Однако во время, отстоящее от нашего на пять, шесть, семь тысячелетий, тут в Азии, была та же самая культура, что и на этом атлантическом континенте, находившемся тогда на том месте, которое сегодня между Европой и Америкой покрыто морем. Здесь, по эту сторону, в Азии была тогда культура, которая сохраняется в ущельях, расщелинах и подземных пустотах в Тибете. В то время, когда между Европой и Америкой возникло море, а Европа поднялась, эта атлантическая культура, естественно, была полностью потоплена; но по эту сторону, в Тибете, она сохранилась. Однако эта культура подходила лишь для того древнего времени, когда люди жили в совершенно иных условиях, нежели сегодня. Вы должны себе представить хотя бы то, что тогда воздух не был таким, как сегодня, что человек не был таким тяжелым, как сегодня, что вес человека был много меньше, а воздух был гораздо плотнее. Весь воздух тогда был пронизан густым туманом, что делало возможным жить совсем иным образом, нежели сейчас.
Письма и чтения или чего-то подобного тогда еще не было, но были знаки. Эти знаки не наносили на бумагу. Ведь и бумаги не было. Их не наносили на пергамент, но выцарапывали на скалах. В этих скалах люди делали пещеры, пустоты и внутри этих пещер они выцарапывали тогда — как это называют — свои тайны; так что необходимо понимать те знаки, которые они делали, если хотят узнать, какие представления имели те люди.
Вы могли бы спросить: как случилось, что этим людям удавалось скрытно сохранить это? Вы знаете, древнее строительное искусство вообще состояло не в том, чтобы строить снаружи; сначала врубались в скалы и в скалах делали жилища. Это древнейшая форма строительного искусства. Не следует слишком удивляться тому, что эти древнейшие формы строительного искусства находятся также и здесь, в Тибете. Однако такая культура постепенно пришла в полный упадок, стала декадентской, вырождающейся. И то, что возникло в Тибете позднее, таково, что уже не может быть использовано в современности, ибо эта тибетская культура древнее, чем индийская культура. Индийская культура возникла только после того, как Земля приняла тот облик, который она имеет и сегодня. Итак, тибетская культура, сохранившаяся в плохой форме, существовала до этого в относительно хорошей форме. Принцип власти в Тибете сформировался в поистине безрадостной форме. В Тибете тому, кто должен стать правителем, воздаются божественные почести; это божественное поклонение, в сущности, подготавливается заранее. Выборы там происходят, я мог бы сказать, на сверхчувственном уровне. Далай-лама, то есть тот, кто предназначен стать правителем, получает достоинство таким образом, что еще задолго перед этим, когда еще здесь находится старый Далай-лама, замечают: этот старый Далай-лама скоро может умереть, и где-нибудь определяется одна семья, о которой говорят: из этой семьи должен произойти новый Далай-лама. Так было в Тибете в прежнее, более раннее время. Наследственного правления не было. Его не было, однако священство, которое на самом деле и правило, определяло новую семью, из которой должен был произойти новый Далай-лама.
Так вот, если в этой семье рождался ребенок, его охраняли до тех пор, пока не умирал старый Далай-лама. Вы можете представить себе, что тем самым практиковалось величайшее безобразие. Иногда просто, если старый Далай-лама не устраивал, искали ребенка и говорили: в этого ребенка должна вселиться душа старого Далай-ламы. Но ведь тот должен был сначала умереть. Об этом заботилось в подходящее время само священство, и вот народ уверяли, что душа старого Далай-ламы вошла в ребенка. Таким образом, эти люди приводили дело к тому, что, фактически, весь народ верил: душа, находящаяся в каком-либо Далай-ламе, уже была в Далай-ламе тысячи лет назад. Они думали, что это все та же самая душа. Для людей существовал один и тот же Далай-лама; он только переменял внешнее тело.
В древней культуре, той, что была раньше, было не так; то, что возникло позже, было самым настоящим бесчинством, безобразием. Но отсюда вы можете видеть, что священство мало-помалу пришло к тому, чтобы ради сохранения своей власти устраивать дело таким образом.
Сказанное не противоречит тому, что если бы, несмотря на такую ситуацию, удалось расшифровать знаки, погребенные в скалах — к ним, впрочем, европейцы получают доступ в редчайших случаях, — мы бы пришли к большим естественнонаучным тайнам, которыми обладали люди в древности. Итак, правильно то, что приходят к великим естественнонаучным тайнам, которыми обладали люди древности: дело только в том, чтобы эти сведения были открыты в новой форме.
Дело обстоит так: те самые сведения, которые были когда-то, которые приходили к людям как во сне, в сновидческом тумане, те же самые сведения должны снова появиться среди людей благодаря антропософии. Но на Востоке это произойти не может. Видите ли, новое знание, новое познание никогда не сможет реализоваться на Востоке таким же образом, как в Европе, поскольку восточное тело для этого непригодно. Попытки, которые надо предпринимать, чтобы прийти к тем вещам, о которых я говорю вам в настоящий момент, осуществимы лишь на Западном, но не на Восточном пути. Человек Востока консервативен в гораздо большем масштабе, нежели может быть консервативен европеец: человек Востока не хочет иметь нового, и поэтому на него не производит особенно сильного впечатления то, что мы делаем тут, в Европе. И напротив, если ему скажут: из этих древних крипт — так называют эти пещеры в скалах, — приходит особая мудрость, она древняя, вот тогда это производит на него исключительно сильное впечатление. Но и европейцы тоже, хотя и в незначительной степени, страдают этим: вам надо было бы только заглянуть в масонские ложи высших градусов, если вы туда имеете доступ! Антропософией здесь интересуются слегка, лишь постольку, поскольку тут тоже озабочены проблемами сверхчувственного; однако сильно в эти вещи они не вникают. Но с другой стороны, если кто-нибудь скажет им: найдено что-то, относящееся к древнеегипетской мудрости, или к древнееврейской мудрости, — вот тут-то они возрадуются! Они сейчас же займутся этим, ибо люди эти таковы, что вновь открытое не производит на них никакого впечатления; и напротив, то, что исходит из глубочайшей древности, даже если оно непонятно, производит на этих людей неизгладимое впечатление. Вот почему можно представить, какой подъем возникнет в этом случае, ведь речь идет о древнейшей мудрости, которую можно отыскать в Тибете. Ведь и жители Азии тоже утратили многие вещи, так как наиболее значительная азиатская культура, индийская культура, была основа лишь впоследствии. Следовательно, многое из того, что неизвестно жителям Азии, можно еще обнаружить в Тибете.
Люди, живущие там, не имеют достаточных возможностей регулярно распространять эти знания, так как древняя тибетская теократия ничего не делает для такого обнародования: она хочет сохранять эту древнюю власть лишь для себя самой. Знание — это власть, если только оно сохраняется в тайне. Когда европейцы приезжают в Тибет, они этих вещей не понимают. Итак, существует немного шансов на то, что настоящие тибетские истины будут обнародованы; они продолжают жить лишь в древних традициях. Дело еще и в следующем: из перешедшего к потомкам уже можно получить представление о том, что же там, в сущности, скрывается. Но обнародование как таковое представить себе трудно. Как вы сказали, задавая вопрос, эти вещи приобрели декадентский, упадочный характер; однако если вернуться к тому, что находится в криптах, а не ориентироваться на то, о чем говорит священство, можно было бы достичь необычайных результатов. Однако было бы чрезвычайно трудно расшифровать все это. Без антропософии открыть это трудно. Антропософия могла бы произвести такую дешифровку, но ей это не нужно, ведь она обнаруживает эти вещи сами по себе.
Вопрос: Что могла бы сделать Европа для того, чтобы эти регрессивные тенденции в Азии снова обратить в прогрессивные?
Доктор Штайнер: Это прямо-таки прекрасный вопрос! Видите ли, ведь если Европа ничего не сделает в этом отношении, то тогда и миру придется пойти регрессивным путем! Ведь в Азии дело обстоит так — это следует из слов, только что сказанных мною, — что люди там придерживаются древности, а никакого прогресса даже знать не хотят. Вы видите это на примере Китая. Китай находится на той же самой ступени, на которой он стоял тысячи лет назад. Уже тысячи лет тому назад китайцы обладали многим из того, что в Европе было открыто значительно позднее; бумагу, книгопечатание, и тому подобное они там еще тогда имели. Однако прогресса они не принимают, они сохраняют все в древней форме.
С другой стороны, европейцы: что они делают, приезжая в Азию? Ведь не правда ли, англичане ввозили в Китай опиум и подобные вещи в первой половине XIX столетия! (Торговлю опиумом англичане вели открыто и широко, а после того, как китайский император ввел закон о смертной казни для наркоторговцев, в 1841—1842 гг. Англия объявила Китаю войну за «право свободного ввоза» опиума, — прим. перев) Но европейцы до сих пор ничего стоящего не сделали для того, чтобы хоть как-нибудь распространить в Азии истинную духовную жизнь. Это тоже трудно, поскольку люди этого просто не принимают.
Видите ли, интересно вот что: вы знаете, что там есть европейские миссионеры; они приходят туда с европейской религией, европейской теологией и хотят распространить в Азии европейскую культуру. Но на жителей Азии это не производит совсем никакого впечатления! Ведь миссионеры описывают им Иисуса Христа так, как они Его себе представляют. И тут азиаты говорят: если я взгляну на моего Будду, то обнаружу более превосходные качества! Итак, это им совсем не импонирует. Им это нравится только в том случае, если Иисуса Христа изображают так, как Он был представлен здесь, в лекциях, прочитанных недавно в качестве ответа на ваши вопросы. Тогда, конечно, это производит на них впечатление. Однако при этом помехой становится консервативность жителей Азии, их реакционность и то, что они, в первую очередь, недоверчивы.