Непрекращающаяся деятельность является постоянным условием существования нарциссической личности. Основное убеждение, что для деятельности не существует никаких ограничений, а для отдыха - никакой возможности, вызывает у нее активность, которая кажется бесконечной, будь то внутренняя игра фантазии или внешняя суета с целью достижения максимальных результатов или выполнения максимального количества задач. В таком случае можно сделать большое дело, оставляя в стороне компенсаторные приступы депрессии и растворения личности, ощущения бессмысленного существования, навязчивого стремления делать, лишь бы что-нибудь делать72.
Если терапевт осознает и принимает нарциссический контроль так, что он начинает служить определенной цели, возникает здоровый процесс развития отношений переноса-контрпереноса. Через этот рупор можно трансформировать грандиозно-эксгибиционистскую самость, которую «услышала» настроенная на нее аудитория. Навязчивая деятельность может превратиться в рефлексию, а архаично-грандиозная самость уступит дорогу позитивному духовному потенциалу, который получит свое развитие в Самости, а свое отражение - в реалистичной самооценке.
Если успешно пройти этап «заткнись и слушай», может измениться и реакция контрпереноса на контроль пациента. Аналитик может почувствовать, как возрастает его эмпатия к пациенту, и оказывать меньше сопротивления при проникновении в глубину его психики. Контроль по-прежнему существует, но теперь он может ощущаться как призыв: «Будь у меня в глубине, там, где существуют мои истинные ценности». Это изменение сущности контроля поразительно. Из субъекта, нагонявшего на вас тоску и казавшегося поверхностным, появляется личность, которая знает, что означает понятие душа. Это происходит так, словно пациент знал об этом всегда и всегда имел тайное представление об этом внутреннем, религиозном измерении жизни ио своей личности, но эта тайна была скрыта от его взгляда. Чтобы проявиться, ей был нужен кто-то еще, а именно тот, кто смог бы ее увидеть на ее истинной глубине; в этом и заключалась цель того отчуждения пациента и его фрустрирующей контролирующей сущности.
Точно так же, как навязчивая деятельность освобождает путь для рефлексии, трансформация грандиозно-эксгибиционистской самости приводит к возможности бытия. Так дает о себе знать фемининная компонента психической деятельности73, о которой подробно пойдет речь в главах 4 и 5.
6. Смешанный перенос
Критикуя взгляды Кохута на нарциссизм, Кернберг отмечал, что идеализированная и зеркальная форма переноса получаются смешанными74. Хотя я не согласен с Кернбергом в его негативной оценке идеализации нарциссической личности и считаю, что взгляд Кохута на идеализацию как на потенциально позитивный процесс гораздо больше соответствует моим клиническим наблюдениям, мой собственный опыт позволяет утверждать, что очень часто происходит мощное сочетание зеркального контроля и идеализации. Существует немало случаев, когда не представляется возможности отнести перенос к чисто зеркальной или идеализированной форме. Однако это совершенно не значит, что мы должны встать на негативную точку зрения по отношению к нарциссической личности; лучше всего исходить из того, что смешение в анализе является prima materia (первоосновой -лат.), где необходимо разделять любую пару противоположностей. В таком случае можно прийти к выводу, что юнгианский подход, основанный, например, на методе амплификации75, часто оказывается полезным при работе с так называемым смешанным переносом.
Рассмотрим следующую клиническую картину. В результате слияния сознания и бессознательного пациента возникает контролирующий перенос, но в нем содержится скрытое требование идеальности аналитика, а также его мудрости и всеобъемлющего знания. В данном случае реакция аналитика отличается от общепринятой реакции контрпереноса на позитивную идеализацию, когда аналитик идентифицируется с идеальной фигурой и в течение всего процесса изумительно себя чувствует, чем наносит ущерб пациенту76. Чтобы этого избежать, под воздействием принуждения грандиозной самости пациента аналитик чувствует на себе его требование быть для него идеальным, что можно считать здоровой паранойей - процессом, при котором идеализация не только распространяется, но и контролируется. Это происходит, как если бы аналитика проверяли, может ли он (или она) быть идеальным, тогда как контроль защищает пациента от того, чтобы по наивности не направить свою идеализацию не на того человека. Я встречал эту форму контролирующей идеализации у очень творческих, духовно богатых людей.
Несмотря на то, что амплификации и другие особые методы, которые часто применяют юнгианские терапевты, могут оказать весьма неблагоприятное воздействие на работу психотерапевта в процессе нарциссического переноса и за это всегда платит пациент, искусственное состояние идеализации, вызванное терапевтом, оказывается одним из самых полезных амплифицированных процессов. Часто в подобных случаях, когда я мог понять смысл материала сновидений пациента при помощи амплификации текущего процесса, это в какой-то мере напоминало работу с воображением пациента, как об этом писал Юнг в книге «Символы трансформации» или Нойманн в «Природе и истории сознания», -тогда перенос разделялся. Постепенно развивалась неконтролируемая идеализация и вместе с ней происходила интеграция энергии грандиозно-эксгибиционистской самости в форме реалистичных установок, а также укрепление силы Эго. В подобных случаях контролирующее поведение пациента не принимало ярко выраженную форму садистских нападок, которые очень характерны для такого смешанного переноса.
Таким образом, юнгианский подход, который в отличие от психоаналитического использует амплификацию идеализации, более удобен при работе со смешанным переносом. Но встречаются и совершенно противоположные случаи, когда идеализация используется прежде всего для установления контроля, и тогда такие методы, как амплификация, будут давать прямо противоположный результат. Здесь еще есть чему поучиться как у психоаналитиков-фрейдистов, так и у юнгианцев, которые много позаимствовали из фрейдистской концепции (особенно следует отметить лондонскую школу Фордхэма). Поэтому для одной формы смешанного переноса классический метод амплификации может стать исцеляющим, тогда как для другой оказаться настоящим ядом.
В последнем примере, когда идеализация в значительной мере содействует управлению аналитиком, у нас нет другого выхода, кроме интерпретации садистской природы идеализации, осуществляемой пациентом. В этом процессе есть два важных аспекта, которые заслуживают внимания:
1) У пациента, усиленно распространяющего на аналитика идеализацию ради установления контроля над ним для извлечения собственной выгоды, под воздействием амплификации часто начинается диссоциация. Естественно, это обычно происходит к концу аналитической сессии, а потому еще больше заставляет аналитика почувствовать свою некомпетентность.
2) Это состояние диссоциации возникает в результате смешанного садизма аналитика и пациента. Аналитику необходимо уметь его распознать и вовремя сойти со своей позиции «всезнающего». Только тогда появляется возможность интерпретировать перенос с точки зрения цели, которую преследует пациент: заставить аналитика быть идеальным, чтобы в конце концов его одурачить.
Дальше последует часть записи моей аналитической сессии с пациентом Ж., мужчиной, обладавшим сильной контролирующей идеализацией. Эти записи относятся к той части нашей работы, в которой мне, наконец, удалось уловить природу процесса переноса-контрпереноса, после того как произошло отыгрывание «знающих» интерпретаций.
Перенос был контролирующим в сочетании с идеализирующим требованием. Отыгрывая это требование, я превратился в нападающего отца, и тогда пациент стал очень раздраженным, у него произошло расщепление и наступила диссоциация, его просто «не стало». Когда мне удалось его «собрать», стало ясно, что мне следовало быть для него «знающим», ибо это была единственная роль, в которой он воспринимал своего отца. Я смог ему показать, что, перестав быть знающим, я не перестал существовать, сделав так, что обнаружил это он сам. После этого стал появляться материал, связанный с эдиповым комплексом. Его страх, вызванный желанием на меня напасть, перестал скрываться за мазохистским подчинением, и тогда пациент начал задавать мне прямые вопросы о том, что я думаю о конкретных жизненных ситуациях или сновидениях, записи которых он мне приносил. Мне стало ясно, что здесь по-прежнему существует скрытое послание: меня спрашивали, но одновременно велели заткнуться. Одна его часть задавала вопросы, тогда как другая говорила: «Я не хочу от тебя ничего слышать!» Он был расщеплен с этой частью своей Тени, но постепенно смог это принять.
Когда пациент стал защищенным от ожидаемого им анального насилия, он попытался меня унизить. Он делал все возможное, чтобы заставить меня стать знающим, и когда терпел неудачу, пытался меня соблазнить. В конце концов он осознал свой садизм, что само по себе было большим достижением, ибо это означало, что он мог почувствовать природу своей связи с матерью. Пациент открыл для себя, что в этом отношении преобладает не только любовь, но и в значительной мере садистские влечения. Они появились вследствие идентификации с энергией отца, который открыто проявлял садизм по отношению к матери.
Главная трагедия в развитии пациента заключалась в том, что он сам тоже оказался объектом отыгрывания отцовского садизма, причем это происходило самым известным и самым жестоким способом: когда у Ж. стали возникать чувства, характерные для эдипова комплекса, отец эмоционально отстранился. Как 3-4-летний ребенок Ж. вел себя вполне нормально: он стал игнорировать отца, ушел в себя, и если отец проявлял к нему внимание, он отвечал ему тем же. Результат оказался весьма печальным: отец совсем от него отстранился, обременяя ребенка своей садистской Тенью. С этим Ж. ничего поделать не мог и затормозился в своем развитии на нарциссическом уровне, ибо его собственная садистская энергия заставляла его находиться в инцестуальной связи с матерью. В отсутствие отца, который мог бы создавать необходимое напряжение, Ж. никак не удавалось пройти эдипов уровень или выйти за его пределы. В результате произошла нарциссическая задержка в развитии, которая проявлялась в переносе в виде контролирующей идеализации, в требовании, чтобы я стал его отцом, которой позволил бы ему обрести себя. Однако это требование унижало и меня - он относился ко мне так, как раньше относились к нему.