Важную роль в традиционной религии абхазов играет принцип внутренней и внешней “чистоты”. Жрецы, которые рассматриваются как посредники в общении между Богом и людьми, не могут назначать никакого вознаграждения за свою деятельность. Тем не менее, судя по многочисленным свидетельствам различных авторов, в прошлом абхазские жрецы получали весьма немалую плату за свои услуги. Это подтвердил и нынешний жрец святилища Аергь-Лапыр-ныха Золотинска Цымцба из села Бармыш, по словам которого, еще в советское время жрец Цымцба брал 50 рублей за снятие проклятия и в т.п. случаях.
В настоящее время все опрошенные нами жрецы сходятся во мнении, что они не могут назначать оплаты за свою деятельность, так как это несовместимо с их ролью посредников в общении людей с Богом и было бы грехом. Однако если люди по собственному решению подносят жрецу деньги или другие подарки в знак своей благодарности, это считается вполне допустимым.
Абхазские жрецы обязательно должны соответствовать характеристике человека “кристальной” чистоты. Возможно, это стало одним из важных факторов, некогда воспрепятствовавших утверждению в душах абхазов христианского учения. Об атмосфере и нравах духовенства в грузинской церкви, в подчинении которой с XI в. оказалась абхазская церковь (до этого она была административно подчинена Византии), весьма красноречиво свидетельствует один из средневековых летописцев: “недостойные и бесчестные более по наследству, нежели по достоинству, захватили главные епископаты, словно разбойники, и назначили себе же подобных священников и архиепископов, которые вместо соблюдения закона Божьего над всеми вершили беззаконие и из самого дома Господа и от священников исходили все грехи и беззаконие” (222, с.32). Естественно, что подобное поведение не способствовало утверждению авторитета церковных иерархов в абхазском традиционном обществе, в котором принцип “чистоты” в общении с высшими силами является одним из основополагающих.
Принцип “чистоты” постоянно присутствует во время традиционного абхазского моления, люди должны приходить чистыми и празднично одетыми, перед его началом жрец или молельщик умывает лицо и руки, иногда полощет рот. За ними то же делают все присутствующие. В жертву может быть принесено только “чистое” животное: оно должно быть без изъянов, упитанное, здоровое, холощеное (либо молодое и не случавшееся).
Чаще всего в жертву приносится молодой бычок, реже - козел, в некоторых случаях - баран, петух и т.п. Согласно объяснению Заура Чичба, жертвенное животное должно быть мужского пола потому, что Бог и Дыдрыпш - мужчины. Хотя в принципе допускается, что в качестве жертвы может быть принесено животное женского пола, при этом обязательно “чистое” - то есть не случавшееся (например, коза), подобное не практикуется. То же положение содержится в третьей книге Моисеевой Ветхого Завета, в первой главе которой Господь указывает Моисею, что при принесении жертвы Господу в виде тельца, либо из мелкого скота, из овец или из коз, животные должны быть мужского пола, без порока (Левит, I, II, 310).
Скорее всего, в прежние времена абхазские жрецы совершали моления в белой одежде: по воспоминаниям жрецов святилищ Дыдрыпш и Лдзаа, именно так поступали их предшественники. В настоящее время жрец может быть в одежде любого цвета, однако она должна быть непременно чистой и тщательно отутюженной. Во время моления жрец непременно расстегивает ворот своей рубахи и снимает пояс.
Сходная практика бытовала у осетинских жрецов. Как отмечает Л.А. Чибиров, осетинскому жрецу при совершении службы не следовало иметь при себе кинжала – основного элемента одежды, подчеркивавшего мужское достоинство. “Кроме того, он облачался в белую одежду, также более характерную для женщин и в бязевый (а не обыкновенный) бешмет (причем без пояса)” (223, с.185).
На основании белого цвета одежды жрецов и отсутствия у них оружия во время молений Л.А. Чибиров делает вывод о том, что имеется параллель между осетинскими жрецами и энареями – оскопленными женоподобными жрецами скифов (223, с.185). С подобной трактовкой нельзя согласиться: запрет на приход в святилище с оружием существовал в прошлом и сохраняется до сих пор не только для жрецов, но и для всех мужчин, что вовсе не свидетельствует об их “женоподобности”. К тому же для женщин на Кавказе скорее характерен черный цвет одежды, а не белый. Более вероятно, что практика снятия жрецами пояса (на котором в прежние времена непременно находился кинжал), а также развязывание головного убора ахтырпа с набрасыванием его концов на плечи и расстегивание воротника одежды, была призвана символизировать максимальную открытость и чистоту помыслов людей перед Богом. Подобная чистота вряд ли может быть у людей вооруженных (в этом плане показательно, что выражение средневековых летописцев “препоясать чресла” имело значение “начать войну”).
Принцип “чистоты” в традиционной религии абхазов практически полностью совпадает и с аналогичным принципом у древних греков. Как отмечал В.В. Латышев, “при совершении жертвоприношений соблюдались разные условия, которые везде и для всех считались одинаково обязательными и не допускавшими исключений. К их числу прежде всего относится чистота, считавшаяся безусловно необходимою для всякого религиозного акта. Требовалась как внешняя чистота, т.е. чистота одежды и тела, в особенности рук, так и внутренняя, нравственная, которая по крайней мере людям развитым казалась столь же, если не более, необходимою, как и внешняя. Боги не принимали даже богатых даров от грешника, обращавшегося к ним с нечистой совестью, тогда как незначительная жертва человека благочестивого и справедливого считалась богоугодною” (157, с.82).
Важное символическое значение в традиционной религии абхазов принадлежит огню, дереву и камням. При ритуале проклятия в святилище Дыдрыпш используются горящие свечи, которые ставятся на лежащую у корней дерева небольшую кучку камней и прислоняются к стволу дерева. Так же поступают осетины во время моления в находящемся близ Пицунды святилище Ирон дзуар (ниша из тесанных камней имеет там совсем недавнее происхождение).
В начале века аналогичный обычай описывал у сванов российский исследователь Кавказа А.М. Дирр: “Отправляясь на охоту, охотник берет воск, араку и немного муки, дойдя до места, назначенного для принесения жертвы, он печет лепешки, зажигает свечу, приложив ее к дереву или к камню, затем кладет на камень зажженные уголья и на них бросает кусочки воска, берет в руки лепешку и араку и, смотря на восток, молится и просит бога, в особенности, покровительницу дичи Дал, чтобы она послала ему добычу” (цит. по: 29, с.36).
О том, что подобные формы культа происходят из глубокой древности свидетельствует религиозная практика древних евреев: “деревенские алтари воздвигались на возвышенных местах, в виде кучи камней; они устраивались также в рощах, под тенью дуба, пальмы или тамариска. Там, где не было больших деревьев, при алтаре ставилось искусственное дерево в виде утолщенного кверху столба (“ашера”)” (85, с.118).
В настоящее время древний смысл многих религиозных ритуалов оказался скрытым для участников церемоний, в том числе для современных абхазских жрецов. Они продолжают совершаться потому, что такова традиция. Каким же мог быть смысл, вкладывавшийся в прошлом в данную церемонию?
Описывая религиозные воззрения людей эпохи раннего неолита, А.Б. Зубов отмечает, уже в самых ранних поселениях людей, в эпоху протонеолита встречаются вертикально поставленные или почти необработанные камни, местоположение которых свидетельствует об их почитании. По его мнению в данном случае “мы встречаемся почти наверняка не с примитивным обожествлением каменной глыбы, не с литолатрией, но с глубоко продуманным, а скорее - глубоко пережитым образом божественной безóбразности.
Камень, твердейший и неразрушимейший из всех земных материалов, говорил древнему человеку еще об одном, крайне важном свойстве Бога - о Его вечности и незыблемости. Смертный, легко разрушимый человек, желал соединить себя с существом, над которым не властны смерть и тление. И видимо поэтому камень стал для людей неолита “иконой” непостигаемого Бога” (94, с.121).
Подобное глубокое символическое значение, которое придавалось в древности необработанному камню, подтверждается Ветхим заветом. В десяти заповедях, данных Богом Моисею говорится: “Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных. Ибо, как скоро наложишь на них тесло твое, то осквернишь их” (Исход, ХХ, 25).
Можно предположить, что древние представления о символическом значении необработанного камня получили отражение в абхазском названии священного кувшина “ахапщщьа”, которое, как пишет Г.З. Шакирбай, дословно означает “камень перед кровью” (227, с.81), а также в названии святилища убыхов - Бытха, которое было переведено Ш.Д. Инал-ипа как “камень Быта[35]” (105, с.280). Вполне вероятно, что и в самом названии абхазских святилищ-аных: “Ан-ы-ха” (“Ан-аха”), которое можно перевести как “камень Бога” или “образ, икона Бога”, отражено древнее значение необработанного камня как олицетворения вечного Бога.
Если в представлении древних людей камень мог являться символом вечного Бога, то огонь мог выполнять роль посредника “между человеком и богами физической природы; именно на него было возложено бремя вознесения на небо молитв и даров людей, принося оттуда божественные милости” (114, с.344). Одновременно огонь мог рассматриваться как выражение и символ божественной справедливости, способный очистить нечистое и оскверненное, как свидетель клятв. Подобные древние представления можно проследить и в современных абхазских и осетинских ритуалах, хотя их первоначальное значение забыто: например, обряд очищения огнем жертвенного животного повсеместно объясняется тем, что после этой процедуры “мясо будет вкуснее”.