Однако при таком упрощенном подходе к классификации моделей социального государства в одну категорию попадают, например, Англия и Швеция, социальная защищенность населения в которых различается по некоторым показателям в разы. В частности, в Швеции и других скандинавских странах уровень бедности колеблется около 5% населения, тогда как в Англии он достигает 20 и более процентов (20,6% в 1994 году[419]).
И. Григорьева, проанализировав упомянутые и некоторые другие современные подходы к разделению социального государства на различные модели, приходит к следующему выводу. «Заканчивая дискуссию о количестве моделей социальной политики и их сравнительных достоинствах, — пишет она, — можно утверждать, что социал-демократическая, или скандинавская модель является улучшенным вариантом либеральной модели, а католическая — ухудшенным вариантом консервативной. Поэтому можно оперировать простой двухмодельной схемой (предлагаемой комиссией ЕС), хотя при этом исчезают некоторые важные нюансы»[420].
Однако нам такой вывод представляется все же не удовлетворительным. Конечно, двухмодельная концепция Комиссии ЕС отличается повышенной степенью концептуальной четкости в выделении существенных критериев, по которым можно различать различные модели современного социального государства, однако степень этой четкости, по нашему мнению, все еще недостаточна, и потому дискуссию по этому вопросу заканчивать, на наш взгляд, все еще рано.
В этом выводе мы опираемся и на результаты конкретного сравнительного исследования, проведенного немецким социологом И. Фогелем в 2000 году на обширных статистических материалах Европейского сообщества[421]. И. Фогель сравнил большинство основных стран ЕС по различным конкретным, количественно измеримым показателям, отражающим уровень и степень участия государства и других институтов современного европейского общества в осуществлении ими социальной защиты населения, и пришел к убедительному выводу о том, что в современной Европе сложились в настоящее время три основных модели социального государства: 1) «скандинавская», или «шведская», или (как называет ее сам И. Фогель) североевропейская модель (Швеция, Норвегия, Финляндия, Дания); 2) католическая, или южно-европейская модель (сюда входит и православная Греция, наряду с Италией, Испанией, Португалией и Ирландией); и 3) центрально-европейская (Германия, Франция, Бельгия, Австрия, Нидерланды).
Великобритания представляет собой особый случай.
Прежде всего, И. Фогель обращает внимание на два важнейших показателя: 1) уровень налогов и отчислений на социальное страхование, и 2) уровень расходов бюджета на социальное обеспечение (оба показателя в % от ВВП).
По первому показателю страны северной группы ЕС в полтора раза превосходят страны южной («католической») группы — соответственно, более 50% и менее 35% налоговых отчислений. Страны центральной группы оказываются по этому показателю между двумя крайностями — около 43% в среднем.
Аналогичным образом распределяются и показатели расхода бюджета этих трех групп стран на социальное обеспечение. Страны северной группы расходуют на эти цели 30-35% ВВП, страны южной группы — около 20%, а страны центральной группы — около 28-30% ВВП.
Исключение составляет Великобритания, которая по уровню налогов и социальных отчислений оказывается ближе к странам южной группы (около 33%), но по уровню социальных расходов стоит ближе к странам центральной группы (около 28%).
Третий важнейший показатель, выделяемый И. Фогелем, — это уровень бедности, допускаемый в той или иной стране[422]. В странах северной группы он оказывается на уровне 4-6%, в странах южной группы составляет 18-26%, в странах центральной группы — 10-13%. Великобритания и по этому показателю попадает в страны южной группы (20,6% бедных, что чуть меньше, чем у Греции — 21,8%). В Португалии этот показатель самый высокий — 26,8% бедного населения.
Четвертый важнейший показатель в анализе И. Фогеля — это коэффициент Джини, показывающий степень неравенства в распределении совокупных доходов общества. В северной группе стран он составляет 0,18-0,24, что свидетельствует о минимальном неравенстве (лидирует здесь Финляндия), в южной же группе он составляет от 0,35 (Италия, испания, Греция), до 0,47 (Португалия). Великобритания также попадает здесь в южную группу (0,36). В центральной же группе стран коэффициент Джини составляет от 0,28 (Германия) до 0,30 (Франция, Нидерланды).
Рассмотренные показатели мы считаем основными и максимально четкими и объективными для аргументированного отнесения той или иной страны к соответствующей модели ее социального государства. Оценивая по этим показателям современную Россию, мы должны будем отнести ее к южно-европейской модели социального государства, причем — к самым аутсайдерам в этой группе.
И действительно, уровень бедности, допускаемый в нашей стране самый высокий в Европе — выше, чем у Португалии. Согласно официальным данным Госкомстата России, доля бедных у нас составляла в 1992 году 33,3% населения, в 1993 году — 31,5%, в 1994 году — 22,4%, в 1995 году — 24,7%, в 1996 году — 22,1%, в 1997 году — 20,8%, в 1998 году — 23,4%., в 1999 году — 29,9%, в 2000 году — 30%. В 2002 году удельный вес бедных в населении России снизился до 25% (35,8 млн. человек). В 2003 г. он составил 33,2 млн. человек, или 23,3% общей численности населения[423]. Однако эти показатели рассчитываются по официальной методике, согласно которой к бедным относятся те лица, официальные доходы которых находятся на уровне ниже прожиточного минимума. Фактически, это не бедность, а самая настоящая нищета. Согласно же расчетам, приведенным в докладе ПРООН «О развитии человеческого потенциала в Российской Федерации» за 2001 год (страница 43), при оценке бедности не на основе официальных макроэкономических показателей (как это делается Госкомстатом России), а на основе выборочных обследований домашних хозяйств (также проводимых Госкомстатом России), в 1997-2000 годах численность населения с доходами ниже прожиточного минимума составляла 50%.
Коэффициент Джини, определенный в том же исследовании ПРОООН, составляет в настоящее время в России 0,40, то есть, дифференциация доходов достигла порядка 40 раз (а не 14 раз, как это получалось на основе макроэкономических показателей)[424]. По оценкам экспертов, 25 российских миллиардеров сегодня собирают 30% всех доходов населения страны — пятую часть ее ВВП[425]. По этому показателю Россия также попадает в группу южно-европейского («католического») типа социального государства (на самое ее «дно»). При этом доля оплаты труда в ВВП нашей страны составляет всего 23% ВВП, что в 2 раза меньше, чем в развитых странах[426]. И, хотя в последний период, выпадающий на срок президентства В.В. Путина, реальные доходы российских граждан за 8 лет выросли в 2,5 раза, безработица и уровень бедности уменьшились более чем в 2 раза[427], были преодолены тенденции роста смертности и снижения рождаемости[428], однако положение дел в социальной сфере России по-прежнему оценивается, даже и самим руководством страны, как все еще неудовлетворительное.
При этом налоговая нагрузка на экономику России находится на уровне даже более высоком, чем у стран центрально-европейской группы. с учетом регистрационных и лицензионных сборов, госпошлин, налоговых доходов от внешнеэкономической деятельности, отчислений в ФСЗН налоговая нагрузка у нас в 2006 г. достигла 45,7%[429].
Что же касается расходов российского государства на социальные нужды и трансферты, то их величина, достигнув после реформ максимума в 1994 году (36,5%[430], что сопоставимо с расходами стран северной группы), с тех пор постоянно снижалась и в 2007 году достигла недопустимо низкого по европейским меркам уровня в 15,5% ВВП[431]. Этот показатель сейчас у нас — один из самых низких в мире. Он даже ниже, чем у самой неблагополучной в этом отношении европейской страны из южной группы — Греции (около 17%). При этом изменение социальной политики в этом отношении российское правительство рассматривало как переход от «патерналистской» социальной модели к «адресной»[432].
Таким образом, Россия в рассматриваемом отношении представляет собой, как и Великобритания, некоторое исключение в Европе, только с обратным знаком. Если у великобритании почти все ее основные показатели позволяли бы причислить ее к странам южно-европейской модели социального государства, если бы не относительно высокие расходы на социальную защиту населения (по уровню которых она попадает в группу центрально-европейских стран), то у России в качестве такого исключения выделяется показатель налоговой нагрузки на экономику, по которому она даже опережает центрально-европейские страны и приближается в этом к скандинавской модели. Иначе говоря, российское государство располагает финансовыми возможностями для перевода своей социальной политики в русло центрально-европейской модели, но сознательно не использует их, и поэтому в настоящее время ее социальная политика должна быть определена как реализующая южно-европейскую («католическую») модель (и даже модель либеральную, о чем будет сказано ниже).
Если же мы расширим наш обзор, включив в него не только европейские страны, но и США и другие развитые страны мира, то, по-видимому придется выделить еще и четвертую, собственно либеральную модель социального государства, к которой можно отнести прежде всего США, как наиболее яркого представителя этого направления социальной политики, и, в определенной степени Японию. Соответствующие основные показатели этих двух стран (в сравнении с двумя европейскими) приведены в таблице 3.