На первом, самом начальном этапе его формирования в обществе возникает определенная идеология, представляющая собой некоторую систему крайних взглядов на формы и способы разрешения какого-либо актуального социального противоречия (или всех основных противоречий). На этом этапе «экстремисты» (которых еще очень трудно идентифицировать в качестве таковых) — это просто идеологи, мыслители-одиночки, развивающие соответствующие идеи. Они еще очень немногочисленны, их буквально единицы.
На втором этапе зародившаяся новая идеология начинает расширять круг своего влияния, то есть, приобретать себе более или менее обширные круги своих сторонников, приверженцев, которые усваивают новые взгляды идеологов-основоположников и начинают отстаивать и пропагандировать их в кругу людей, озабоченных морально-теоретическими проблемами общества. На этом этапе «экстремисты» — это уже достаточно широкие круги (десятки и сотни людей), интенсивно обсуждающие и проповедующие новые идеи. Но развитие здесь все еще ограничивается кругами «интеллектуалов», не имеющих выходов к широкой, массовой аудитории.
На третьем этапе новые идеи начинают овладевать уже и массами (не десятками и сотнями, а уже тысячами людей), чему способствует деятельность популяризаторов и проповедников новых идей. Если на первом и втором этапах обсуждение новой идеологии происходит в достаточно узких кругах, в специальных журналах для специалистов, то теперь обсуждение этих идей выносится уже в широкие массы — «на улицу», «на площадь», «на рынок», в массовую литературу и в средства массовой информации. Перед революцией 1905 года в России, как отмечал В.И. Ленин, «купцы бросали торговать овсом и начинали более выгодную торговлю — демократической дешевой брошюрой. Демократическая книжка стала базарным продуктом»[18].
На четвертом этапе новая идеология воспринимается уже не идеологами только, но и практическими деятелями, создающими на ее основе соответствующие конкретные планы и программы переустройства общества в соответствии с новыми идеями. Под эти планы и программы они начинают вербовать уже не просто сторонников и приверженцев новых взглядов, а реальных исполнителей, готовых посвятить себя делу реализации этих планов и программ. Разрабатывается стратегия и тактика достижения поставленных целей. Из идеологической и теоретической областей экстремистские взгляды переносятся уже на практическую почву.
Наконец, на последнем, пятом этапе формирования феномена экстремизма сформировавшиеся уже практические организации, набравшие достаточное число активистов и «боевиков», переходят теперь и к конкретным экстремистским действиям. Их деятельность протекает уже в изменившейся социальной среде, в которой они находят достаточное число сочувствующих и способствующих реализации их планов. При этом решающую роль здесь начинает играть поддержка сформировавшейся организации финансовыми и вообще материальными средствами. Ни одна организация не может развиваться без соответствующей материальной поддержки[19]. Идеология и широкое сочувствие в обществе представляют лишь моральную основу ее деятельности, необходимую для поддержания личного энтузиазма ее членов, но только материальная поддержка обеспечивает достаточный размах и эффективность действий сколько-нибудь значительной экстремистской организации.
Таким образом, от зарождения идей в головах мыслителей-одиночек, через приобретение ими широкого и затем массового влияния в конкретном обществе и к формированию действующей организации, имеющей материальную поддержку — таков основной путь развития феномена экстремизма, путь последовательного формирования его основных элементов. Далее мы рассмотрим эту основную схему более детально и конкретно.
1.3. Понятие идеологии. Идеология и наука
Однако в ходе конкретизации рассматриваемой концепции мы неизбежно сталкиваемся и с еще одной фундаментальной для современной науки трудностью, которая выражается в еще более неопределенном понимании феномена и сущности идеологии, чем даже и понимание самого экстремизма. И в основе проблем с адекватным пониманием идеологии лежат известные положения, высказанные еще К. Марксом и Ф. Энгельсом, которые квалифицировали идеологию как ложную форму сознания.
К сожалению, это некорректное понимание идеологии сохраняется во многом и до сих пор. В «Большом энциклопедическом словаре», например, идеология определяется следующим образом: «Идеология, — система политических, правовых, нравственных, религиозных, эстетических и философских взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности. Термин «идеология» нередко употребляется также для обозначения ложного, иллюзорного, оторванного от действительности сознания»[20].
В этом определении, как мы видим, нет даже и попытки указания на то, чем же отличается идеологическая форма сознания, например, от научной его формы, а вместо этого просто перечисляются различные конкретные виды идеологических форм сознания. Но зато здесь приведено указание на «ложный», «иллюзорный», «оторванный от действительности» характер идеологического сознания. Именно из такого, некорректного понимания идеологии и возникают периодически попытки заменить идеологию «истинным» — научным — сознанием. И самой первой такой попыткой как раз и является сам марксизм, претендующий на то, что быть «научной теорией», а вовсе не идеологией. Однако марксизм — это не только наука (и даже не столько наука), сколько определенная идеология. Но при этом он сам не осознает себя в качестве таковой, относясь негативно даже и к самому слову «идеология».
Определение идеологии, даваемое в «Философском энциклопедическом словаре» гораздо более теоретично: «Идеология, — указано там, — система взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности и друг к другу, социальные проблемы и конфликты, а также содержатся цели (программы) социальной деятельности, направленной на закрепление или изменение (развитие) данных общественных отношений»[21].
В этом определении содержится весьма ценное указание на целеполагающий характер идеологии, но вместе с тем в нем присутствует и стремление затушевать различие между идеологией и наукой. Четче всего проявляется это в определении тем же словарем того, что такое идея: «Идея — форма постижения в мысли явлений объективной реальности, включающая в себя сознание цели и проекции дальнейшего познания и практического преобразования мира»[22].
Поскольку наука есть тоже «форма постижения явлений объективной действительности» в мысли, то непонятно, чем же принципиально отличается от нее идеология. Однако любые рассуждения об идеологии бесперспективны, если в их основе не лежит четкий ответ на вопрос о ее принципиальном отличии от науки.
Современная философия, между тем, давно уже (еще до Маркса) дала общее решение этого вопроса. Кратко оно сводится к следующему. Наука есть знание о сущем. Идеология — это представление о должном. Наука стремится постичь то, что есть. Идеология стремится обосновать то, что должно быть. В этом и состоит их принципиальное различие. Обе эти формы сознания необходимы человеку, и при этом ни одна из них не может заменить собой другую.
Дело в том, что в обществе (впрочем, как и в природе) то, что есть, может быть также еще и иным, — не таким, каким мы его находим. Оно может быть изменено и сделано другим. Вот на то, каким его следует сделать и указывает обществу идеология. И в этом наука ей ничем помочь не может. Из того, что нечто является таким, а не иным, невозможно логически вывести, каким оно должно быть. Наука не может указать человеку, куда именно ему следует направлять изменение мира. «Философы, — восклицал в свое время Маркс, — лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»[23]. При этом он полагал, что нашел именно научное, а не идеологическое решение вопроса о том, как именно следует изменить мир.
На чем же основывалась вера самого Маркса в научность идеологии коммунизма? Если говорить кратко, — на том, что общество (западноевропейское общество XIX века), согласно его научным выводам, уже само собой двигалось к коммунизму. Именно об открытии этого движения и возвестили в 1848 году миру К. Маркс и Ф. Энгельс в своем знаменитом Манифесте. «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», — писали они. «О «Коммунистическом Манифесте», — писал М. Вебер, сам не одобрявший социалистов, — не задумываясь, можно сказать вот что: по крайней мере, по замыслу, хотя и не всегда по оформлению, он воздерживается от морализаторства. Авторам «Коммунистического Манифеста», по крайней мере, судя по их утверждениям ... вообще не приходит в голову сетовать на гнусность и подлость мира. Они также не придерживаются мнения, что их задача состоит в том, чтобы сказать: то-то и то-то в мире устроено так-то, а должно быть устроенным иначе, а именно — так-то и так-то. Нет, «Коммунистический Манифест» — это пророческий документ; он пророчит закат частнохозяйственной, как принято говорить — капиталистической, организации общества и предрекает замену этого общества первоначально — на переходной стадии — диктатурой пролетариата. ... И какие же основания, — вопрошал М. Вебер, — приводятся в пользу предрешенной законами природы и неизбежной гибели современного общества? Ибо она свершится строго по законам природы: таким был второй основной тезис этого патетического пророчества ... Энгельс как-то раз воспользовался таким образом: подобно тому, как в отдаленном будущем планета Земля рухнет на Солнце, так и нынешнее капиталистическое общество обречено на гибель. Какие же основания в пользу этого приводятся?»[24].