В Западной Европе, как мы видели, в средние века такой единый универсализирующий порядок обеспечивала католическая церковь. Переход к Новому времени сопровождался острыми противоречиями, конфликтами и длительной враждой между различными социальными сторонами, имевшими принципиально различные духовные установки. Лишь постепенное утверждение буржуазного строя с устойчивыми рыночными и правовыми механизмами регуляции отношений ослабило степень конфликта, хотя так и не устранило соперничества между нациями.
Не то было в России. Смешение, переплетение и наложение не просто противоречивых, но и взаимоисключающих ориентации пронизывало всю культурную жизнь России, раздирая ее не только по сословиям и классам,
но и субкультурам и по крайним ориентациям между нигилизмом и апокалипсисом, “двумя культурами”, бе^ лыми и красными и т.д.
Государство в социокультурной структуре России
При исторически сложившемся положении именно самодержавие выступало как носитель наиболее универсального принципа, объединяющего столь разноликий конгломерат социальных и культурных структур, к тому же большей частью ограниченный в своих смысловых ориентациях. Только оно могло выходить за локальные пределы, соединяя в себе Запад и Восток, Север и Юг на огромном пространстве от Варшавы до Калифорнии и затем Чукотки и Кушки, обеспечивая несомненное единство этого пространства и населения в политическом, административном, а в определенном смысле и в хозяйственном планах. Империя была более универсальной, чем официальная религия и культура ее титульного народа.
Именно степенью универсальности Российская империя отличалась от других подобных ей имперских образований того времени, что делало ее в самом деле продолжением и подобием первого и второго Римов, придавало ей такой огромный масштаб и длительную устойчивость, несмотря на то что XIX в. все более обнаруживал ее хозяйственную и военную слабость. Государство показало себя достойным воплощением этой угодной ему, но роковой идеи “третьего Рима”. Воспользовавшись потенциями православия, оно превзошло его территориальные и духовные рамки. Более того, оно превзошло то пространство, на которое могла претендовать “русская идея”, конечно, в ее самобытно-русском виде, а не мессианско-вселенском размахе. Уже в XVIII в. русская общественная мысль в основном преодолевает присущее православию прямое и упрощенное противостояние “неверным”, “нехристям”, “басурманам”. Хотя замирение степных кочевников и кавказских горцев, передел территорий с восточными империями завершились лишь к концу XIX в., около трех веков шла работа по постепенной нормализации административного управления империей. Длительный опыт продвижения на Восток и на Запад научил русское правительство, начиная с Ивана Грозного, не опираться лишь на силу, а достигать компромисса с местными политическими структурами. Авторитарное правление допускало гибкий режим политической регуляции и ограниченную культурную и религиозную автономию включенных территорий. Триединая идеологическая формула “православие, самодержавие, народность” не только сковывала правоверие и не только привязывала патриотизм к самодержавию. Она нередко оказывалась обременительной для императорского правительства, сталкивавшегося с многотрудной задачей стабилизации государства, населенного многочисленными иноверцами. Реальная политика была направлена нередко на преодоление антагонизма между православием и другими конфессиями, и продвижение православия в другие районы империи было достаточно скромным, затрагивая в основном лишь пришлое русское население.
Имперское правительство довольно рано стало руководствоваться принципами конфессиональной терпимости для налаживания эффективной системы управления. В западных землях сохраняют свою самостоятельность протестантские и католические церкви, а на Востоке мусульманские и буддистские. При Петре I православие было поставлено под контроль правительственного Святейшего Синода, а при Екатерине II эдикт “О терпимости всех вероисповеданий” (1773) отделил “иноверные исповедания” от вмешательства православия и перепоручил все религиозные дела светским властям. Российские генерал-губернаторы не отягощали себя распространением православия и нередко старались поддерживать в своих владениях сносные отношения с местной политической и духовной элитой.
Включение в Российскую империю все новых и новых территорий не сопровождалось установкой на ассимиляцию, изменение жизни,религии и языка подчиненных народов. Напротив, предметом показной идейной гордыни было “многообразие племен, вер и языков”. Бывшие соперники и противники постепенно замиряют
ся, их населению предоставляется значительная культурная и религиозная автономия, а элита привлекается на государственную службу.
Распространение русской культуры, с одной стороны, несомненно было средством приобщения образованных инонациональных слоев к достижениям передовой культуры Запада, оживления духовной жизни, внедрения новых представлений о роли личности, характере социальных отношений и путях преобразования общества. С другой стороны, это было чревато русификацией и отрывом просвещенной верхушки от своего народа, погруженного в прежние формы труда и быта.
Реальная практика государственной власти далеко расходилась с ожиданиями различных слоев и отражала интересы дворянско-бюрократического сословия. Утверждаемые самодержавной монархией принципы правления, регуляции социальных отношений, контроля за деятельностью государственных и общественных структур и организаций были привязаны к корыстным и партикулярным запросам класса, имевшего монопольную собственность на землю (дворянство) и административные должности (бюрократия). Власть изымала из подданных и подчиненных слоев налоги в денежной форме, трудовых и воинских повинностях.
Глухой и дикий протест народа подавлялся силой и загонялся вглубь. Однако уже к концу XVIII в. общественное сознание выразило это расхождение между интересами государства и общества критикой социальных порядков (Радищев, Новиков), а в начале XIX в. были выдвинуты оппозиционные проекты социального переустройства (декабристы). Ведущей темой русской культуры становится критика власти и социальных порядков. Со своей стороны, государство выступило с жестокими репрессиями по отношению не только к политическим контрдвижениям, но и к проявлениям всякой оппозиционной мысли как в светской культуре, так и в религии.
Авторитарный политический строй царской России не допускал оформления отдельного, автономного от него или хотя бы дополняющего нормативного порядка. Жесткая подчиненность православной церкви правящему режиму дополнялась и жестоким контролем над светской культурой.
Поэтому характерной чертой духовной жизни России в XIX в. стало усиление оппозиционных течений. Создание тайных политических обществ дополнялось ростом духовного “инакомыслия”, принимавшего форму “подполья” как скрытого распространения запретных мыслей, иносказания как метафорического изложения таких мыслей или же эмиграции и открытого обращения к обществу с “вольным” словом.
Именно литература (и особенно литературная критика) взяла на себя функции осмысления жизни, нравственной или эстетической оценки, духовной критики и исканий. Литература в большой степени выполняла роли, которые обычно выполняет религия: мировоззренческую, критическую, воспитательную и пропагандистскую. Повышенная социальная значимость придавала литературе черты идеологичности и философичности.
Российская интеллигенция и культура
Именно духовная структура российского общества во многом определила характер деятельности русской интеллигенции. В тех длительных и многочисленных спорах о роли и судьбах русской интеллигенции, которые велись на протяжении десятилетий, мы найдем начальную общую социологическую схему, если выделим узкое и широкое понимание этого термина.
Из многих разнообразных определений русской интеллигенции в узком смысле мы выбираем, как наиболее точное, то, которое дал в 1926 г. известный русский мыслитель Г.П. Федотов: “Говоря простым русским языком, русская интеллигенция “идейна” и “беспочвенна”. Это ее исчерпывающее определение”*.
Идейность раскрывается как приверженность идеалу, практически заменяющему религию, но возникшему не
* Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции (1927) //Судьбы и грехи России.- Спб., 1991.- T.I.- C.70.
как “божественное откровение”, а построенному в теоретическом мировоззрении. Идейность основана на этически окрашенном рационализме, изгоняющем иррациональные или мистические начала, и поэтому по большей части противопоставлена религии. Беспочвенность предстает как отрыв от национальной культуры, государства, религии и даже быта, от всех органически выросших социальных и духовных образований. Амплитуда идейных поисков и утверждений, присущих интеллигенции, может быть весьма широка: от всесторонне развитого мировоззрения, включающего обоснование справедливого порядка, до нигилизма и безверия.