Барбаро сообщает также о дарах, доставленных индийским посольством: тюки с пряностями, драгоценные камни, сандаловое дерево, тончайшие ткани, фарфоровые изделия и редкие животные, среди которых два слона и жираф. Как же попало сюда африканское животное? Так называемый сетчатый жираф распространен в районе между Кенией и Сомали. Козьма Индикоплов, видевший жирафа при дворе негуса Эфиопии, именует животное вер-блюдо-пардус, передавая этим необычность его фигуры и окраски. Название это (сате1еорагс1) закрепилось в науке за другим видом — жирафом обыкновенным, пятна на шкуре которого расположены довольно далеко друг от друга. О множестве жирафов в этих местах писал и Марко Поло. Очевидно, индийскому посольству пришлось побывать у побережья Восточной Африки, примерно в тех же местах, что и Никитину на пути из Индии.
Появление при дворе Узуна Хасана бахманидских послов и русского путешественника настолько близки по времени, что предположение, не присоединился ли Никитин к этому посольству, весьма заманчиво. Впрочем, каких-либо упоминаний о посольстве в записках Никитина нет.
Гораздо важнее другое. Теперь мы знаем, что во времена Никитина были сделаны попытки установить не только торговые, но и дипломатические отношения между Бах-манидским государством и Персией. И происходило это в тот же период, когда русские посольства появились в Шемахе и Тебризе. Значит, мысли Афанасия Никитина о налаживании торговых связей между Индией и Россией через Персию и Кавказ были не так уж далеки от возможного.
Придет время, и поедут этими путями государевы гонцы в Индию с грамотами и товарами: казанский купец Никита Сыроежин да астраханский житель Василий Тушканов, а за ними московские торговые люди15.
Очутившись в окрестностях Тебриза, Афанасий Никитин мог вернуться на Родину несколькими путями: либо караванными дорогами через Закавказье, а затем вновь до Каспию и Волге, либо через Малую Азию и Черное море.
Говоря о времени пребывания в ставке Узуна Хасана, Никитин замечает: «В орде же бых 10 дни, ано пути нет никуды» (49). Поскольку через 10 дней Никитин уже выбрал путь к Черному морю, речь идет, очевидно, о препятствиях на путях через Кавказ. И это понятно: между Шемахой и владениями Узуна Хасана лежала территория, подвластная сефивидским шейхам Ардебиля. Эти шейхи настолько теснили Фарруха Ясара, что владетель Шемахи вынужден был заключить специальный договор о поддержке с преемником Узуна Хасана. В начале путешествия Никитину также не пришлось воспользоваться караванными путями из Шемахи в Персию, но тогда основной причиной было вторжение тимуридских войск. В одном из мест записок Никр1тин восхищается богатствами «Гурзынской земли». Не известно, бывал ли он там раньте, но во время своего знаменитого путешествия был неподалеку от Грузии дважды: когда пришел в Ширван и па обратном пути через Южный Азербайджан.
Что касается путей в сторону Черного моря, то по старой датировке получалось, что, идя из Тебриза в Трабзон, Никитин попадал в самый разгар военных действий между Персией и Османской империей. Однако в таком случае срок в 10 дней ничего не менял: война в этом районе продолжалась до осени 1473 г. Год же спустя, когда Никитин действительно очутился в этих местах, пути через Малую Азию были вновь свободны для караванов. Это и предопределило выбор маршрута. Путешественник направился к Трабзону.
На пути из Тебриза в Трабзон он пересек Армянское нагорье, шел через Эрзинджан, расположенный на р. Карасу, в четырех днях пути к западу от Эрзерума. Город издавна был транзитным центром. «Самый отменный город» 16,— писал Марко Поло, выделяя его из городов Великой Армении. Славился город изготовлением шерстяных тканей. Ездивший к Тимуру в Самарканд кастильский посол Руй Гонсалес Клавихо писал об Эрзинджане: «Город очень населен, в нем много красивых улиц, переулков, обстроенных лавками, он очень богат и ведет обширную торговлю. В нем много прекрасных мечетей и много источников, и живет в нем много христиан — армян и греков» п.
Эти картины остались в прошлом. Считалось, что русский путешественник вошел в процветающий город. Но в 1472—1473 гг., как мы видели, Эрзинджан был разрушен обеими воюющими сторонами. Глазам Никитина предстали обугленные развалины.
«И яз,— пишет Никитин,— из орды пошол ко Арцыцану, а от Орцыцана пошол есми в Трепизон» (49).
Осенью 1474 г. Афанасий Никитин подошел к черноморскому побережью Малой Азии. «Приидох до третьяго моря Чермнаго, а парсийским языком дория Стимбольскаа» (50). Марко Поло и современники Никитина называли Черное море Великим. Русские памятники знают это название наряду с другими: Русское и Понтьское (Понт Эвкспнский у греков). Никитин употребляет выражение, которым пользовались арабские и персидские географы его времени, — море (по-персидски «дарья») Стамбульское. Оно встречается и у европейского путешественника Клавихо, побывавшего здесь в начале XV в. Переписчикам «Хожения», видимо, более импонировало библейское Черм-ное море, хотя под ним подразумевалось только море, отделяющее Аравию от Африки.
Еще недавно Трабзон был крупнейшим портом в восточной части Черного моря, центром основанной крестоносцами Трапезундской империи. Правившая здесь династия Комнинов поддерживала союзные отношения с родом Ак-Коюнлу, который боролся за овладение Персией.
Когда над Трапезундской империей нависла угроза завоевания, Узун Хасан послал к Мухаммеду II свою мать, Сара хатун, женщину, известную выдающимися дипломатическими способностями, с предложением посредничества. Однако отговорить султана от похода не удалось, и, теснимый с суши и моря, Давид сдал в 1461 г. Трабзон Мухаммеду II. Узун Хасан, занятый борьбой с Джехан-шахом, не смог оказать военной помощи последнему из Комнинов.
В Трабзон русский путешественник пришел, по его словам, «на покров», т. е. к началу октября. Едва не погибнув во время осенних штормов на Черном море, он добрался наконец до генуэзской Кафы. Однако прежде ему пришлось пережить еще одно испытание.
Султанские власти в Трабзоне, сочтя русского купца за агента Узуна Хасана, задержали его. Су-баши, начальник городской полиции, узнав, что русский купец побывал в ставке персидского шаха, наложил а'рест на его имущество и распорядился доставить его наместнику султана — бейлербею в ранге паши. «А в Трапизоне ми же шубашь да паша много зла учиниша,— пишет Никитин,— хлам мой весь к себе възнесли в город на гору, да обыскали все — что мелочь добренкая, ини выграбили все, а обыскы-вают грамот, что есми пришел из орды Асанбега» (50).
Трабзон в то время разделялся на три района: нижний город у моря, где останавливались местные и иностранные купцы; средний город с церковью Богородицы Златоглавой, обращенной в мечеть после присоединения города к Османской империи, и верхний город, на горе, с цитаделью, носившей прежде название акрополя. Цитадель, где помещался бывший дворец Комнинов, служил резиденцией бейлербея. Большая часть города находилась*'в запустении.
Подозрительность султанских властей и розыск грамот объясняется продолжавшимся состоянием войны между султаном и Узуном Хасаном. Тем более что Трапезундская империя, с которой последний поддерживал такие тесные связи, была завоевана немногим более 10 лет назад. Насколько напряженной была обстановка в 1474 г., говорит поведение венецианского посла Контарини. Прибыв тайно в нейтральную Кафу, он не решился плыть не только в Трабзон, но и в любой другой пункт Черноморского побережья, контролируемый султанскими властями. Когда Контарини прибыл в Вати (Батуми), брат капитана, придя на судно и услышав, что «мы собирались в Тину [Атина], подтвердил, что если бы мы туда пошли, то все были бы захвачены в рабство; он знал точно, что в том месте находился турецкий су-баши с конницей, объезжавший по своему обыкновению область» 18.
Хорошо еще, что военные действия не возобновлялись со времени поражения Узуна Хасана, а то не сносить бы Никитину головы! Однако и в этих обстоятельствах дорогой ценой освободился он из рук паши и его приспешников. Он лишился почти всего имущества. Кстати, эпизод об ограблении опущен в Троицкой редакции «Хожения», и мы так и не узнали бы о нем, если бы эту фразу не сохранила летописная редакция.
У Никитина хватило денег заплатить лишь за место на корабле. На съестные припасы ему пришлось занять с обязательством отдать долг по прибытии в Кафу. Никитин пишет: «На корабль приидох и сговорил о налоне дати золотой от своеа главы до Кафы, а золотой есми взял на харчь, а дати в Кафе» (50). Некоторые комментаторы видели в слове «харчь», употребленном Никитиным, искаженное арабское «хардж», что значит расход, а также налог. Они предполагали, что, кроме платы за переезд — «налон корабельный», — путешественник уплатил еще и какую-то пошлину (89, 249). В действительности речь идет о плате за пищу на корабле, что подтверждается употреблением слова в этом именно смысле в предыдущем тексте («по полутретья алтына на харчю идет на день»). В Кафе всегда можно было встретить русского купца или занять денег с отдачей в Москве. Отсюда можно было и отправиться на Русь с караваном.
Черное море встретило Никитина непогодой. Сперва все складывалось благополучно, и с попутным ветром корабль, па котором находился путешественник, дошел до мыса Чам («до Вонады»), лежащего между Трабзоном и Синопом. И здесь-то начались бедствия. Казалось, все ветры дули в лицо путешественнику. Буря погнала корабль обратно почти до самого Трабзона, неподалеку от которого, в Платане, корабль оказался запертым в гавани. Дважды на протяжении двух недель корабельщики пытались вывести суда в открытое море, но всякий раз их встречал резкий северный ветер.