Необходимо подчеркнуть, отмечает Ю.И. Сундиев, что новые субъекты мировой политики и экономики не могут легитимизировать свои действия в рамках действующей системы международного права, новое право под эти субъекты еще не создано ввиду кратковременности их существования, но, с их точки зрения, можно поставить мир перед фактом свершившего передела, замаскировав происходящее бесправие всеобщей террористической угрозой. В свою очередь террористические методы и антитеррористическая борьба в необходимых пропорциях способны сделать то, что невозможно добиться другими способами. Пример — войны в Югославии, Афганистане, Ираке, внешнее стимулирование критической нестабильности на Северном Кавказе стали способами временно успешной стабилизации долларового обращения и передела мирового рынка углеводородов. Достаточно прозрачным становится в этом случае вопрос о кадровых, материальных, финансовых и прочих ресурсах экстремистской и террористической активности. Это не мифические орды «новых кочевников» (Ж. Аттали), а вполне прагматичные современные корпоративные структуры, использующие сохранившиеся во многих странах эшелонированные ресурсы борьбы с «коммунистической угрозой» ныне выполняющие конкретные террористические заказы, связанные с перераспределением властных полномочий в экономической и политической сферах. Их внешняя идеологическая оболочка выполняет функции маскировки реальных участников и конечных целей происходящего и имеет то же происхождение, что и корпоративные имиджи транснациональных корпораций, да и разрабатывается, как правило, теми же специалистами. Они (современные экстремистские и террористические организации) опираются не на спонсорство мифических фанатиков-финансистов, а на вполне осязаемую «экономику терроризма» (the New Economy of Terror), годовой оборот которой, по оценкам экспертов, достигает 1,5 триллиона долларов или более 5% мирового валового продукта. Примером подобной корпорации можно считать турецкий «Нурджулар»[257].
Таким образом, внутригосударственный и межгосударственный экстремизм и терроризм переплелись в современных условиях самым причудливым образом. С одной стороны, мировое сообщество заинтересовано в противодействии международному экстремизму и терроризму, но, с другой стороны, наиболее влиятельные страны мирового сообщества пытаются также и использовать эти негативные социально-политические силы в своих собственных интересах в глобальной политике.
Активными субъектами экономико-политического экстремизма являются в настоящее время также и свыше 80 тысяч ТНК и международных банков, которые пытаются приспособить развитие большинства стран к своим интересам и потребностям. Последние поставляют для ТНК товарно-сырьевые ресурсы, дешевую рабочую силу в условиях сохранения недостаточно развитого законодательства по охране окружающей среды, низких налогов на прибыль и свободного вывоза капиталов. Этим странам предлагаются различные социально-экономические программы, в которых обосновывается необходимость ослабления роли национального государства в регулировании социально-экономических процессов. Своей политикой и формами воздействия ТНК и банки поддерживают антигуманное направление в развитии локальных цивилизаций[258].
В этой связи целесообразно принять предлагаемое некоторыми учеными разделение понятий глобализации и глобализма. «Глобализм, — пишет А.Ш. Ниязи, — не следует путать с глобализацией — процессом нейтральным, объективным, ни плохим, ни хорошим. Глобализация — многогранный ход истории, представляющий неимоверно ускоряющуюся в последние десятилетия взаимосвязь и взаимозависимость человечества. ... это новая по качеству и объему информационно-технологическая и культурная среда, в которой возможны воплощения разных путей развития, как прогрессивных, так и тупиковых. То, что я называю глобализмом — направление разрушительное. Этот курс геоэкономического и геополитического поведения теснейшим образом увязан с неолиберальной идеей всесилия рынка и размывания социальных функций государства. Его достаточно просто сформулировал Буш младший. Покидая пост президента, в своей прощальной речи он не удержался от трафаретного заклинания — рынок должен быть впереди государства. Подобное мировоззрение представляет квинтэссенцию неолиберализма. Со временем оно превратилось в идеологию и практику рыночного фундаментализма. Его адепты слепо верят, будто рынок может управлять всем, достаточно только лишь до минимума свести его регулирование. Тогда его свободное распространение уничтожит бедность и угнетение, распустит диктатуры и объединит культуры»[259].
Глобализм насаждается не только с помощью экономических механизмов, но и путем прямого политического, а то и военного давления, как это делают США. Цель — унифицировать национальные экономики по неолиберальному образцу. Странам, нуждающимся в кредитах, инвестициях и в доступе на внешние рынки, навязываются — невзирая на культурные традиции и возможные негативные социальные последствия — жесткие «программы структурной адаптации». Такие программы, навязывались всем постсоветским странам, действуют они и в Ираке, и в Афганистане. Предлагаемая для них формула прогресса сводится к монетаризации, привязанности к американскому доллару, западной банковской системе, радикальному открытию рынка и радикальной приватизации, сворачиванию социальной ответственности государства, его присутствия в экономике, его протекционистских действий, ориентации на сырьевой экспорт. Результаты подобного курса оказываются противоположны ожидаемым.
Последствия такой политики применительно, например, к Афганистану А.Ш. Ниязи описывает следующим образом.
Приватизация и без того скудной государственной собственности, выкупаемой за гроши, разрушила остатки промышленности. 168 приватизированных предприятий не работают и являются объектами спекулятивных операций по их перепродаже. От промышленного капитала остались лишь крохи. Инвестиции перетекают в торговый сектор. Малое и среднее предпринимательство сохраняется преимущественно в сфере традиционных ремесел, торговли и услуг. Прекратили свое существование около 2500 малых предприятий, в их числе небольшие фабрики. МВФ и Всемирный банк навязывают афганцам так называемые связанные кредиты, то есть под те программы, которые они сами считают целесообразными. Поощряется бесконтрольное развитие местной банковской системы по западному образцу. Играя по правилам неолиберальной финансовой системы, афганские банки потеряли 2 млрд. долларов США. Кредиты предприятиям выдают под 15-20 процентов. При этом Банк сельскохозяйственного развития влачит жалкое существование. Помощь деградирующему сельскому хозяйству недостаточна и неэффективна. Капитал устремляется в торговлю сырьем и залежами полезных ископаемых. Одновременно снижаются таможенные пошлины на импорт, и наоборот — повышаются на вывоз афганских товаров.
Не решаются острейшие социальные проблемы. 85% населения находится ниже уровня бедности. 70% безработных полностью лишены социальной поддержки. МВФ рекомендует не повышать зарплату афганским служащим. В среднем они получают 80 долларов в месяц (следует учитывать, что на эти деньги, как правило, живут и все их многочисленные домочадцы). На этом фоне солидно откармливаются иностранные советники, получая до 20 тыс. долларов в месяц. Вообще с зарубежной помощью творятся чудеса. По данным Устада Саида Масуда из 30 млрд. долларов полученных от стран доноров для развития Афганистана, непосредственно на нужды страны израсходовано 4 млрд., остальные 26 «съели» сами международные организации, распределяющие эту помощь. В тяжелейшем положении находятся системы здравоохранения, образования и просвещения. Таким образом, вырисовывается весьма печальная картина присущая многим другим странам шедшим в русле неолиберальных реформ[260].
На территории СНГ ярким примером последствий глобалистской политики является положение дел в Киргизии. Сразу же после развала СССР эта республика встала на путь неолиберальных реформ. Опередила другие страны Центральной Азии по либерализации цен и внешней торговли, монетаризации и приватизации, приняла гражданский кодекс западного типа, первой санкционировала частную собственность на землю и вступила в ВТО. Иными словами, наиболее показательно в регионе проявила готовность следовать «шоковой терапии» по рекомендациям МВФ и Всемирного банка. Однако через 13 лет страна, считавшаяся чуть ли не образцом демократических и рыночных реформ на Востоке, оказалась на грани гражданской войны и экономического краха. Почти полностью разрушено сельское хозяйство. Показатели бедности в Киргизии приблизились к показателям разрушенного войной Таджикистана[261].