1) важность проявляющихся грандиозных эксгибиционистских фантазий для процесса трансформации нарциссичес-ких структур;
2) как в результате работы на очень глубоком уровне может преждевременно появиться завистливая ярость;
3) как можно использовать каталитическую природу такой ярости при постепенном процессе трансформации грандиозно-эксгибиционистской самости;
4) каким образом формирование и стабилизация процесса переноса-контрпереноса для нарциссической личности может служить аналогом сказочного мотива «испытания женихов»;
5) как трансформированная эксгибиционистско-грандиозная самость может стать позитивным Анимусом, принимающим форму внутреннего зеркала.
Я буду говорить о ситуации, которая сложилась почти год спустя после начала аналитической работы, на том ее этапе, когда возник мягкий зеркальный перенос. В это время стал появляться эксгибиционистский материал: пациентка рассказывала свои истории с чувством стыда, и во сне появлялся ее обнаженный образ. Эксгибиционистские потребности Д. были потребностями в мягком отражении ее Самости, а не в том, чтобы (как это с ней случалось) оказаться жертвой физического насилия со стороны матери из-за ее завышенных требований и находиться в постоянной депрессии, которая при стремлении к самовыражению вызывала у Д. огромный страх. Сначала следовало отзеркалить ее мать, несмотря на все пережитки Д., которые были слишком сильными, чтобы разделить Эго и Самость. Она чувствовала себя в безопасности, только оставаясь в состоянии, соответствующем слиянию Эго и Самости.
Термин эксгибиционизм обычно рассматривается в уничижительном смысле. Однако все зависит от эмпатии наблюдателя. Если осознавать ту степень сосредоточенной боли, ту скрытую степень отчаяния Самости и ту степень тюремной ограниченности Эго, находящегося в полном отчаянии, термин весьма соответствует его феноменологии и ни в коей мере не является уничижительным. Быть на виду у всего мира становится первичной потребностью человека. Эту потребность следует принять как здоровую и функциональную, иначе не может быть речи ни о каком развитии.
Пока еще не развился зеркальный перенос, а эксгибиционистские фантазии пациентки только начали проявляться, Д. увидела следующий сон:
«Я оказалась в огромном открытом амфитеатре, где находится живое доисторическое существо. Оно огромных размеров и заполняет весь центр амфитеатра. У него есть крылья и перья, как у птицы, однако у него очень громоздкое тело, и мне совершенно ясно, что оно не может взлететь».
Птица представляла собой очень хороший образ ее фантазий, которыми она жила в течение долгого времени, - фантазий об успехах, любви, власти, деньгах и т.п. Но подобно коротким крыльям доисторической птицы, эти фантазии никогда не опускались на землю. Они не могли сублимироваться в ту форму, которая соответствовала бы ее Эго; они никогда не могли стать эго-синтонными. Вместо этого их наполняла архаичная энергия. Если они достигали Эго, то есть реальной жизни пациентки в пространстве и времени, это вызывало огромный страх перед эмоциональным подавлением.
Маленькие крылья говорили о незначительном идеализированном переносе. Это могло свидетельствовать о ее огромной духовной сфере, к тому же существовавшей в архетипической форме. Осознавая наличие этих энергий, пациентка была сильно ориентирована на трансцендентную размерность, но при этом редко находилась в состоянии, позволяющем распространить эту идеализацию на другого человека, чтобы не злоупотреблять ею. Если пространство идеализации оказывается исключительно архетипическим, может существовать тонкая духовная связь - и это является немалым достижением, - но при этом каждый раз возникает страх, что идеализации может превратиться в самовозвеличивание, возникающее в результате нетрансформированных эксгибиционистских потребностей Самости, которой для трансформации требуется надличностная размерность. Кроме того, при таком положении дел существует очень слабое ощущение воплощенной Самости, а следовательно, и слабое ощущение личностной идентичности, либо оно совсем отсутствует. Д. обладала очень сильным трансцендентным духом, сродни духовной силе архетипической размерности, но при этом она весьма слабо ощущала уникальность своего «жизненного эксперимента».
Чтобы не злоупотреблять своими идеализациями, которые пациентка переживала в прошлом, в том числе и в аналитических отношениях, Д. использовала стандартную защиту: она идеализировала мужчин, принимая на себя роль их Анимы82. Такой способ идеализации представляет собой сдерживающий паттерн, но вместе с тем он препятствует интеграции. Таким образом, идеализированного человека можно поработить на всю жизнь. В этом заключается некий способ укрепления женской идентичности через идентификацию с фемининной компонентой мужчины, но с точки зрения психологического развития такая идентификация может быть только временной и в конечном счете должна превратиться в соблазнительно-контролирующую идеализацию. И тогда появляются основания надеяться, что позже это поможет осознать фемининную компоненту Самости.
Только через свою жизнь как «женщины-Анимы» Д. могла воспринимать духовный мир своего отца. Это был ее обычный способ отношения к мужчинам, другого она не знала. В этом заключался позитивный признак развития зеркального переноса; для нее же это означало здоровое отношение к себе. Позже идеализированная форма переноса стала сильнее, но не раньше, чем Д. перестала играть роль «женщины-Анимы», и не раньше, чем трансформировался зеркальный перенос. Это придало ей необходимые силы, чтобы справиться с отделением Эго от Самости.
Как я уже сказал, трансформация архаичной структуры Самости Д. была вызвана появлением эксгибиционистских фантазий. Сейчас я вкратце изложу последовательность событий. Выразив страх и опасения, пациентка собрала свое мужество и сказала мне, что у нее были фантазии стать лучше всех во всем, за что бы она ни бралась. Она привела массу примеров из своего прошлого. Сначала я не мог понять, почему эти примеры были для нее столь травмирующими. Она рассказала о том, как в безмятежном детском возрасте пыталась в чем-то стать первой, например, в математике, но всегда оказывалась второй. Она была исключительно одаренной, но ей во всем обязательно нужно было становиться первой. Продолжая ее слушать, я почувствовал, как во мне где-то очень глубоко шевелится острое ощущение того, как сильно страдала ее душа, не имея возможности самореализоваться. И я поделился с ней этим ощущением, уверенный в том, что проявляю эмпатию к рассказу, который она мне подарила.
В тот вечер Д. позвонила мне и была очень агрессивна. Она была разъярена на меня за то, что я, по ее мнению, «опекал» ее, подпитывая ее "бедняжку"-Эго. Я удивился, так как был тронут ее рассказом и очень внимателен. Так впервые она выразила мне свой гнев; я ответил, что подумаю над тем, что она мне сказала, и в следующий раз мы с ней все обсудим. К этому времени уже довольно долго существовал мягкий зеркальный перенос, и наш аналитический контейнер оказался в состоянии выдержать вспышку гнева.
Размышляя над ее жалобой, я понял, что совершил ошибку. Я внимал ее рассказам, как если бы это были старые детские фантазии, и не мог осознать, что она пыталась до меня донести, как до сих пор испытывает страдания от таких же инфляционных мечтаний. Ее по-прежнему ничего не устраивало, кроме одного: быть во всем лучше всех, что по-прежнему было невозможно, а потому вызывало у нее состояние психологического паралича. Проявляя эмпатию к прошлому пациентки, я проглядел ее настоящее - состояние, в котором находилось ее Эго. Правильнее было бы сказать о том, насколько мне трудно выслушивать эти неуместные эксгибиционистские фантазии.
Кроме того, я недостаточно внимательно отнесся к ее потребности сохранять дистанцию; я был слишком эмпатичен и в результате оказался назойливым. Хотя на последующих этапах трансформации нарциссической личности (которые мы будем обсуждать позже и которые имели место в случае Д.) это глубинное проникновение необходимо, на данном этапе оно было совершенно неуместным. Оно расшевелило скрытую в глубине зависть, а также тайную убежденность в том, что я дразню ее и потом обязательно брошу. Это было то самое чувство зависти, которое превращается в ощущение «бедняжки».
В результате Д. решила, что в течение следующих нескольких месяцев ей нужно перестать делиться своими эксгибиционистскими фантазиями; они были «отложены в долгий ящик». Две недели спустя после той сессии, на которой я сделал ошибку, проявив слишком сильную эмпатию, ей приснился такой сон:
«Я нахожусь в замке и верхом на лошади скачу по лестнице вверх-вниз. Позади меня на лошади сидит мужчина. Так он проходит испытание, ибо я раздумываю, выйду за него замуж или нет. Он должен выдержать эту проверку, не упав с лошади и оставшись сидеть позади меня. Но он падает. Он говорит, что может скакать только на своей лошади. Но меня это совершенно не интересует. Я не думаю, что выйду за него замуж».
Д. сразу поняла этот сон, обозначавший перенос, и при этом хорошо осознавала такую его интерпретацию: ей следовало позволить мужчине (мне) скакать на собственной лошади. Но дело было вовсе не в этой конкретной интерпретации. Гораздо важнее было увидеть, что я не выдержал «испытания женихов», состоявшее в том, чтобы удержаться на лошади позади нее - такова была разновидность сказочного мотива, в котором герою достается принцесса, только если он от нее скрывается83.
Подобный паттерн доминирует в работе с нарциссическими расстройствами личности: реакция контрпереноса со стороны аналитика - в данном случае моя чрезмерная эмпатия - должна быть сдержанной, иначе аналитик станет заметным и перестанет выполнять необходимую отзеркаливающую функцию.