели свинины. Им было известно, что для их расы и в той местности, где они были, свинина может быть вредной, может вести к слабости. (Р. Штейнер указывал, что у евреев есть наследственная предрасположенность к диабету, а свинина имеет свойство ухудшать сахарный обмен, то есть, способствует возникновению диабета — прим. перев.). Затем, позднее, это стало суеверием. Вещи, превратившиеся в суеверия, раньше имели под собой разумную основу. Нам вовсе не следовало бы полагать, что существовавшее прежде древнее знание всегда является чепухой; однако нельзя во всем полагаться на древность, поскольку древние сведения подвергались многократным искажениям. Вот почему все это необходимо исследовать заново.
Вот почему совершенно неверно, если люди говорят об антропософии: это компиляция того, что когда-то уже было. Это никакая не компиляция, это все открыто заново! И если, господа, кто-то скажет вам: антропософия — это всего лишь компиляция, собрание всего того, что было у древних гностиков, — то спросите у него, может ли он указать, где излагаются сведения о хрусталике глаза, — то, о чем я в последний раз и сегодня говорил вам, — где, в какой книге можно это найти. Этого нигде найти нельзя, поскольку все это совершенно забыто. Вот почему вы можете отвечать всякому, кто скажет, что такие вещи являются компиляцией: ты врешь, так как совсем не знаешь того, что там было сказано. Итак, все воззрения о сердце и о прочем воссозданы заново.
Дело в том, что здесь (в антропософии) все исследования носят исходный характер первоначального открытия; затем это становится общечеловеческим достоянием. На таких простых примерах как движения человека в танце, при кружении, — чего я касался в последний раз и сегодня в связи с вопросом господина Бурле, — на таких простых примерах можно научиться многому. Это можно понять.
Но тогда, господа, появляется нечто другое, перед чем человечество, в большинстве своем, испытывает страх. Ведь, видите ли: если антропософии когда-нибудь удастся проникнуть в наши учебные заведения, — сегодня сделать ничего нельзя; как только хотят сделать что-либо практическое, тут же вылезает черт; стоит только заговорить о деле, тут же возникает враждебность, с которой вы достаточно хорошо знакомы, — так вот, если антропософия пойдет так далеко, что проникнет в наши школы, будет оценена по достоинству, тогда появится нечто другое. Тогда будут конкретно знать, какие движения правильны, полезны для здоровья человека, для функционирования всего его обмена веществ, а какие движения неправильны. Тогда придет время, когда работа будет ориентирована на человека. Сегодня работа совершается, как того требует машина. Сегодня человек вынужден двигаться так, как посчитают это необходимым конструкторы машин. Но позднее убедятся: главным является не то, что предписывает машина, главным является человек. Поэтому будет разрешено производить лишь малые машины, которые ориентированы на человека. Это станет возможным, если полностью примут антропософию. Тогда смогут говорить: все, что относится к машинам, должно быть ориентировано на человека.
Но для этого необходимо еще нечто. Сначала надо понять, что сердце не есть что-то механическое, машинообразное, но организовано в соответствии с человеком. Тогда и внешние машины можно будет строить на основе, организованной в соответствии с человеком. Однако наука, которая ради удобства описывает сердце как всего лишь насос в системе кровообращения человека, — такая наука слишком бессовестна, чтобы создавать ориентированные на человека машины. Фальшивые, ложные научные взгляды делают фальшивой и пошлой всю нашу социальную жизнь. Пора понять, что сначала должно появиться правильное понимание человека, правильные мысли о человеке; только тогда могла бы возникнуть нормальная, правильная социальная жизнь. Пока верят в то, что сердце просто помпа, до тех пор внешнюю жизнь не удастся организовать правильным образом. Только узнав о том, что незримый человек есть нечто более высокое, чем сердце, что именно он приводит сердце в движение, будут и машины ориентировать на человека. Надо сначала понять это.
Сегодня люди многое делают ради удобства. Поистине многое делается ради удобства. А что сегодня стало поистине интернациональным, международным? Игра в футбол!14 Я недавно давал вам пояснения. А то, что духовно, вынуждено тесниться в маленьких кружках. Оно распыляет свои силы. В Норвегии можно услышать: «Ура, да здравствует!» — если там есть футболисты (из Германии). В иных случаях люди ведут себя отчужденно.
Необходимо стяжать дух, но стяжать в его конкретных проявлениях. Нельзя говорить в общем: дух, дух; нет, надо стяжать его в отдельных, конкретных проявлениях.