Семасиология установила, что концептосфера языка - это не набор, не инвентарь концептов, а весьма сложная их система, образованная пересечениями и переплетениями многочисленных и разнообразных структур. Вся эта система и образует семантическое пространство данного языка. Семантические пространства разных языков могут существенно различаться и по составу концептов, и по принципам их структурной организации.
Отсюда возникает проблема не только межъязыковой лексической, но и концептуальной безэквивалентности. З.Д.Попова отмечает по этому поводу: “Человечество живет на одной планете Земля, всем светит одно и то же Солнце в одном и том же небе, но в разных уголках планеты в сознание людей попадают разные впечатления, отражается в мыслях что-то важное для одних, что может быть пропущено мимо внимания другими и т.д. Каждый народ образует концепты тех фрагментов действительности, которые важны для него. Совсем не обязательно, что эти же концепты будут важны и для другого народа” /236, c. 66/.
То же самое можно сказать о концептах носителей русского и французского языков. Так, в русском языке 95 наименований дорог, а во французском - 72. Уже этот факт говорит о том, что для русского мышления дифференциация дорог различных типов более актуальна, чем для французского. При этом русскими активнее номинировались нестационарные, глухие дороги /248, c. 34 - 35/.
Слова, не имеющие эквивалентов в литературном языке, - это обычно диалектизмы, обозначающие местные предметы и явления, не известные всему народу. Например, в современный литературный язык вошли из диалектов слова, обозначающие различные местные предметы и явления быта: колотушка - деревянный прибор для постукивания, употребляемый ночными сторожами при обходе охраняемых участков, кизяк - спрессованный кирпичиками и подсушенный навоз, идущий на отопление, лестовка - кожаные четки у старообрядцев, сорочины - сороковой день со дня смерти /52, c. 85/.
Бесспорно, что лексема, семема и концепт взаимосвязаны и в то же время относительно самостоятельны. В определенных ситуациях говорящий, хорошо представляя мыслительный образ предмета, явления и т.д., зная его значение – семему, не сразу подыскивает или совсем не находит лексему, часто заменяя ее так называемыми эмболами. Выпадения концепта при этом не происходит. Напротив, он демонстрирует свою независимость от лексемы.
Наличие семемы и отсутствие лексемы (временная личностная лакуна) особенно ярко наблюдается при пониженном уровне бодрствования или патологических состояниях человека. В научной литературе приводятся наблюдения, когда вполне здоровые люди в полудремотном состоянии, при крайней усталости, утомлении или нервном истощении, а также при отвлечении внимания не находят лексем для актуализировавшейся семемы. После того как такое состояние проходит, никаких затруднений в поисках лексем не наблюдается, так что этот тип личностных лакун носит временный и неглубокий характер. Если же они наблюдаются в течение длительного времени, приходится говорить об амнестической (или номинативной) афазии, при которой сохраняются все речевые модальности, но нарушена связь лексемы с понятием. В этих случаях выпадение лексем значительно более частотно, чем в норме, в результате нарушения связей, ассоциаций между семемами и лексемами. Отсюда был сделан вывод о существовании различным образом локализованных и отграниченных друг от друга моторных и сенсорных “центра” лексем и “центра” понятий /37, c. 44 - 45/.
В тематической подгруппе “лицо, производящее действие, называющее различные состояния” лексико-семантического поля “Человек” нами обнаружены лакуны на уровне частеречных языковых средств. Наименования лица, мотивированные глаголом, могут выражаться существительным или прилагательным. Но иногда образование существительных от мотивирующих их глаголов невозможно: бунтовать - бунтовщик, бунтарь; вздыхать - вздыхатель; молчать - молчун, молчальник; спать - Æ; стонать - Æ; спешить - Æ; хотеть - Æ; сердиться - Æ; плакать - плакальщик, плакса, плакун; грустить - Æ; ненавидеть - ненавистник; бодрствовать - Æ; огорчаться - Æ и т.д.
В тематической подгруппе “самки и самцы” лексико-семантического поля “Рыбы” нами обнаружена своего рода гиперлакуна (вся подгруппа по признаку соположенности - сплошная лакуна). Концепты “самка какой-либо рыбы” и “самец какой-либо рыбы” несомненно есть в сознании носителей языка, однако универбально не обозначены, т.е. выражены лакунами.
Это как раз те случаи, когда “... синтаксическая форма объективации может остаться единственной формой объективации идеального содержания, если не будет условий (причин, мотивов), которые могут вызвать процесс лексической объективации” /312, c. 91/. Наличие в лексико-семантическом поле “Рыбы” полностью или частично лакунизированных тематических групп (гиперлакун) объяснимы, на наш взгляд, тем, что проанализированные наименования коммуникативно востребованы реже, в то время как носители языка, тесно соприкасаясь повседневно с животными, птицами, растениями, активно номинировали их, вербально выражали свое отношение к ним - ср. котеночек, березонька, тигрица, львенок, лебедушка и т.п. Это нашло выражение в опредмечивании малодоступного подводного мира и его обитателей в форме мыслительных образов, эксплицируемых на уровне лексически не закрепленных концептуальных сущностей разной степени яркости, четкости.
Изучение разных по своей природе, происхождению и функционированию пустых мест, “белых пятен” обширного поля “Природа” подводит к выводу: есть уникальные, концептуально насыщенные впадины, углубления, реализуемые как универбально, так и поливербально, и есть бреши, провалы, “мертвые” зоны, запрещенные семантикой, здравым смыслом, коммуникативными потребностями - иллогизмы, как, например, “мясо ядовитых, несъедобных рыб или птиц” или “помещение (вместилище) для рыб”.
Возможно и прямо противоположное: отсутствие концепта при наличии лексемы. Можно ли говорить в этом случае о лакунах? Нет. “Если за словом не стоит соответствующий концепт, - считает А.П.Бабушкин, - его можно квалифицировать как “заумь”, т.е. как нечто не доступное пониманию” /10, c. 12/. Мы придерживаемся такого же мнения.
Так, известны факты изобретения учеными синтетических (искусственных) слов для выявления ощущений темного - светлого, легкости - тяжести, высоты - глубины, ширины - тонкости и др.: букоф - дичес, мовук - незич, вакам - зичин, манаф - нитис, лацца - ляцца, дыс - буф, тэс - поф и т.д. С помощью таких слов Г.Н.Иванова-Лукьянова /130, с. 139-141/ экспериментальным путем стремится выявить закономерности связей звуков и цвета.
Пытаясь вскрыть причину латентного символизма, Е.В.Орлова предложила информантам по 36 выдуманных, ничего не обозначающих слов, ничем по возможности не напоминающих знакомые слова русского языка, но эмоционально воспринимаемых как “хорошие” или “плохие”: агабак, яждец, тьядац, кулдом, рыдумер, вумп, жертус, шомдек, кесуфа, чалпиш, васлея, ховнас, басарак и др. При этом информантам предлагалось не только оценить каждое слово как обозначающее что-то хорошее, доброе, приятное, положительное, или, наоборот, - нечто отталкивающее, но и описать образы, возникающие в связи с этими словами /221, с. 148-149/. Полученные ответы показали, что почти каждое из предложенных “слов” у опрашиваемых вызывало мыслительные образы, которые, по нашему мнению, вряд ли можно считать концептами в силу высокой субъективности оценки, крайней противоречивости и мимолетности образа. Например, в связи со звуковым комплексом яждец у информантов возникли следующие представления: ядовитое растение; отрицательный герой романа, лживый, хитрый; ябеда; склочник и задира; добрый, веселый, хороший; двуличный, подленький; скверный старикашка, проживающий всю жизнь вдали от людей, жадный, думающий только о своем благополучии; смелый воин; сильный, смелый; злой, жадный старик, живущий один в старой лачуге; ловкий и смелый охотник и т.д. /221, c. 153/.
Здесь нет того, что утверждает Д.С.Лихачев: “Концепт не непосредственно возникает из значения слова, а является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека /177, c. 4/, т.е. при абсолютной самостоятельности искусственно созданной лексемы отсутствует ее словарное значение, которое никак не перекрывается в данном случае фонетической значимостью. Не случайно исследователи феномена звукосимволизма /23, 41, 50, 60, 61, 66, 98 - 105, 298, 299, 350, 360 - 362/ говорят о дополнительной информативности звуковой организации текста, а не об информации, носителем которой является лексическое значение слова. Е.Г.Сомова пишет по этому поводу: “Лексическое значение слова представляет собой некоторую информацию о внеязыковом объекте, который является предметом номинации. Фонетическое значение - это восприятие человеком звуков и звукобуквенных комплексов (графонов) как носителей определенных признаков... Фонетическое значение слова не находится в какой-либо причинной связи с лексическим значением, оно лишь “сопровождает” это значение в тексте, существуя независимо от него... В процессе восприятия как устной, так и письменной речи человек воспринимает и лексическое, и фонетическое значение слова... Определяющим типом информации, извлекаемой реципиентом из текста, является, конечно, семантическая информация...” /267, с. 154-155/.
В связи с этим вырисовывается и более четкое понимание концепта как любой дискретной содержательной единицы коллективного сознания, отражающей предмет реального или идеального мира, хранимого в национальной памяти носителей языка в виде познанного субстрата /177, c. 6/.