В самой языковой системе запрограммированы внутренние предпосылки для известной неустойчивости и свободы, - отмечает Э.В. Кузнецова. - Одной из таких предпосылок является то, что в любом языке реализуется только часть возможностей, потенциально заложенных в его системе, притом небольшая. Из нескольких тысяч морфем, существующих в морфологической системе русского языка, можно образовать гораздо большее количество слов, чем содержится во всех словарях, вместе взятых. В любой момент эти потенциально возможные слова могут стать реальными, если в том возникнет необходимость. И именно наличие в потенциале лексической системы этих возможных единиц придает ей качества неограниченной системы /161, с. 18/.
С этой точки зрения лакуны в системе языка допустимо определить как потенциальные слова. Г.О.Винокур писал по этому поводу: “В каждом языке, наряду с употребляющимися в повседневной практике словами, существуют, кроме того, своего рода "потенциальные слова", т.е. слова, которых фактически нет, но которые могли бы быть, если бы того захотела историческая случайность...” /44, с. 15/.
“... при этом могут быть случаи переходные, когда то или другое слово может забываться и делаться как бы вновь, - писал Л.В.Щерба. - Писальщик, читальщик, ковыряльщик никогда не входили и не входят еще в словарь, но могут быть всегда сделаны и правильно поняты” /351, с. 51/. В тех случаях, когда морфемы имеют широкие связи с основами по отношению к отдельным словам, образованным с помощью этих морфем, бывает трудно установить, являются ли они новыми в языке или уже и ранее существовали в нем. Время появления таких слов установить невозможно. Они живут в языке под спудом, заключены в словообразовательных возможностях языка, но реально могут и не появляться, если в них нет нужды. Такие слова, имеющиеся в языке, называют потенциальными словами. Когда говорящий произносит такое слово, он не повторяет ранее слышанное знакомое слово, а создает новое по известному образцу. Новизна таких слов обычно незаметна,она может быть и мнимой, т.к. невозможно установить, когда то или иное слово было употреблено впервые. По существу это чистая реализация возможностей словообразовательного типа (например, возражатель, повторятель и т.п.) /118, с. 218/.
Как известно, потенциальные слова отличаются от реальных характером своего значения. Значение их (с точки зрения нашей проблемы - компенсаторов системных лакун) целиком складывается из значения составляющих их частей, в нем нет ничего добавочного, индивидуального, а значение производных реальных слов, хотя и складывается из значения составляющих его морфем и определяется значением исходного простого слова, может иметь нечто добавочное, индивидуальное, чего нельзя почерпнуть из модели, а необходимо знать заранее. Это свойство М.В.Панов назвал фразеологичностью семантики слова. Вот как рассуждает Е.А.Земская, сравнивая потенциальные и реальные слова возражатель, спрашиватель и им подобные: “Возражатель - тот, кто возражает или любит возражать; спрашиватель - тот, кто спрашивает или любит спрашивать. Таков ли характер значения реальных слов учитель, писатель и им подобных (ср. также числитель, знаменатель, вытрезвитель, распределитель и др.)? Нет, другой. Учитель - это не просто тот, кто учит или любит учить, а так же, как и писатель, название определенной профессии, рода занятий /118, с. 220/.
Таким образом, можно сказать, что многочисленные (а точнее - бессчетные) пустоты, запрограммированные системой, - не что иное как лакуны, которые могут быть компенсированы или заполнены словами, образованными преимущественно в пределах словообразовательных типов. Для проблемы лакунарности в принципе неважно, такими потенциальными словами или окказионализмами они элиминируются, важно, что есть лакуны и появление на их месте новообразований только подтверждает их латентное существование в языке. Окказиональные факты - это факты речи, а не факты языка. С этой точки зрения та пустота, которая компенсируется (или заполняется) окказионализмом, является не системной, а скорее всего коммуникативной лакуной (см. “Коммуникативные лакуны”). “Заменяя собой словосочетание, окказионализмы служат экономии речи, способствуют ее смысловой емкости и экспрессивной насыщенности” /2, с. 14/.
Окказиональные слова противостоят словам узуальным. Узус ограничивает использование языковых единиц и их сочетаний. В этом случае в свои права вступает антиномия узуса и возможностей языковой системы. Однако живые потребности речевого употребления заставляют постоянно прорывать цепь этих ограничений, используя возможности, заложенные в языковой системе. Например, узус запрещает сказать победю, или побежу, или побежду. Можно использовать обороты я буду победителем, я одержу победу, победа будет за мной, но они слишком книжны, непригодны для бытовой речи и могут употребляться в ней только шутливо. Потребности языкового общения запрещают (ведь строгое исполнение языковых запретов отвечает определенной потребности общения) и одновременно заставляют использовать эти формы. Антиномия узуса и возможностей системы высвечивает особую, весьма многочисленную группу лакун - узуальные лакуны; это пустоты, бреши, возникающие из-за требования нормы языка: так нельзя говорить, норма запрещает. И только дети часто нарушают этот запрет, создавая свои слова.
С позиции антиномии кода и текста многое становится ясным в противостоянии лакуны - слова (антилакуны). Если говорящий и слушающий понимают друг друга, это означает, что у них в памяти есть общий код (набор знаков) и они по общим для них законам сочетают их, создавая текст. Между текстом и кодом существует определенная связь: стоит укоротить код (выбросить из него некоторые знаки), как, при прочих равных условиях, необходимо будет удлинить текст. Следует отметить, что сокращение текстов при удлинении кода (и их удлинение при сокращении кода) происходит лишь в том случае, когда не увеличивается и не сокращается число объектов называния, которые передаются единицами данного типа. Появились слова скрепер, бульдозер, транзистор, телевизор - код из слов увеличился; но так как эти слова появились не вместо старых наименований для уже известных объектов, то на строении текстов их появление никак не отозвалось.
Стремление упростить (укоротить) код и укоротить (упростить) текст - антагонистично. Авторы монографии “Лексика современного русского литературного языка” по этому поводу приводят следующий пример: один из ревнителей русского языка горько сожалеет, что из современного языка уходят слова шурин, деверь, золовка, сноха; эти слова стали заменять описательными сочетаниями брат жены, брат мужа, сестра мужа, жена сына и т.д. “Насколько глубоко это вошло в наш современный язык, видно из того, что даже писатели, которые, естественно, должны быть хранителями русского языка, стали избегать упоминания этих старинных русских слов или употреблять их неверно. Даже такой знаток русского народного языка, как Демьян Бедный, допустил подобную ошибку. В стихотворении “Светлая исповедь” он говорит о бабушке Нениле, которая обращается то к свату Федору, то к шурину Вавиле... Однако шурин - брат жены” (Б.Тимофеев “Правильно ли мы говорим?”).
Возможно одно из двух: либо запомнить особые знаки (слова шурин, деверь, сноха и т.п.), т.е. увеличить языковой код, хранящийся в сознании, - тогда возможно экономное (однословное) обозначение понятий “брат жены” и проч., и куски текста, отвечающие этим понятиям, окажутся краткими; либо, напротив, не пользоваться этими словами - тогда код сократится, но при этом тексты придется удлинять. Пока употребляемость указанных слов была высокой (в условиях патриархального семейного уклада), предпочитали первое решение; теперь же, очевидно, имеет преимущество второе, и бесполезны требования восстановить эти слова ради богатства русского языка. При этом существенно, что первое решение при частом использовании понятий брат жены и проч. было выгодно и для говорящего, и для слушающего (экономило время), а теперь и для того, и для другого выгоднее второй путь: им не нужно хранить в памяти редко употребляемые слова /166, с. 26/.
Одной из причин создания новых слов А.И.Басова /18, с. 3/ считает “стремление к экспрессивности, достижению определенного стилистического эффекта”. Общество постоянно испытывает потребность создавать для уже известных явлений экспрессивные оценочные обозначения. Движущей силой этого является антиномия двух функций языка: информационной и экспрессивной. Хотя каждая единица языка имеет и информационное, и (в той или иной степени) экспрессивное назначение, существует постоянная тенденция сохранить для экспрессивных целей выделенность, “отчужденность” некоторых единиц /166, с. 28/.
Перечисленные антиномии своеобразно реализуются в развитии современной лексики. Для проблемы лакунарности представляют интерес ситуации, когда в процессе речевого общения необходимо бывает обозначить такие предметы и явления, для которых в лексике литературно нормированного языка нет однословных обозначений. В этих случаях говорящие вынуждены либо употреблять слова, не признанные литературной нормой (узусом), либо создавать новые слова или описательные обороты, которые в перспективе стремятся заменить однословными наименованиями. Развитие лексики литературного языка во многом определяется этим противоречием между потребностью назвать ту или иную реалию и отсутствием такой лексической единицы в рамках традиционной нормы. В каждом конкретном случае это противоречие разрешается либо заменой противоречащего норме слова другим (которое, в свою очередь, может вызвать новые возражения), либо его постепенным включением в норму. Указанное противоречие этим не снимается, так как постоянно остается потребность называть вновь появляющиеся реалии, создавать для уже известных явлений экспрессивные, оценочные обозначения.