В конце XI века (1096 г.) католическая церковь организует первый Крестовый поход на Восток с целью освобождения Иерусалима от захвативших его в 1078 г. турок. К 1099 году эта цель была достигнута. Попутно крестоносцы захватили и разграбили еще несколько богатейших ближневосточных городов, наглядно убедившись при этом в своей глубокой отсталости во всех отношениях и от мусульманского мира.
Видимо, под влиянием этого сознания постепенно наука начинает возрождаться и в Западной Европе, хотя и в роли схоластической «служанки богословия». Появление первых университетов в Европе (кроме университета в Парме, 1065) относится к XII-XIII векам: Болонья (1119), Кембридж (1209), Оксфорд (1214), Париж (1215), Неаполь (1224). В XIII в. число учащихся в Болонском университете (где учили в основном римскому праву) доходило уже до 10 тыс. В 1204 году, во время четвертого Крестового похода западные рыцари вместе с венецианцами захватили, наконец, и разграбили и сам Константинополь, вывезя оттуда несметные материальные, культурные, научно-технические и церковные ценности. Однако даже и в 1500 г. в Европе было всего только 65 университетов, монастырей же на два порядка больше. При этом вплоть до конца XVI века во многих университетах всем докторам (кроме медиков) приходилось давать обет безбрачия, так как обладание знанием считалось сходным с принадлежностью к духовному сословию.
Однако к XVI веку развитие окрепшей европейской философской мысли приводит к обострению конфликта между учеными и богословами. Под влиянием идей Ф. Бэкона (1561-1626) и Г. Галилея (1564-1642) европейская наука находит новую форму своего развития — экспериментальное математизированное естествознание. Обычно эту новую эру начинают с Н. Коперника (1473-1543), чья теория о центральном положении Солнца, а не Земли, вступила в противоречие со Священным Писанием, считавшимся в то время не только нравственной, но и теоретической основой мировоззрения. Однако, теория Коперника сама по себе была воспринята церковью достаточно спокойно. Его книга была запрещена только через 73 года после публикации — в 1616 году (запрет снят в 1828). Однако этот запрет совпал со временем, когда, благодаря открытиям Кеплера, теория Коперника оказалась впервые достаточно убедительно подтвержденной. Тем самым, церковь вступила в противоречие со всем ходом и направлением развития новой науки, оказавшейся на подъеме и выдававшей одно крупное достижение за другим (Галилей, Гюйгенс, Декарт, Ньютон и т.д.).
Поэтому писатели эпохи Просвещения имели уже достаточно оснований видеть в церкви не только нравственно дискредитировавший себя институт (каким его признала уже Реформация), но и институт реакционный, тормозящий духовное развитие в целом. Наибольшую роль в создании и распространении секулярной идеологии Просвещения сыграла философия французских материалистов — Ламетри (1709-1751), Гельвеция (1715-1771), Вольтера (1694-1778), Дидро (1713-1784), Гольбаха (1723-1789), Кондорсе (1743-1794) и их последователей, готовивших духовно величайшую европейскую революцию конца XVIII века.
К этому времени первый удар официальной доктрине средневекового общества в политической сфере был нанесен английским философом, основателем доктрины либерализма Дж. Локком (1632-1704), раскритиковавшим теорию божественного или патриархального происхождения монархической власти и предложившим ей новую основу — общественный договор и выборную легитимацию верховной власти вообще. А для защиты общества от избираемой им же власти Дж. Локк предложил и специальную систему разделения властей с преобладающим положением в ней не исполнительной (монархической), а представительной (законодательной) власти[136]. Эта теория была усовершенствована затем французским писателем Ш. Монтескье[137] (1689-1755) и доведена до революционного накала в сочинениях Ж.-Ж. Руссо[138] (1712-1778). Ознакомленный в Англии с идеями Локка Вольтер (1694-1778), принявший на вооружение философскую теорию деизма, развернул, по возвращении во Францию, настоящую войну против католической церкви (под лозунгом «Раздавите гадину!») и против авторитета Священного писания в целом. «Христианство и разум не могут существовать одновременно», — доказывал он. При этом почти все монархи Европы с сочувствием воспринимали его проповеди.
К середине XVIII века, таким образом, западноевропейское общество уже полностью созрело и для тотальной социально-политической революции, полностью заменяющей все старые общественные основы совершенно новыми, выработанными за предыдущее столетие. Наиболее дальновидные и чуткие люди той эпохи констатировали это со всей определенностью. «18 августа 1770 г., — пишет Ю.И. Семенов, — парижский парламент (верховный суд — авт.) после обвинительной речи генерального адвоката Сегье приговорил к сожжению книги Гольбаха «Система природы», «Священная зараза», «Разоблаченное христианство», а также ряд других произведений гольбаховского кружка. Вот что сказал при этом Сегье: «Философы сделались наставниками рода человеческого. Свобода мыслить — вот их лозунг, и этот лозунг слышится с одного края мира до другого. Одной рукой они стремятся пошатнуть престол, а другой — хотят опрокинуть алтарь. Цель их — дать иное направление умов относительно гражданских и религиозных учреждений, таким образом, ими как бы совершена революция[139]. Государства почувствовали, что их старые основы колеблются, а народы, пораженные уничтожением их принципов, спрашивают себя: каким роком они приведены к такому необычайному положению?.. Красноречие, поэзия, история, романы, даже словари все было заражено. Едва эти сочинения появляются в столице, как с силой потока они распространяются по всем провинциям. Зараза проникла в мастерские и даже хижины!.. Этот дух мятежа ныне распространился повсюду. Он не успокоится теперь, пока законодательная и исполнительная власть не перейдет в руки народа, пока он не уничтожит необходимого неравенства сословий и состояний, пока величие королей не будет повержено в прах, а их власть не подчинится капризам слепой толпы». Королевский прокурор, — замечает Ю.И. Семенов, — оказался провидцем. Ровно через 19 лет разразилась Великая Французская революция»[140].
Великая французская революция однако освободила в духовном отношении большинство французов не только от религиозной цели их жизни, но и от католической альтруистической солидарности между верующими, заменив ее полным материалистическим индивидуализмом. Эта новая ценностно-нормативная парадигма была закреплена, с одной стороны, в новой Конституции Франции (1789), включившей в себя знаменитую Декларацию прав человека (индивидуалиста-собственника), а с другой стороны, — в знаменитом Гражданском Кодексе Наполеона (1804), также исходившем из суверенитета индивида. Этот Кодекс поразил воображение современников-европейцев не меньше, чем «Декларация прав человека и гражданина» 1789 года. «Все те, — пишет французский социолог Ж. Карбонье, — кто издалека следил за положением дел во Франции, — эмигранты, иностранцы — даже не подозревали, какие прочные позиции завоевали за десять лет эти революционные новшества. То, что уже стало политической реальностью, они считали всего лишь философской доктриной. Гражданский Кодекс клеймили как олицетворение индивидуализма. Борьба с индивидуализмом требовала восстановления и прославления таких «коллективных ценностей», как страна, церковь, семья — особенно семья»[141].
Однако эта новая западная морально-правовая парадигма ставила в центр своих понятий именно материалистического индивида, а не страну, государство, церковь и даже не семью. Отдельный индивид со своими материальными потребностями и страстями и права этого автономного индивида, защищаемые от государства, церкви и даже от семьи — вот в чем видели суть нового общества те, кто разрушил во имя этих новых ценностей общество старое, средневековое, христианское. После этого у просвещенного нового западного человека могла остаться лишь одна жизненная цель — материалистическая, сводящаяся к достижению материального успеха (богатства, почестей и власти) в этом, посюстороннем мире. Законченный новый западный человек — индивидуалист, эгоист и материалист.
Окончательное утверждение идеала такого человека в западном обществе происходит после распространения социал-дарвинистских учений Т. Мальтуса (1766-1834), Г. Спенсера (1820-1903) и Ч. Дарвина (1809-1882), в которых содержалось не только доказательство естественного происхождения человека от его обезьяноподобных предков, но и распространение на человеческое общество биологических законов конкурентной борьбы за жизнь и процветания наиболее приспособленных. Эти теории хорошо соответствовали протестантскому учению о богоизбранности отдельных индивидов, и поэтому они получили наибольшее признание именно в протестантских странах, и особенно в США, где учение Г. Спенсера и социал-дарвинизм вообще нашли наиболее благодатную духовную почву. Не случайно, классическую форму социал-дарвинизму придал один из основателей американской социологии У. Самнер (1840-1910).
Таким образом, если Реформация дискредитировала альтруистическую солидарность как средство спасения в христианской ценностно-нормативной парадигме, то материалистические учения эпохи Просвещения и социал-дарвинистские концепции Нового Времени дискредитировали и саму идеалистическую и трансцендентную цель жизни христианина — спасение души и вечную жизнь за гробом. Новая ценностно-нормативная парадигма западного общества предлагала теперь своим членам чисто материалистическую цель жизни — улучшение своего положения в этом мире, и универсальным средством к достижению этой цели предлагала тотальную конкуренцию индивидов в борьбе за материальные блага. В этом и состоит суть духовной культуры классического рыночного, капиталистического общества. С особой последовательностью все эти новые идеи воплотились в философско-политической доктрине либерализма.