В попытке избежать реального столкновения этих противоположных ориентации каждое общество вырабатывает механизм самоконтроля, предотвращающий разрушительные вспышки. Огромную нагрузку в этом плане несет религия. Однако эти вспышки могут быть ин-ституционализованы в рамках “ритуального бунта” народных мистерий и карнавалов,когда временно нарушаются все иерархические строгости, устанавливается все-дозволенность и разгул страстей.
Отношение к жизненным благам и трудовому процессу в такого рода структурах связано с солидаристско-иерархическими установками. Традиционное массовое сознание ориентировано прежде всего не на рост материальных предпосылок труда, а на удовлетворение непосредственных жизненных потребностей. Но эти потребности жестко определены положением данной группы или индивида в общей структуре отношений, т.е. потребление имеет ограниченный характер. Поэтому указанные выше ценности могут рассматриваться как базовые, которым подчинены присущие массовому сознанию потребительские ценности, воплощающиеся в идеалах богатства, здоровья, долголетия, многодетности, силы, мудрости и т.п. Все это должно придавать мощь коллективу или индивиду по сравнению с его соперниками или противниками.
В Китае популярные народные картинки и посуда украшались иероглифическими формулами, среди которых наиболее часто встречались такие: “Долгой жизни, богатства и знатного чина!”, “Тысячи амбаров да переполнятся рисом!”, “Десять тысяч лет счастья!”, “Единым клубком, в ладном духе!”. Для большей наглядности эти надписи часто заменялись или сопровождались картинками с устойчивой символикой, выражающей желанные атрибуты счастья*.
• См.: Алексеев А. Китайская народная картина: Духовная жизнь старого Китая в народных изображениях.— М., 1966. (Эта установка срабатывает и в том, что традиционное сознание упорно сопротивляется идее ограничения рождаемости.)
Немалое значение придается также и качествам, связанным со способностью к продолжению рода и деторождению, т.е. с производством основного богатства традиционного общества — самого человека. Развитая на этом уровне эротическая народная символика (в изобразительной и словесной форме) тесно связана с общей установкой на максимализацию естественных способностей.
Вполне достоверное отражение ценностей массового сознания дает фольклор. Обычные методы фольклора — восхваление определенного персонажа, наделенного всеми благами, достоинствами и авторитетами, хотя бы и за счет других. В фольклоре отражается неравноценность и неравенство людей: своих и чужих, знатных и незнатных, богатых и бедных, сильных и слабых и т.д. Фольклор в общем снисходителен к проявлениям жестокости и несправедливости, если они становятся источником чьей-то удачи и силы. Вместе с тем важное место в фольклоре занимают социальная критика поведения высших слоев со стороны народных масс, низов, протест против порядка в патриархальной семье, жестокости кастовой системы, лицемерия духовенства, лихоимства чиновников и т.п.
Указанные ориентации определяют и отношение массового сознания к таким важнейшим факторам, как труд и богатство. В традиционных обществах имеет ценность конкретный труд, связанный с профессиональным мастерством и рассматриваемый как источник (хотя и не единственный) приобретения и потребления материальных благ. Труд ради накопления и сбережения с целью развития материальных факторов производства осуждается не только потому, что это ведет к росту эксплуатации, но и потому, что усиливает тенденцию к изъятию растущей части общего достояния и создает для такого рода имущих слоев новый источник социальной обеспеченности, недоступный другим. Излишние накопления должны прямо или косвенно перераспределяться между всеми членами коллектива: пиры, подарки, помощь в экстремальных случаях, религиозные пожертвования и т.п.
Скованность производительных сил и ограниченность отношений в традиционных структурах приводят к тому, что положение человека лишь в малой степени зависит от его трудолюбия, определяясь прежде всего “судьбой”:
величиной доставшегося земельного участка, размером семьи, кастовой и религиозной принадлежностью, “благосклонностью” природы и прочими факторами, над которыми человек почти не властен и которые составляют его карму. Но зато многое зависит от того, насколько отработаны хорошие отношения индивида с его группой или же лицом, от которого он зависит.
В традиционном обществе благосостояние индивида и коллектива в целом в немалой степени определяется межличностными отношениями, поддержание которых (праздники, ритуалы, совместное обсуждение дел и т.д.) с точки зрения собственно производства выглядит скорее как досуг, что зачастую служит предметом язвительной критики (или же, напротив, зависти) со стороны буржуазных исследователей. Значительная часть накапливаемого богатства уходит на поддержание этих отношений.
Такая система как раньше, так и теперь вовсе не закрывает путь к росту потребностей и потребления материальных ценностей. Напротив, потребление (индивидуальное и общественное) рассматривается как источник развития индивида и коллектива в целом. В светской культуре, а во многом и в религиозной, богатство считается фактором, способствующим упрочению солидарности, если оно расходуется на богоугодные цели, праздники, благотворительность, содержание и угощение родни, соплеменников и соседей, на поддержание многочисленной челяди и прихлебателей, раздачи по “симпатии сердца” и т.п.
Богатство в традиционных общественных структурах — предпосылка выхода за узкие пределы существования, определяемого низким уровнем производства, в более широкий круг потребления — источник престижа в этом мире и в мире ином. Основной традиционный канал расходования накопленного богатства — производительные затраты состоятельных кругов, ритуалы и религиозный культ, что санкционируется принятыми нормами и религией. То самое сознание, которое не одобряет излишних накоплений, легко принимает траты в долг на про
ведение престижных мероприятий (свадьбы, похороны и 1 || ), что приводит подчас к закабалению индивида или неги семьи на многие годы или даже на будущие поколения.
С одной стороны, существовали огромные богатства, породившие представления о восточной роскоши. С дру-| ой — широкие массы населения страдали от крайней ограниченности в потреблении. Это находило санкцию в обычаях или религиозных установках на удовлетворение имеющимся положением. Всякий продукт, превышающий принятый прожиточный минимум, мог подвергнуться изъятию. Да и для состоятельных элементов накопление оказывалось часто рискованным мероприятием, гак как легко становилось объектом притязаний со стороны правящих слоев. Так что бедность широких масс вытекает не только из недостаточного развития производства или щедрости природы, в силу этого якобы не располагающей к труду, но и из рутинности социальных связей, обеспечиваемых системой классового господства и подчинения.
Отношение к власти в традиционном массовом сознании. В общественной жизни постоянно присутствует сильнейшее стремление к “обобществлению” государства, требование легитимизации власти, которая должна отражать интересы общества в целом. Более основательное и непредвзятое изучение исторической реальности заставило отказаться от концепции “восточного деспотизма”, сыгравшей в свое время немалую роль в выяснении закономерностей формирования и функционирования социально-политических и духовных структур на Востоке. В соответствии с этой концепцией монарх обладал монополией на власть, а аппарат власти был полностью оторван от других групп общества. Вопреки этому взгляду, восточные, а затем и африканская социально-политические структуры предстали как гораздо более сложные, сотканные из противоречий, подверженные напряженной внутренней динамике. Власть была необходимым средством регуляции общих дел всего общества. Поэтому она часто изображалась в патерналистских, семейных символах, предполагающих ее покровительство всему народу, а не только услужение привилегированной элите и господствующей верхушке. Последняя нередко представлялась помехой в отношениях между народом и верховным правителем, что отражалось в движениях протеста против плохих советников и чиновников, “обманывающих” правителя. В крайних случаях возникали массовые восстания против монархии — за хорошего монарха.
Однако, несмотря на культивируемые идеалы “благочестивых халифов”, справедливого царя Ашоки в буддизме, идеального царя Викрамы в Индии и т.д., практическая деятельность благочестивых монархов была беспощадной, диктуемой прагматическими интересами правящего класса, а подчас и прямым произволом. Это создавало устойчивую традицию недоверия к реально существующей власти, как силе враждебной и угнетающей. Уже в Палийском каноне буддизма опасность от королей стоит на первом месте, предшествуя “опасности от разбойников, огня, воды и хищных зверей”.
Действительность неизменно демонстрировала отчужденную сущность власти. Усиление притеснений со стороны государства приводило к неустойчивости тех форм регуляции общества, которые были с ним связаны, в том числе как с источником общих моральных норм и законов. Когда “антиобщественное” содержание этих предписаний и сущность самой власти становились очевидными, происходило “отпадение” народных масс, ощущавших себя жертвами как несправедливых законов, так и прямого произвола со стороны власть имущих. Потрясения возникали не только в силу внутренних причин. Социальная организация, исходящая из отождествления общества с государством, оказывалась неустойчивой и при столкновении с внешними силами. Стремление к усилению данного государственного организма было чревато изнурительными войнами, результатом которых даже в случае успеха было тягостное напряжение сил народа ради целей, становящихся ему все более чуждыми.