Тем не менее, отличие идеологии от научной теории в том и состоит, что она создается в качестве идеального образа, конечной цели, к которой следует стремиться. И если сами идеологи еще и не находят в себе силы или способности к практическим действиям по воплощению своего идеала в жизнь (или не видят такой возможности), то за ними неизбежно приходят те, кто переводит вопрос с разделяемой ими новой системой ценностей уже и в практическую плоскость. Говорят, О. Бисмарк, ознакомившись с некоторыми сочинениями К. Маркса, прозорливо заметил, что «с этим бухгалтером Европа еще наплачется». И, разумеется, оказался прав — на смену чистым идеологам пришли вскоре уже и практические революционные деятели — Лассаль (с которым пришлось иметь дело уже и самому Бисмарку), Плеханов, Ленин и другие (все они считали себя учениками Маркса).
Именно на этом, переломном этапе развития новой идеологии — на этапе ее перехода в руки практических деятелей — и возникает впервые определенное основание для введения понятия экстремизма. Сама по себе идеология, даже и обладая свойством выражать некую крайнюю, радикальную позицию (как, например, марксизм, расизм и т.д.) еще не может быть названа экстремистской в полном смысле этого слова, так как она не содержит, как правило, призыва использовать для своего воплощения в жизнь крайние средства. Она есть всего лишь идеал, лишь мечтание о некоторой новой (или старой) системе ценностей, которую желательно установить в обществе, в отношениях между людьми. О средствах же ее воплощения сами идеологи, как правило, еще не задумываются, так как они в большинстве своем люди непрактичные, кабинетные мыслители. Даже и Маркс с Энгельсом, при всей их любви к революциям и революционной фразеологии вообще, вполне допускали еще и мирное осуществление их идеалов, а практически сумели создать лишь беззубое Международное товарищество рабочих — разношерстный дискуссионный клуб, говорильню, с которой, к тому, же и сами не смогли справиться.
О таких деятелях В.И. Ленин — человек уже не идеологический, а практический — говорил и писал так: «Комичные педанты! … Они не поняли, что вообще не голосованиями, а гражданской войной решаются все серьезные вопросы политики …»[32]. Даже о своих соратниках, большевиках, подбираемых им по совершенно другим качествам, он иногда выражался следующим образом: «Право, я часто думаю, что из большевиков 9/10 действительно жалкие формалисты, которые абсолютно не способны воевать. Я бы их всех отдал Мартову»[33].
Таким образом, хотя основой экстремистской организации и ее деятельности, действительно, является соответствующая идеология, тем не менее, собственно экстремизм их проявляется вовсе не в идеологии самой по себе, а в тех практических средствах, которые избирают для ее воплощение в жизнь практики, вставшие под знамена данной идеологии. В самой идеологии может содержаться лишь зародыш будущего экстремизма, но самого экстремизма в ней явно обнаружить, как правило, не удается даже и тем, кто является потенциальной жертвой ее дальнейшего развития. Сказанное относится в полной мере и к такой религиозной идеологии, как ислам, в котором многие современные аналитики вдруг увидели экстремизм, до того и не замечавшийся. При желании можно разглядеть экстремизм и в еврейском Танахе (Ветхом завете) и вообще в любой религиозной или идеологической доктрине. Но такое «прозрение» обычно наступает лишь после того, когда ту или иную религию или светскую идеологию берут на вооружение практические деятели, избирающие экстремистскую стратегию и тактику.
Это хорошо видно на примере всех великих революций (а великими их делает именно новая идеология, которую они утверждают). «Почти все умеренные лидеры Великой революции, — отмечает историк С.Ю. Данилов, — Мирабо, Лафайет, Кондорсе, герцог Орлеанский и др. в конце 1780-х годов публично высмеивали сословные предрассудки, церковь, монархию, афишировали безбожие, неуважение к авторитетам, отказывались подчиняться исторически сложившимся институтам власти, в том числе распоряжениям, исходившим непосредственно от суверена. Без их смелых инициатив не было бы первого периода революции ...»[34]. «Никакой революции ни мирной, ни кровавой, — писал о том же П.А. Кропоткин, — не может совершиться без того, чтобы новые идеалы глубоко не проникли в тот самый класс, которого экономические и политические привилегии предстоит разрушить»[35]. Хотя, как показывает пример с Бисмарком, самые опытные политики способны все же разглядеть все опасные последствия новой идеологии уже и на самой первой стадии ее развития.
Теоретически же, у любой новой идеологии есть два крайних способа превратиться в официальную (господствующую) доктрину того или иного общества — 1) мирный и 2) насильственный. Сторонники мирного пути развития новой идеологии избирают в качестве практических планов по ее осуществлению лишь методы пропаганды и проповеди, а также — легальный путь борьбы за власть в мирном состязании со всеми другими политическими силами и общественными движениями. Сторонники же второго пути, не отказываясь и от мирных путей к цели, основной упор все же делают на насильственные методы претворения своей идеологии в жизнь (как правило, через приход ее сторонников к власти), и создают для этого соответствующие боевые структуры. Не случайно, поэтому, что в документах Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), экстремизм определяется как «такая форма политической деятельности, которая прямо или косвенно отвергает принципы парламентской демократии и стремится изменить ее правила прихода к власти».
Однако, как и в любом логическом делении подобного рода между двумя указанными крайностями всегда есть место и для представителей «золотой середины» — то есть для сторонников в основном мирных действий, не исключающих в то же время (при определенных обстоятельствах) и насильственных или полунасильственных действий. В современных российских условиях именно такую позицию, по-видимому, занимают в исламских республиках так называемые ваххабиты. Президент Дагестана Муху Алиев в своей беседе с членами Общественной палаты республики говорил о сторонниках этого фундаменталистского толка: «Хотя в республике действует закон о запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности, ни одного ваххабита никто не трогает, если только тот не становится на путь экстремизма. Никто их не преследует, если они ограничиваются идеологией, но если они берут в руки оружие — власть должна реагировать соответствующим образом. Мы не ставим знак равенства между ваххабитами и экстремистами. Но почему-то ни один ваххабит ни в печати, ни по телевидению не выступил и не заявил: экстремисты — и наши враги. Мы почитаем Коран, но также почитаем и Конституцию страны, в которой живем. Нам не нужны ни исламское государство, ни халифат, и мы будем защищать это государство, а не бороться с ним»[36].
Если же обратиться за иллюстрациями к истории русской революции, то среди реформаторов-модернистов исключительную ставку на мирную пропаганду и агитацию делали, например, российские либералы, объединившиеся в партию кадетов; основную же ставку на насильственные методы прихода к власти делали эсеры, анархисты и большевики; а меньшевики в этом отношении занимали позицию мудрой «золотой середины». С другой стороны, среди консерваторов-ретроградов в России того времени ставку на мирные методы борьбы делали, например, октябристы, а на насильственные методы — черносотенцы.
1.5. Политический экстремизм и терроризм
Терроризм обычно определяется как крайняя форма экстремизма. Слово террор происходит от латинского terror — страх, ужас. Словарь иностранных слов определяет террор как «политику устрашения, подавления политических противников насильственными методами»[37]. Российский энциклопедический словарь характеризует его как «насильственные действия (преследования, разрушения, захват заложников, убийства и др.) с целью устранения, подавления политических противников, конкурентов, навязывания определенной линии поведения»[38]. Таким образом, терроризм, в самом общем смысле слова, — это наведения страха и ужаса с помощью применения насилия в самых крайних его формах.
В то же время террор и терроризм не обязательно связаны с политикой, хотя именно в политической сфере они находят сегодня свое самое заметное воплощение. Террор представляет собой некое универсальное «средство преступного давления на общественное мнение, на политику принятия государственных решений, является способом запугивания людей, создания обстановки нервозности, паники, ощущения непредсказуемой опасности и бессилия в борьбе со злом»[39]. И к этому средству могут прибегать как различные группы и организации (включая и само государство), так и отдельные лица, в том числе обычные уголовники[40], психопаты, маньяки и другие субъекты с отклонениями в психике.
При этом терроризм как особая, крайняя форма применения насилия отличается от других аналогичных форм и своими специфическими признаками. Ю.В. Ващенко провел специальный анализ зарубежных работ, изданных в США, Великобритании и некоторых других странах Запада, и обнаружил согласие большинства авторов в отношении следующих ключевых признаков терроризма: 1) терроризм заключается в использовании крайних форм насилия или в угрозе таким насилием; 2) цели террористического акта выходят за пределы причиняемого им разрушения, причинения телесных повреждений, смерти; 3) цели террористического акта достигаются путем психологического воздействия на лиц, не являющихся непосредственными жертвами насилия; 4) жертвы терроризма избираются больше по их символическому, нежели действительному значению[41].