Безусловно, переход к такому способу управления, при котором граждане наделены правом участия в смене правящей элиты в ходе нормативных, законодательно закрепленных процедур и через устойчивые социально-политические институты в России осложнен: исторически ограниченным сроком формирования политической культуры (многие демократические ценности еще не смогли стать элементом внутренней культуры и потребностей человека); тем, что политический процесс характеризуется пассивным участием рядовых граждан в политической жизни; демократия слабо воспринимается обществом как инструмент решения актуальных социальных проблем. Несмотря на это, некоторые исследователи позитивно оценивают обозначенные характеристики российского демократического транзита. Анализируя особенности трансформации политической системы России, Клаус фон Байме[52], акцентирует внимание на том, что именно политическая апатия российского населения, которую принято считать негативным фактором, послужила, по его мнению, стабилизации нового режима. Более того, он считает, что в российских условиях развитая политическая культура участия привела бы к диктатуре.
Оценивая политический режим в России, отечественные авторы (В.Я. Гельман, А.Ф. Иванов, С.В. Устименко и др.[53]), чаще всего характеризуют его, как своего рода гибридную модель, для которой свойственны следующие черты:
-институциональный дефицит (в условиях расплывчатых правил политической игры сохраняется вероятность того, что эти правила будут неожиданно изменены);
-противоречие между демократической организацией, структурой и авторитарным содержанием функционирования власти;
-гипертрофия исполнительных органов власти (особенно института президента) в условиях режимной консолидации и дезинтегрированного общества;
-имитационный характер функционирования фасадных политических институтов (имитация стабильности/нестабильности);
-непрозрачность механизмов принятия политических решений в госаппарате, недостаточное развитие механизмов общественного и правового контроля.
Гибридность политического режима, с одной стороны, сохраняет потенциальные возможности для вариативности политического развития (в определенных условиях гибридность является способом адаптации комплиментарных институтов). С другой стороны, сочетание противоположных (традиционных и инновационных) элементов используется властными структурами в тех случаях, когда их интересы требуют отступления от продекларированных правил. Вместе с тем, нельзя не согласиться с Г.И. Вайнштейном, который утверждает, что концепция гибридного режима не столько описывает особый тип «новых демократий», сколько отражает общее для большинства из них состояние[54]. Специфика российской политической системы характеризуется, по его мнению, конфликтом между элементами реальной демократии и элементами, обусловленными не столько авторитарностью государственной власти, сколько ее слабостью, неэффективностью, неспособностью упорядочивать демократический процесс.
Осуществив первый этап демократического транзита (согласно теории двойного перехода, он связан с институционализацией демократических норм) в сложных социально-экономических условиях, российская политическая системам столкнулась с проблемами снижения эффективности, управляемости, делегитимации. Поэтому сущностной особенностью ее функционирования стало преобладание режима самосохранения над режимом регулирования и упорядочивания. В последующих политических преобразованиях (с 2000 г.) проявилась тенденция к усилению государственной власти через решение ряда задач (имеются в виду институционализация новых структур, ресубординация политической системы, восстановление функциональной специфики институтов, достижение утраченного консенсуса между ветвями власти, упорядочивание использования государственных ресурсов и контроля центральной власти над ними и др.). Результаты деятельности в этом направлении выразились, прежде всего, в обеспечении целостности системы исполнительной власти, усилении федерального присутствия в регионах, укреплении личной власти президента.
Таким образом, специфика переходного периода, основным содержанием которого является трансформация политического режима в России, определяется незавершенностью и смещенностью фаз транзита, протекающих с разной интенсивностью. До сих пор в российской политике сосуществуют демократические и авторитарные элементы, за период 1991-2008 гг. невозможно выявить точный алгоритм движения к демократической консолидации или отказу от демократии. Следовательно, институционализация демократии в России, должна быть направлена на формирование такого социально-политического порядка, который обеспечивает стабильный характер изменений за счет осознания общих интересов, ценностного согласия и значимости политических институтов. Опираясь на научную традицию исследования институционализации (Т. Гоббс, Д. Юм, Ж.-Ж. Руссо, О. Конт, Э. Дюркгейм, М. Вебер, Т. Парсонс, П. Сорокин, Ю. Хабермас и др.), ученые рассматривают этот процесс в качестве объединяющего многообразные изменения, которые формируют и преобразуют взаимодействия субъектов в систему. В основе этого процесса, по мнению П. Бергера и Т. Лукмана[55], лежат три фактора: хабитуализация (опривычивание), типизация (появление типичных моделей поведения) и легитимация (предполагающая несколько уровней: ценностный, инструментальный, символический и др.). Исходя из этого, Э.А. Попов подчеркивает, что одна из главных проблем становления демократии в России заключается в недостаточном уровне ценностного согласия, так как ее институциональное оформление, санкционированное сверху, опережает и не соответствует (или не вполне соответствует) культурно-психологической среде, в которой она вынуждена функционировать[56]. Очевидно, что завершение политической трансформации, достижение политической системой состояния устойчивого функционирования, при котором ее характеристики и свойства существенно отличаются от прошлого состояния и позволяют избежать возможной инверсии, в значительной степени зависят от взаимообусловленности институциональных и структурных (прежде всего, социокультурных) преобразований.
Подводя итог исследованию особенностей посткоммунистического перехода в России, отметим следующее.
1. Посткоммунистические трансформации не в полной мере вписываются в классические модели демократических переходов, сложившиеся в политической науке, так как они имеют иную стадиальность, отличаются специфичной иерархией процедурных и структурных факторов, носят смешанный характер форм транзита, реализуют одновременные преобразования в различных сферах, сохраняют значимость властных номенклатур, стимулируют появление сложносоставных конфликтов. Кроме этого, посткоммунистические трансформации характеризуются специфичными субъектно-деятельностными основаниями, к которым можно отнести дефицит демократических акторов, недостаточное развитие социального и политического капиталов в обществе, рассогласование приоритетов и ценностных ориентаций элитных и массовых групп. Обозначенное положение существенно затрудняет достижение ценностного и поведенческого уровней консолидации демократии.
2. Обозначенные особенности в большей мере связаны с такими факторами, как наличие/отсутствие демократических традиций, социально-экономические и социокультурные деформации коммунистического периода развития, заимствование существующих моделей преобразований, изменение мировой политической системы и др. Вместе с тем сохранение в большинстве случаев демократического вектора преобразований и достижение как минимум институциональной/режимной консолидации, сопряженной с формированием институциональной структуры, созданием механизмов, обеспечивающих воспроизводство политической системы общества и нивелирование антисистемных акторов, позволяют рассматривать посткоммунистические трансформации в качестве разновидности демократического транзита.
3. Проблемы, с которыми Россия столкнулась в ходе демократического транзита (экономический спад, высокие социальные издержки преобразований, олигархическая форма собственности, распространение коррупции, нестабильность демократических институтов и т.д.) не уникальны, однако, можно выделить ряд специфических особенностей ее политического развития. Так, во-первых, демократический переход осуществлялся не просто в условиях кризиса идентичности, а в ситуации построения новой государственности; во-вторых, модификация элит, необходимая для реализации согласительных процедур между оппонирующими сторонами, была недостаточной, поэтому противостояние оппонентов («реставраторов» и «реформаторов») носило открытый конфликтный характер, имело силовое разрешение, в результате чего конституционное закрепление получили нормы, соответствующие суперпрезидентской форме республиканского правления.
4. Узкая социальная база преобразований предопределила опору нового режима на формирующиеся региональные и экономические элиты в соответствии с принципом «обмена ресурсами». В этой ситуации неустойчивость демократических институтов и высокий уровень инверсионности политических процессов стимулировали режимную консолидацию в двух вариантах: олигархического авторитаризма (1996 – 1999 гг.) и плебисцитарной демократии с сильной исполнительной властью (2000 – 2007 гг.). Первый вариант менее жизнеспособен, так как сопряжен с механизмами саморазрушения (массовая негативная мобилизация, делегитимация, сецессия и т.д.). Второй вариант более устойчив с точки зрения ограничения давления на систему сил, ее разрушающих, но также уязвим с позиции воспроизводства политической системы без лидера, обеспечивающего легитимность основных политических институтов.