Жизнь растения и плоти, которая строит дом человеческий, иногда не служит пищей для души. Дух не питается остовами животного и растения.
Бог питает душу прямо с неба; хлеб жизни приходит свыше. Воздух, который мы вдыхаем, наполнен Духом Святым, и тот, кто хочет-может принять этот Святой Дух.
Душа умеет распознавать, и тот, кто желает Христовой жизни, может вдохнуть ее. По вашей вере, да будет вам. Человек не есть часть его жилища; дом не есть человек. Низкий мир строит жилище из плоти и содержит его в исправности; высший мир дает Хлеб духовной жизни.
Прекраснейшие лилии вырастают из гнилых прудов и отвратительной жижи.
Закон плоти требует, чтобы человек содержал тело в чистоте.
Закон духа призывает к чистоте в мыслях, словах и делах. "Когда же наступил вечер, и они были дома, двенадцать захотели многое сказать и о многом спросить.
Нафанаил спросил: "Было ли то, что ты сказал о плотском жилище притчей? Если так, то что она значит?".
И спросил Иисус: "Вы еще не можете распознавать? Вы еще не осознали, что оскверняет человека, не то, что входит в его уста? Его пища не попадает в душу; она суть материал для плоти, костей и мышц. Для духа все чисто. То, что оскверняет человека, исходит из плотских мыслей, а плотские мысли изливаются из сердца и создают много дурного. Из сердца исходят убийства, злодеяния и глупость. Все корыстные поступки исходят из сердца. От еды немытыми руками не оскверняется человек".
И Петр сказал: "Господь, то, что ты говорил сегодня, сильно оскорбило книжников и фарисеев".
И сказал Иисус: "Эти книжники и фарисеи не есть побеги дерева жизни; это не Божие растения; это растения человеческие, а каждое чужеродное растение будет вырвано. Оставьте этих людей; они - слепые поводыри; они ведут тех, которые слепы. Поводыри и ведомые идут вместе; вместе они упадут в зияющие пропасти" [ЛВ. 17.126.1-31].
Я не могу не поделиться впечатлениями о своем пребывании в Израиле. Бесконечные споры о кошерной и не кошерной пище. Спрашиваю датишников, с которыми хоть беседовать и дискуссировать можно: "Почему Корова кошерная, а свинья - нет". Отвечают: "Корова - парнокопытная". "Но и свинья парнокопытная". "Но корова жвачная, а свинья -нет". Ну, конечно, можно найти отличие свиньи от коровы, но абсурдность израильских установок, якобы соответствующих закону, продолжение все того же конфликта между Иисусом и книжниками.
После того как Израиль отринул Иисуса, Иисус сам отринул Израиль.
"После первого Умножения хлебов, - "отправившись оттуда - (из Капернаума) - пришел в пределы Тирские и Сидонские" (Map. 7,24).
Значит, от Израиля уходит к язычникам, от своих - к чужим. "Вышедши из пределов Тирских через Сидон, пошел опять к морю (озеру) Галилейскому, через пределы Десятиградия (Map. 7, 31), - на восточном берегу озера, в земле язычников; снова, значит, приближается к Израилю, от чужих к своим; но не надолго. После требования знамения с неба фарисеями, - "оставив их, опять вошел в лодку и отправился на ту сторону" (озера) (Map. 8, 13), - в Вифсаиду Юлию. После исцеления слепого в Вифсаиде, - "пошел... в селение Кесарии Филипповой (Map. 8,27). Значит опять от Израиля уходит к язычникам.
После исповедания Петра и Преображения, - "вышедшие оттуда" (из Кесарии), проходили через Галилею (Map. 9, 30).
Значит опять от язычников - к Израилю. И наконец - последний путь в Иерусалим (Map. 10, 1).
Сам остерегает учеников Своих, посылая их на проповедь: "В путь к язычникам не ходите" (Мат. 10, 3). И Сам же к ним идет. Но и покинув, отвергнув Израиль, как будто навсегда, вдруг вспоминает: "Послан только к погибшим овцам дома Израилева... Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам" (Мат. 10, 25-26). Вот человек Иисус, в человеческой немощи своей, в сомнении, в борении с самим Собою.
"Мечется, прячется, как насмерть раненый зверь", - могли бы сказать о Нем враги Его; мог бы сказать Иуда, враг, тоже спутник Его неразлучный.
"Норы имеют шакалы, и птица небесные - гнезда, а Сын человеческий не имеет, где приложить голову" (Лук. 9, 57).
То бежит от Израиля к язычникам, то возвращается к нему, как будто подходит к порогу его, с надеждой заглядывает в него, и тотчас опять отходит с безнадежностью; хочет и не может покинуть его навсегда - "слишком любил - перелюбил Израиля".
"Сколько раз я хотел собрать детей твоих... и вы не захотели!" (Лук. 13, 34). Медленно великое светило Конца, солнце царства Божия, отходит от земли, медленно понимает Иисус, что время еще не исполнилось, брачный пир не готов; Агнец еще не заклан. С медленно в сердце проникающей горечью видит он, как поворачиваются люди спиной к царству Божию:
"... звать послал ... на брачный пир ... и не хотели прийти ... но пренебрегши то, пошли кто на поле свое, а кто на торговлю свою" (Мат. 22. 3-5).
Косность и тупость людей бесконечную так испытал на Себе Иисус, как никто.
"Мертвым мертвецов своих погребать предоставь" (Мат. 8, 22), - вот страшное слово Живого в царстве мертвых. Понял Он, что все человечество - поле мертвых костей.
"Сын человеческий придет, найдет ли веру на земле?".
Весь труд Его жизни не даром ли?
Мир пришел спасти, и не спас?
Вот рана в сердце Его, источающая кровь.
Все это, может быть, уже предвидел Иисус на Хораинских высотах: может быть, тогда уже плакал о том, кого проклинал, - и только о "злом роде сем", Израиле, как о всем роде человеческом: "Сколько раз Я хотел... и вы не захотели (Лук. 13, 34). И окинув последним взором Землю Святую - Проклятую, пошел.
Днем и ночью, в зной и стужу, в дождь и ведро, идут-идут двенадцать нищих бродяг, а впереди Тринадцатый. Куда идут, сами не знают, знает Он один - на Крест" [40].
Да, Иисус метался со своими учениками и нигде не находил понимания. Если уж и ученики его постоянно переспрашивают, ужасаются, сомневаются, что же говорить о других. Бесконечно ученики задаются вопросом: "Если ты мессия, так и скажи?" и постоянный ответ Иисуса: "Вы по словам и делам моим узнайте Меня".
"Кто ты?" - на этот вопрос отвечает Иисус всегда и не может ответить иначе, как только одним словом, "Я" - "Я есмь".
Два у него человеческих имени "Иисус" и "Христос"; Божеское имя только одно - "Я". Каждый человек говорит: "Я", но никто никогда не говорил и не скажет этого так, как Он. Все наши "я" человеческие, - временны, частны, дробны, мнимы; только Его - цельно, едино, истинно, вечно, - "Я" всего человечества. Тот еще не исповедовал Его, кто сказал о Нем: "Христос", а только тот, кто сказал Ему самому: "Ты - Христос" - "Это Я" говорит Иисус, и Петр отвечает: "Это воистину Ты" - "Я есть", - говорит Иисус, и Петр отвечает: "Ты еси". Это произошло в Кесарии Филипповой.
Что произошло после исповедания Петра? В ответе на этот вопрос между Марком, с одной стороны, и Лукой и Матфеем с другой, - противоречие как будто неразрешимое.
"Иисус сказал ему в ответ: "Блажен ты, Симон, сын Ионин, ибо не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах. И я говорю тебе: Ты - Петр ("камень" - по-арамейски) и на сем камне Я созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее.
И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах" (Мат. 16, 15-19). Против исторической подлинности этих слов говорит многое. Прежде всего, их отсутствие в свидетельстве не только Луки, но и Марка-Петра. Если слова эти помнят, другие - те, от кого узнал их Матфей, могли забыть их именно тот, кому они сказаны? А если помнит, то почему скрывает, молчит? Все из-за того же "смирения", заставившего его, будто бы, скрыть и хождение по водам? Это также невероятно, как если бы Петр умолчал из смирения о том, что удостоился первым увидеть воскресшего Господа. Да и нечем было слишком "гордится" Петру в Кесарии Филипповой: противовес гордыне дан ему тотчас, так же низко пал, как высоко вознесся. Тотчас же за тем словом Господним: "Блажен ты, Симон Ионин", - услышит другое: "Отойди от Меня, сатана!" Подлинным для него смирением было бы не умолчание, а признание того, с какой высоты он пал.
Это во-первых, а во-вторых, более чем вероятно, что говорить о "Церкви", в смысле позднейшего греческого слова ekklesia, Иисус не мог уже потому, что не только этого слово, но и самого понятия не было тогда в Израиле. Он мог произнести, на языке арамейском, только слово kahal, что значит "собрание", "община" иудеев, - по крови и по закону "обрезанных". Кроме них никто не входит в kahal; в будущую же Церковь, Экклезию, "войдут и язычники, "необрезанные" - "псы". Между Кагалом и Церковью, - такая же разница, как между Иудейским Мессией и христианским Христом.
В третьих, наконец, слова "Церковь" нет нигде в Евангелии, кроме двух Матфеевых свидетельств, - этого, Кесарийского и другого, где Иисус уже на пути в Иерусалим, повторяет слово освязующей и разрешающей власти Церкви, говоря уже не только Петру: "Свяжешь - разрешишь, но и всем верующим "разрешите - свяжете": ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Мат. 18, 18-20).
В том, Кесарийском, слове "камень", положенный в основание Церкви - Петр, а в этом - сам Христос; в том Петр один над всеми, а в этом Христос - один во всех, путь от Церкви ко Христу в том, а в этом - от Христа к Церкви. Между этими двумя словами - такое противоречие, что если одно было, то другое не могло быть сказано. Вернее же всего, по нашим трем доводам, что ни одно не было сказано, потому что Иисус о Церкви говорить совсем не мог, и что слово это вложено в уста Его самой Церковью, уже возникавшей в лице первохристианской общины. Будущее здесь перенесено в прошлое, внутренний опыт, религиозный, - во внешний, исторический, мистерия - в историю. "Ты - Петр "Камень", - говорит не Иисус, а сама Церковь - о своем Верховном Апостоле. В слове этом как бы уже слышится римских и византийских колоколов далекий благовест" [40].