Эсхатологический пир
31. Размышляя об этой тайне, мы можем сказать, что Своим пришествием Иисус поставил Себя в связь с ожиданием в народе Израилевом, во всем человечестве и во всем творении. Дарованием Самого Себя Он объективно открыл эсхатологическое время. Христос пришел, чтобы собрать воедино рассеянный народ Божий (ср. Ин 11. 52), ясно проявляя намерение собрать общину завета, чтобы привести к исполнению обетования Божии, данные отцам (ср. Иер 23. 3; 3. 31; Лк 1. 55, 70). В призвании Двенадцати, число которых соответствует двенадцати коленам Израилевым, и в заповеди совершать память о Нем, данной им на Тайной Вечере перед Его спасительными Страстями, Иисус показал, что возжелал перенести на всю основанную Им общину задачу быть знаком и орудием эсхатологического собрания людей воедино, начатого в Нем. Поэтому в каждом совершении Евхаристии сакраментально осуществляется эсхатологическое собрание народа Божия. Евхаристическая вечеря является для нас реальным предвосхищением окончательного пира, предвозвещенного пророкам (ср. Ис 25. 6-9) и описанного в Новом Завете как «брачная вечеря Агнца» (Откр 19. 7-9), которая будет праздноваться в общении святых[100].
Молитва за усопших
32. Божественная Литургия, где мы возвещаем смерть Господа и исповедуем Его воскресение, ожидая Его пришествия, есть залог грядущей славы, в которой и наши тела будут прославлены. Когда бы совершаем воспоминание нашего спасения, в нас укрепляется надежда на воскресение плоти и на возможность встретить вновь, лицом к лицу, тех, кто предварил нас со знамением веры. В этой перспективе я хотел бы вместе с Отцами Синода напомнить всем верным значение ходатайственной молитвы за усопших – особенно, при совершении святых Месс за них[101], – дабы, очистившись, они могли войти в блаженное видение Бога. Вновь открывая эсхатологическое измерение, присущее Евхаристии, которая совершается и которой поклоняются, мы имеем, таким образом, поддержку на нашем пути и утешение в надежде славы (ср. Рим 5. 2; Тит 2. 13).
Евхаристия и Дева Мария
33. Из связи между Евхаристией и каждым другим таинством и из эсхатологического значения святых Тайн происходят во всей их целостности очертания христианской жизни, призванной быть духовным культом и жертвой, благоугодной Богу. И если мы еще находимся на пути к исполнению нашей надежды, это не значит, что мы не можем уже теперь с благодарностью признать, что всё дарованное нам Богом находит совершенное осуществление в Деве Марии, Матери Божией и нашей Матери: ее взятие на небо телом и душой является для нас знамением верной надежды, поскольку оно показывает нам, странникам во времени, ту эсхатологическую цель, которую Таинство Евхаристии дает нам предвкушать уже сейчас.
В Пресвятой Деве Марии мы также видим тот полностью осуществившийся сакраментальный образ действия, посредством которого Бог встречает человека и включает его в Свой спасительный замысел. От Благовещения до Пятидесятницы Мария из Назарета является личностью, в которой свобода находится полностью в распоряжении воли Божией. Ее Непорочное Зачатие открывается именно в Ее безусловной покорности Божественному слову. Ее послушная вера оказывается той формой, которую принимает Ее жизнь в каждое мгновение перед лицом действия Бога. Дева слушающая, Она живет в полном созвучии с Божественной волей; Она сохраняет в Своем сердце слова, которые приходят от Бога и, складывая их, подобно мозаике, готовит Себя к более глубокому их пониманию (ср. Лк 2. 19, 51); Мария – великая Верующая, Которая, будучи полна доверия, препоручает Себя Богу, предавая Себя Его воле[102]. Как подтвердил II Ватиканский Собор, «Пресвятая Дева следовала путём веры и верно хранила Своё единение с Сыном, до самого креста, подле которого Она стояла по явному Божественному замыслу (ср. Ин 19. 25), глубоко страдала с Сыном Своим Единородным и материнским сердцем приобщалась к Его жертве, с любовью согласившись на заклание Жертвы, от Неё рожденной; и, наконец, была дана как Мать одному из учеников Христом Иисусом, умирающим на кресте и говорящим: “Жено! Се, сын Твой”»[103]. От Благовещения до Креста Мария есть Та, Которая принимает Слово, ставшее в Ней плотью, и идет с Ним вплоть до того, как Оно смолкает в безмолвии смерти. Она, наконец, Та, Которая принимает в Свои руки принесенное в дар Тело, теперь уже безжизненное, Того, Кто воистину возлюбил Своих «до конца» (Ин 13. 1).
Вот почему всякий раз, когда на Божественной Литургии мы приступаем к Телу и Крови Христа, мы обращаемся также к Ней, принявшей для всей Церкви жертву Христа, которой Она полностью приобщилась. Отцы Синода сделали справедливое утверждение, что «Мария открывает участие Церкви в жертве Искупителя»[104]. Она – Непорочная, принимающая безусловно дар Бога, и таким образом Она связана с делом спасения. Мария из Назарета, икона рождающейся Церкви, являет нам, что каждый из нас призван принять тот дар, каковым делает Иисус Себя Самого в Евхаристии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
ЕВХАРИСТИЯ – ТАЙНА, КОТОРУЮ СОВЕРШАЮТ
«Истинно, истинно говорю вам: не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес» (Ин 6. 32)
Lex orandi и lex credendi
34. Синод Епископов много размышлял над внутренней взаимосвязью между евхаристической верой и богослужением, указав на связь между lex orandi [законом молитвы] и lex credendi [законом веры] и подчеркнув примат священнодействия. Необходимо жить Евхаристией как тайной веры, аутентично совершаемой, с ясным пониманием того, что «intellectus fidei [разумение веры] всегда пребывает в исконной взаимосвязи со священнодействием»[105]. В такой перспективе богословская рефлексия никогда не может абстрагироваться от сакраментального порядка, установленного Самим Христом. С другой стороны, священнодействие никогда не может рассматриваться в общих чертах, отвлеченно от тайны веры. Действительно, источник нашей веры и Божественной Литургии – одно и то же событие.
Красота и литургия
35. Связь между тайной, в которую веруют, и тайной, которую совершают, проявляется особым образом в богословской и литургической ценности красоты. Именно литургия, как, впрочем, и христианское Откровение, внутренне связано с красотой: она есть veritatis splendor [сияние истины]. В литургии сияет Пасхальная тайна, посредством которой Сам Христос привлекает нас к Себе и призывает к общению. В Иисусе мы созерцаем, как любил говорить святой Бонавентура, красоту и сияние начал[106]. Тот признак, на который мы ссылаемся, не принадлежит к чистой эстетике, но является способом, посредством которого истина любви Божией, явленная во Христе, нас достигает, очаровывает и восхищает, заставляя выйти за пределы самих себя и таким образом привлекая нас к нашему истинному призванию – любви[107]. Уже в творении Бог позволяет угадывать Себя в красоте и гармонии космоса (ср. Прем 13. 5; Рим 1. 19-20). В Ветхом Завете мы находим также заметные знаки сияния могущества Божия, открываемого Его славою через чудеса, явленные в среде избранного народа (ср. Исх 16. 10; 24. 12-18; Числ 14. 20-23). В Новом Завете эта эпифания красоты проявляется окончательно в откровении Бога в Иисусе Христе[108]: Он есть полное явление Божественной славы. В прославлении Сына слава Отца сияет и сообщает себя (ср. Ин 1. 14; 8. 54; 12. 28; 17. 1). Эта красота, однако, не просто гармония форм; Тот, Кто «прекраснее сынов человеческих» (Пс 45 [44]. 3), сакраментальным образом оказывается также Тем, в Ком не было «ни величия», «ни вида, который привлекал бы нас к Нему» (Ис 53. 2). Иисус Христос показывает нам, что истина любви способна преображать даже мрачную тайну смерти в свете сияющего света воскресения. Здесь сияние славы Божией превосходит всякую красоту, присутствующую в мире. Истинная красота – это любовь Божия, которая окончательно открылась нам в Пасхальной тайне.
Красота литургии – часть этой тайны; она является высшим выражением славы Божией и представляет собой, в каком-то смысле, небо, сходящее на землю. Воспоминание искупительной жертвы несет в себе черты той красоты Иисуса, свидетелями которой были Петр, Иаков и Иоанн, когда Учитель по пути в Иерусалим преобразился перед ними (ср. Мк 9. 2). Соответственно, красота – это не декоративный фактор; она есть прежде всего основополагающий элемент, поскольку является свойством Самого Бога и Его Откровения. Всё это должно помочь нам осознать, какими внимательными нам следует быть, чтобы священнодействие сияло сообразно его собственной природе.
Евхаристическое священнодействие – дело Всецелого Христа (Christus Totus)
Christus totus in capite et in corpore [Всецелый Христос и во главе, и в теле]
36. Внутренняя красота богослужения имеет собственным субъектом воскресшего и прославленного в Духе Святом Христа, Который включает Церковь в Свое дело[109]. В такой перспективе очень впечатляющими представляются слова святого Августина, который ярко описывает характерную для Евхаристии динамику веры. Великий гиппонский святой справедливо подчеркивает в связи с евхаристической Тайной, что Сам Христос нас принимает в Себя: «Этот хлеб, который вы видите на алтаре, освященный словом Божиим, есть Тело Христово. Эта чаша – вернее, то, что содержит чаша, – освященное словом Божиим, есть Кровь Христова. Ими возжелал Господь Христос передать Тело и Кровь Свою, которую за нас пролил во оставление грехов. Если вы [их] хорошо приняли, то вы – то, что вы приняли»[110]. Значит, «мы стали не только христианами, но и Христом»[111]. Исходя из этого, мы можем созерцать сакраментальное действие Божие, предполагающее глубокую связь между нами и Господом Иисусом: «Христос ведь не во главе и вне тела, но всецелый Христос и во главе, и в теле»[112].