Таким образом, террористическое насилие — это насилие, применяемое террористами к своим противникам не непосредственно, а косвенно — через уничтожение имущества и жизней третьих лиц, как правило, не причастных к самому конфликту между террористами и их противниками. «Исследования приводят к выводу, — отмечают в этой связи российские криминологи, — что главная, отличительная особенность терроризма заключается в следующем: терроризм — это совершение общественно опасных, уголовно наказуемых деяний в отношении жизни, здоровья людей, прав и законных интересов различных субъектов ради принуждения третьей стороны к принятию требуемых террористами решений»[42].
Однако и такое определение, достаточное, по-видимому, для точной криминологической характеристики этого феномена, не отражает, на наш взгляд, существо терроризма полностью. Дело в том, что террористы стремятся не просто к крайним формам и актам насилия, к жестоким и ужасающим преступлениям, но и обязательно к «громким» насильственным актам, имеющим символическое значение. Последнее означает, что целью терроризма является не просто посеять страх и ужас в сознании своих противников, но он стремится породить настоящую атмосферу страха и ужаса, то есть привести в это состояние все общественное сознание в целом. Объектом воздействия террористов является сознание всего общества или максимально широких слоев населения. В силу этого, любой терроризм, а не только собственно политический, имеет и политическое содержание.
«Адресатами требований террористов, — отмечают криминологи, — могут выступать не только органы власти определенного государства, но и международные организации, политические партии, общественные объединения, иные негосударственные, в том числе коммерческие, структуры, должностные лица и иные субъекты»[43]. Однако к этому следует обязательно добавить, что адресатом террористических актов является и все население того или иного региона, той или иной страны или даже группы стран, в общественном сознании которых террористы стремятся посеять чувство страха и ужаса, паники и иррациональной нервозности.
Хотя, в общем, и любой терроризм адресует свои действия широким слоям населения (их сознанию), но политический терроризм воздействует на сознание населения наиболее продуманно и целенаправленно. Политический терроризм, следовательно, есть не просто крайнее средство политической борьбы, но и средство морально-психологического воздействия на массовое сознание.
Следует отметить при этом, что эффективными средствами (посредниками) в таком воздействии выступают для терроризма в этом отношении современные СМИ, с их оголтелой погоней за сенсациями и леденящими душу репортажами, поднимающими рейтинги теле- и радиоканалов, пичкающих обывателей такого рода «духовной пищей». «Средства информации, — пишет американский экономист и политолог Лестер Туроу, — наживают деньги, продавая возбуждение. Нарушение существующих общественных норм вызывает возбуждение. Можно даже сказать, что средства информации должны нарушать все больше фундаментальных норм, чтобы вызывать возбуждение, потому что нарушение любого кодекса поведения становится скучным, если повторяется слишком часто. Первый раз, может быть, вызывает возбуждение, когда видят на экране, как крадут автомобиль и как его затем преследует полиция. Может быть, это вызывает возбуждение и в сотый раз, но в конце концов это перестает быть интересным, и для возбуждения надо увидеть какое-нибудь более серьезное нарушение общественным норм. Возбуждение продается. А подчинение существующим или новым общественным нормам не возбуждает и не продается»[44].
Практика современных СМИ показывает, что громкие террористические акты являются для них «наиболее продаваемыми» «возбуждениями». И терроризм эффективно использует эту природу современных СМИ.
Рассмотрим теперь более подробно отношение политического экстремизма к государственной власти вообще и к легитимной власти, в особенности.
1.6. Политический экстремизм и легитимная власть
Политический экстремизм (в узком смысле слова) проявляется в сфере борьбы за государственную власть. И обычно он мотивирует (и морально оправдывает) свои действия убеждениями и доказательствами нелегитимности существующей власти. Именно это убеждение и дает ему моральное право на применение крайних методов борьбы с государственной властью (или со своими политическими противниками). Сам себя экстремизм обычно рассматривает не как уголовный феномен, а как морально оправданный путь борьбы с морально недостойным противником. И действительно, в истории, как известно, постоянно возникали и такие коллизии, когда именно политическая оппозиция, а не официальная власть обладали в глазах современников (или потомков) моральным правом на легитимное насилие. Никто, например, сегодня не осуждает заговор офицеров вермахта, осуществивших в 1944 году покушение на А. Гитлера. Не ведется сегодня горячих споров по поводу насильственного отстранения от власти последнего русского царя Николая II и т.д. Иначе говоря, не всякий политический экстремизм подлежит безусловному осуждению, а только тот, который направлен против легитимной государственной власти или легитимных политических противников.
Заметим также в этой связи, что и современная либеральная демократия вовсе не отказывается совсем от насильственных действий по утверждению своей идеологии. Она не осуждает исторически тех насильственных (и весьма кровавых) переворотов, в результате которых либерально-демократический порядок утвердился в конце концов в современном западном обществе. Более того, и сегодня развитые западные страны считают морально оправданным насаждение своей идеологии насильственными методами в других — «плохих» — странах (последние примеры — Югославия, Ирак, Афганистан). Их официальные доктрины не исключают также и насильственных методов по «восстановлению демократии» и у себя дома в тех случаях, если власть у них будет захвачена «недемократическим» путем. Перефразируя известное выражение В.И. Ленина, эту позицию можно выразить следующим образом: всякая демократия лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться (и нападать).
Поэтому и вопрос о природе государственной власти (и власти вообще) в рамках теории политического экстремизма нуждается в особом и углубленном анализе.
Большинство ученых согласны сегодня в том, что понятие власти в социальных науках играет столь же фундаментальную роль, как и, например, понятие энергии в физике. Однако, во взглядах на природу и сущность власти все еще не достигнута та степень согласия, которая необходима для устойчивого основания теории власти на своей собственной понятийной основе.
Тем не менее, в настоящий момент уже достаточно четко обозначились два основных подхода к пониманию власти. Согласно первому из них, идущему от Т. Гоббса, власть есть некоторое индивидуальное свойство, — способность одних индивидов добиваться своих целей, воздействуя специфическим образом на других индивидов. По классическому определению, например, М. Вебера власть представляет собой «возможность индивида проводить внутри данных общественных отношений свою волю, даже вопреки сопротивлению, независимо от того, на чем такая возможность основывается». В.Г. Ледяев называет такой подход «каузальным»[45], хотя вернее всего его следовало бы назвать персоналистическим.
Согласно второму, набирающему сейчас все большую популярность, подходу, который можно назвать «системным» (Т. Парсонс, Х. Арендт, М. Фуко и др.), власть является свойством (атрибутом) отдельных индивидов. Она представляет собой некое системное свойство, существующее лишь внутри группы или общества в целом и существующее в них лишь до тех пор, «пока эта группа действует согласованно». То есть, до тех пор, пока в ней господствует единомыслие и согласие.
Сторонники первого подхода подчеркивают несущественность для определения власти тех средств, с помощью которых она достигается, и, естественно, наиболее эффективным из таких средств они считают физическую силу, насилие. Сторонники второго подхода, напротив, противопоставляют власть силе. Там, где прибегают к насилию, к силе, подчеркивают они, там расписываются в отсутствии власти. Такой подход, в частности, приводит, например, к следующим парадоксальным выводам: «Тирания ... является наиболее насильственной и наименее властной формой правления» (Х. Арендт)[46].
Наиболее полный и обстоятельный на данный момент в отечественной литературе анализ основных западных концепций власти представлен монографией В.Г. Ледяева «Власть: концептуальный анализ». Убедительно[47] критикуя «системный» подход за неадекватность существующим в области теории и здравого смысла общим представлениям о власти, автор выбирает первую, «каузальную» концепцию власти, в рамках которой, после тщательного анализа всех наиболее обоснованных точек зрения, формулирует свое определение власти. Оно выглядит следующим образом: «Власть есть способность субъекта обеспечить подчинение объекта в соответствии со своими намерениями»[48].
В целом соглашаясь как с самим подходом В.Г. Ледяева, так и с основным корпусом его аргументации против оспариваемых им концепций, мы, тем не менее, считаем, что сам автор допускает некоторое необоснованное ограничение в самом начале своего анализа феномена власти. А именно. Анализируя семантическое поле слова «власть», В.Г. Ледяев справедливо заключает, что во всех смыслах власть понимается как некоторое каузальное отношение между субъектом и объектом. Затем он переходит к критическому «отсеиванию» в рамках этого поля тех видов причинной связи, которые «не могут быть отнесены к власти», и сразу же допускает, на наш взгляд, серьезную ошибку. «Во-первых, — замечает он, — власть не существует в природном мире, это вид человеческих отношений — отношений между людьми и группами людей»[49]. Действительно, власть не существует в природном мире. Действительно, — это вид человеческих отношений. Но не верно, что это исключительно отношения «между людьми и группами людей». Семантическое поле слова «власть» не допускает такого сужения этого понятия.