Таким образом, разрушение авторитарной бюрократической политической системы (по классификации Д.И. Энтера и Ф.Э. Эндрейна) не способствовало созданию системы согласительного типа. Отражая определенные характеристики этапа либерализации (модели Г. О’Доннелла, Ф. Шмиттера, А. Пшеворского), предполагающего институционализацию ряда прав и свобод, на этом этапе посткоммунистической трансформации в России закрепление и стабилизация демократических норм и процедур было вторичным по отношению к задачам сохранения контроля над властью/собственностью и недопущения реставрации. Высокая степень конфронтации элитных групп, недостаточное развитие структур гражданского общества, форсированный темп преобразований, внесистемный характер оппозиции создавали неблагоприятный климат для переговоров и пактирования.
Вместе с тем, негласное соглашение с номенклатурой все-таки состоялось. По утверждению одного из идеологов либеральных реформ Е.Т. Гайдара, «Россию у номенклатуры нельзя, да и не нужно отнимать силой, ее можно «выкупить»[25]. Принцип «власть в обмен на собственность» в модифицированном виде был также реализован в отношениях Федерального центра и регионов. Так, суверенизация ряда республик вполне соответствовала принципу «расширение полномочий в обмен на лояльность». Возможно, что в ситуации внутриэлитного раскола и непопулярности либеральных реформ подобная стратегия была неизбежной.
Отличительной чертой данного этапа посткоммунистической трансформации в России также является инверсионный характер политического процесса, выразившийся в изменении траектории и сочетании различных форм транзита. С точки зрения В.В. Лапкина, в рассматриваемый период в российском обществе сосуществовали разнородные элементы «навязанного», «договорного», «реформистского» и даже «революционного» переходов. И, тем не менее, в 1993 г., преодолев фазу неопределенности и типологической вариативности, развитие процесса вошло в русло, классификационно близкое имевшему место до августа 1991 г.[26] Исходя из этого подчеркнем, что воспроизводство «навязанного» перехода на различных этапах трансформации выступало в качестве устойчивой тенденции развития политической системы РФ.
Анализируя данную тенденцию, М. Макфол[27] указал, что за исследуемый период (имеются в виду первый и второй этапы политической трансформации) Россия пережила не один, а три перехода к демократии (первый переход – «перестройка» (инверсия - путч), второй – период после августовского путча (инверсия – октябрьский кризис 1993 г.), третий - принятие демократической Конституции (инверсия – поражение реформаторов на парламентских выборах 1995 г.)).
Третий этап (1994 – 2000 гг.) был сопряжен с дальнейшим формированием новой институциональной структуры, параметры которой, равно как и содержание политического процесса определяли дисбаланс в соотношении нарастающих требований и снижающейся поддержки по отношению к политической системе. Тенденции конфронтации сложившиеся на предшествующих этапах сохранили свою актуальность, но теперь противоборство разворачивалось между сторонниками сохранения и продолжения демократических реформ и оппозицией, организованной в рамках Народно-патриотического Союза России, получившего популярность из-за высоких социальных издержек реформирования. Еще одна линия противостояния, унаследованная из доконституционных периодов развития, выражалась в конфликте между исполнительной и законодательной ветвями власти, особенно обострившемся после победы левого большинства на парламентских выборах 1995 года («выборы разочарования» согласно модели А.Ю. Мельвиля)[28]. Так, на протяжении анализируемого периода в реальной и жесткой политической борьбе распределялись полномочия законодательной и исполнительной властей, политико-правовой статус которых был закреплен в Конституции. Однако, продекларированные разделение и специализация властей не подкреплялись практикой реализации механизма «сдержек и противовесов».
В этих условиях получила продолжение тенденция «обмена ресурсами», выразившаяся в опоре действующего режима на складывающийся сверхкрупный бизнес и дополнившаяся обратными процессами давления бизнеса на власть. Именно использование финансовых, медийных и интеллектуальных ресурсов бизнес класса обеспечило переизбрание Б. Ельцина на второй президентский срок в 1996 г. Таким образом, некоторые признаки авторитаризма, связанные, прежде всего, со сверхсильной позицией института президентской власти в ситуации отсутствия дееспособного носителя (лидера государства) неизбежно приобретают олигархический характер. Как справедливо отмечает А. Мигранян, «отсутствие реального институционального разделения властей и механизма сдержек и противовесов не только предоставляет Президенту возможность неограниченных действий, но и позволяет создавать механизмы сдержек и противовесов внутри институтов, что парализует всю политическую систему. Поэтому несоизмеримо по сравнению с традиционными институтами возрастает роль внеинституционально оформленного центра принятия решений»[29]. Присвоение олигархическими группами государственной власти, безусловно, противоречило базовым принципам демократии таким, как народный суверенитет, политическое участие, политическое представительство, конституционализм и другим.
И опять мы вынуждены констатировать, что вопреки распространенным транзитологическим моделям, предполагающим, наступление этапа консолидации демократии после «выборов разочарования», в России рассматриваемого периода наблюдалась скорее консолидация правящей группы, которая стала возможной в силу массовой социальной мобилизации. Закрытый для включения в политику новых социальных групп режим дестабилизировал функционирование политической системы. Опираясь на теорию модернизации С. Хантингтона, объясняющую зависимость политической нестабильности и социальной мобилизации[30], следует подчеркнуть, что олигархический режим формировал механизмы саморазрушения. Так, по мнению Л.В. Полякова, массовая мобилизация, выражавшаяся в неприятии большинством действующего режима, проявлялась в форме троякого распада: территориального, этнического и экономического[31].
Другой исследователь С. Холмс, высказал сходную позицию, суть которой заключается в анализе такого механизма разрушения политической системы, возникшего в ходе посткоммунистической трансформации России, как разгосударствление. «На примере нынешней России становится до боли ясно: несостоятельность государства угрожает либеральным ценностям столь же серьезно, как и деспотическая власть.… Без действенной государственной власти не будет ни прав человека, ни гражданского общества»[32]. Вместе с тем, размытость границ между такими понятиями, как «сильная государственность» и «авторитаризм» и в теоретической и в практической проекциях, по замечанию некоторых ученых[33], является угрозой для новых демократий.
Четвертый этап (2001 – 2007 гг.) условно можно назвать этапом режимной консолидации. Негативный консенсус элит, достигнутый на предыдущих этапах трансформации, в конечном итоге сыграл позитивную роль, так как позволил осуществить передачу власти и смену политического режима на согласительных принципах. Противоречивый характер и неоднозначность результатов преобразований в рассматриваемый период времени привели к существенной вариативности взглядов зарубежных и отечественных ученых относительно его стадиальности и итогов. Чаще всего исследователи дифференцируют данный этап политического развития России на две стадии: 2000 – 2003 гг. – демонтаж олигархического авторитаризма (Л.В. Поляков), контрреформирование (А. Балаян), воспроизводство/становление режима «управляемой демократии» (А.С. Ципко, Л.А. Радзиховский, Р. Туровский и др.)[34]; 2003 – 2007 гг. продолжение институциональных изменений и стабилизации режима.
В соответствии с транзитологическим моделям, смена политического режима на согласительных принципах должна была способствовать достижению позитивного многоуровневого консенсуса в обществе. Однако, анализируя итоги избирательного цикла 1999 - 2000 гг., В.Я. Гельман[35] указывает на формирование «навязанного консенсуса» элит, базирующегося на таких признаках нового политического режима, как моноцентризм (наличие доминирующего актора, достижению целей которого не способны препятствовать все другие акторы, вместе взятые), преобладание неформальных политических институтов над формальными, доминирование компромиссных стратегий взаимодействия доминирующего и остальных (подчиненных) акторов при отсутствии шансов прихода к власти политической оппозиции. Вместе с тем, автор обращает внимание на то, что хотя результаты «навязанного консенсуса» российских элит оказались далеки от демократической консолидации, значение демократических институтов вообще и выборов в частности не ставится под сомнение никем из политических акторов.