Естественно, что такого рода механизм преемственности оказывается адекватным лишь в относительно простых, изолированных и стабильных социокультур-ных структурах, где рационально-практические и ценностные критерии еще не обособились от общей сферы культурной регуляции.
Поэтому термин “традиционная культура” широко применяется прежде всего в этнографии, имеющей дело с такого рода простыми и изолированными структурами и средами. Такая культура имеет безавторское происхождение, воспринимается как искони существующая и передается путем устной и невербальной коммуникации. Изменения в такой культуре происходят медленно и постепенно и не фиксируются этническим коллективным сознанием.
Культурной традиции противостоит культура авторская, профессиональная, хотя и в ней широко используются те образцы значений и стиль, которые присущи данной среде. Поэтому получают смысл и термины “национальные традиции” или “религиозные традиции”, которые, во-первых, отражают сложившуюся специфику духовной жизни, а во-вторых, обеспечивают устойчивость каких-то сфер духовной регуляции. Так, во многих обществах важной основой духовной устойчивости выступает религия, утверждаемая религиозным институтом, или классическая культура, утверждаемая религиозным институтом, или классическая культура, утверждаемая системой образования.
Однако всякое достаточно сложное общество уже не может жить только в традиции, которая уступает свое место культуре регулируемой, “сотворенной”, имеющей авторское происхождение и фиксируемой во времени. В культурах такого уровня также большое значение имеет поддержание преемственности — в символике, исторической памяти, в мифах и легендах, текстах и образах, восходящих к далекому или недавнему прошлому. Однако в обществах такого типа традиции лишь дополняют систему других — идеологических, рационально-практических или политико-правовых средств поддержания общественной структуры. Но главное для традиции заключается в том, что она подлежит соответствующей интерпретации, за ее “присвоение” борются различные движения, группы и партии. К ней обращаются преимущественно те силы, которые стремятся сохранить существующие порядки и устойчивость общества, противостоять деструктивным внешним воздействиям и т.п. Поэтому не вполне корректно с социологической точки зрения определять как возвращение к традиции такие процессы, в которых происходит оживление более ранних или инородных вариантов культуры. В этих случаях имеет место скорее “возрождение”, “реставрация”, “оживление” или “ревайвал” элементов культуры, сохранившихся в духовном достоянии данного общества.
На протяжении 60—70-х гг. проблема соотношения традиций и современности стала предметом многих исследований и научных дискуссий. В обсуждении этой проблематики многие исследователи стремились вы
явить характер модернизации тех незападных стран, которые отстали в своем развитии и проходили сложный и мучительный путь развития. В рамках такого соотношения традиция стала воплощать все отсталое, несовершенное, подлежавшее либо изживанию, либо отстранению во второстепенные сферы социальной регуляции. При таком подходе все незападные культуры в той или иной степени рассматривались как традиционные, поскольку в них еще не работают механизмы современной регуляции, а в большой степени сказывается привязанность к своему прошлому.
В марксистском направлении история представала в “снятом” виде. Обусловленность социальных отношений наличными производительными силами приводила к тому, что время отодвигалось в прошлое и подлежало изживанию в новой формации. Революции были призваны “покончить со старым строем” и коренным образом преобразовать общество как в социальном плане, так и всю его надстройку. В историческом подходе идеи, представления и нормы рассматривались как “определяемые конкретными условиями своего времени”, за рамками которого они становились досадными пережитками. В сущности, это приводило к устранению прошлого как значимого начала культуры. Как остальная надстройка, она должна быть приведена в соответствие с новыми социальными отношениями и лишь временно сохранялась в виде традиции.
Однако потребность общества в устойчивых, прием-лимых и духовно оправданных принципах жизнедеятельности не может быть удовлетворена официально создаваемыми государством новыми формами культуры, обрядами или нормами, которые неизбежно принимают сильно идеологизированный характер и вызывают отторжение у части общества. Это и привело к дискредитации многих элементов советской культуры в ходе перестройки.
Подобное пренебрежительное отношение к прошлому в сильной степени сказывалось и в позитивистской социологии, в тех ее наиболее распространенных направлениях, которые были функционально связаны с распространением тенденций глобальной модернизации капиталистического типа. Для этой социологии, изучавшей социальные явления с точки зрения их объективности и органической целостности, прошлое, как и будущее,— “то, чего нет”, и поэтому может быть оставлено за умозрительной философией. Однако на протяжении 70-х гг. как в западной социологии, так и в общественной мысли стран Азии, Африки и Латинской Америки такой подход стал подвергаться критике и пересмотру. Традиционность в действительности предстала как какая-то форма стабильности и порядка, обеспечивающая выживание огромных масс населения,— в противовес тому разладу, деформации и ломке, которые вели к тяжким бедствиям для огромных социальных групп. Оказалось еще, что ни одна страна не в состоянии настолько адаптироваться к “современным” моделям, чтобы утратить свой облик — и не только во второстепенных, декоративных и локальных элементах культуры или социальных отношениях, но и в основных, определяющих принципах общественного бытия.
В результате таких дискуссий и анализа действительности содержание перегруженного понятия “традиция” было распределено между другими, более адекватными понятиями: самобытность, специфика, культурное наследие, культурное ядро, эндогенность. Ведущее и наиболее распространенное понятие “самобытность” используется прежде всего для обозначения определенности общества, вытекающей из общности и своеобразия его культурных характеристик и исторического опыта. Этот русский термин более полно передает те оттенки, которые вкладываются в требуемое понятие, чем его английский или французский коррелят — “идентичность” (identity). До недавнего времени употреблялся еще менее адекватный термин “личность” (personality). Трудность для западноевропейской терминологии состояла уже в том, что “идентичность” и “личность” были заимствованы из социальной психологии, где они успешно применялись для определения внутренней определенности и самосознания личности, а также этических, религиозных, социальных, половых, возрастных и профессиональных слоев и групп. Эта определенность со
храняется во всех изменениях данных групп и в их ролевых отношениях. Перенос этого понятия на культурные феномены национального уровня вызвал немало проблем, связанных с соотношением действительных культурных характеристик и их осознания.
Понятие “самобытность” встало в один ряд с политическими понятиями “независимость” и “суверенитет”. На всемирной конференции ЮНЕСКО по культурной политике, состоявшейся в Мехико в 1982 г., культурная “самобытность” была названа одной из важнейших проблем нашего времени. Таким образом была подчеркнута как самостоятельность этого понятия, так и то, что оно с успехом отражает специфику общественного развития, не только преемственность, обеспечивающую связь прошлого с настоящим, но и ориентированность на будущее, что призвано обеспечить соединение человека и народа с ценностями своей цивилизации.
В материалах ЮНЕСКО “самобытность” раскрывается как “жизненное ядро культуры”, тот динамический принцип, через который общество, опираясь на свое прошлое, черпая силы в своих внутренних возможностях и осваивая внешние достижения, отвечающие его потребностям, осуществляет постоянный процесс самостоятельного развития.
Недостаток приведенных определений понятия “самобытность” в том, что в них так тесно переплетаются объективные и субъективные аспекты, что определить их соотношение представляется невозможным. Нередко в эти определения вкладывается прямо экзистенциальный смысл, который должен выразить сущностные характеристики бытия, но который с трудом поддается аналитическому определению, необходимому для социальной теории.
Другой важный смысловой компонент, возникший из распада перегруженного понятия “традиция”, заключается в выражении тех отличий, которые делают азиатские и африканские общества непохожими на западные образцы, т. е. их специфики. Дать теоретическое определение понятия “специфика” достаточно нелегко. Содержание этого понятия вполне очевидно на уровне описания локальных норм, обычаев, ценностей и форм поведения, речь идет прежде всего о конкретной специфике в этническом варианте. При обобщенном же подходе возникали достаточно условные типы национального характера или же религиозного поведения, которые оказываются спорными или условными из-за многообразия культуры каждого развитого общества.