До сих пор у Эхо был не только голос, но и тело. Но, несмотря на свою болтливость, она не могла говорить все, что хотела, а лишь повторяла последние слова из всего множества слов, которые слышала. Так Юнона отомстила Эхо за ее болтливость: часто, когда Юпитер развлекался со своими любовницами-нимфами у себя высоко в горах, Эхо отвлекала его жену Юнону длинными историями, позволяя горным нимфам убежать и скрыться от ее ревнивых глаз. Узнав об этом, Юнона сказала Эхо: «Твой обманувший меня язык будет меньше болтать, когда станет покороче и тем больше получит наслаждение, тем меньше будет говорить». Так все и получилось. И все-таки Эхо могла повторять последние фразы услышанной речи и возвращала обратно последние услышанные ею слова.
И вот теперь, увидев Нарцисса, бродившего по лесной чаще, она воспламенилась любовью и украдкой последовала за ним. Чем больше она к нему приближалась, тем сильнее в ней разгоралось пламя любви, подобно тому, как горит на конце факела липкая сера, которая вспыхивает сразу, как только ее подносят к огню. О, как долго она пыталась приблизиться к нему с чарующей речью, как ей хотелось умолить юношу полюбить ее! Но над ней тяготел запрет Юноны, к тому же она не могла обратиться к нему первой. Но Эхо была готова ждать, пока заговорит Нарцисс, и вернуть ему все, что он ей скажет.
Наконец юноша увидел, что отстал от своих спутников, и тогда он закричал: «Есть кто-нибудь здесь?» - «Здесь!» - ответила Эхо. Изумленный, он оглянулся вокруг и закричал громким голосом: «Приди!» - «Приди!» - отозвалась ему Эхо. Он посмотрел назад, но никого не увидел, и тогда закричал снова: «Почему ты бежишь от меня?» - и опять услышал в ответ собственные слова. Обманутый неизвестным голосом, он остановился и крикнул: «Пойдем со мной!». Эхо радостно закричала: «Пойдем со мной!» - и выскочила из своего укрытия, чтобы обвить руками шею Нарцисса и крепко сжать его в объятиях. Но, увидев, как приближается Эхо, он побежал прочь от нее со словами: «Руки прочь! Не нужны мне твои объятия! Я скорее умру, чем лягу с тобой!» - «Лягу с тобой!» - повторила она, и на этом все закончилось.
Отвергнутая нимфа скрылась в лесной чаще, пряча в листве горящее от стыда лицо, и всю оставшуюся жизнь провела одна в горных пещерах. Но хотя ею пренебрегли, любовь все еще жила в ней и даже росла вместе с ее скорбью. Бессонные бдения Эхо привели ее к полному истощению; она стала изможденной, морщинистой, а со временем ее тело совсем растворилось во влажном воздухе. От нимфы остались только кости и голос, а затем - только голос; говорят, что ее кости превратились в камни. Эхо прячется в лесах, ее больше не видно на горных склонах, но каждый может услышать ее голос, в котором она продолжает жить.
Так Нарцисс посмеялся над нею, как насмехался над другими горными и морскими нимфами и над своими товарищами-юношами. Наконец, один из них, презираемый Нарциссом, подняв к небесам руки, взмолился: «Пусть впредь он будет любить только самого себя и никогда не получит того, что любит!» Богиня Немезида услышала эту отчаянную мольбу. Неподалеку находился водоем с чистой серебряной водой. К этому водоему пастухи никогда не пригоняли стада. К нему не спускались козы, которые паслись на горных склонах. Его поверхность никогда не тревожили коровы, птицы, дикие животные и даже ветви, в тени которых он покоился. По берегам его росла трава, тянувшая из него воду, и находившаяся неподалеку рощица никогда не страдала от солнечного зноя. Привлеченный прелестью этого места, утомленный жарой и погоней юноша прилег на берегу, чтобы отдохнуть и напиться воды.
Чем больше он старался утолить свою жажду, тем сильнее она становилась. Когда он стал пить из ручья, то увидел на поверхности воды прекрасное отражение. Он влюбился в свою несбыточную надежду и поверил в то, что она сбудется, хотя она была только его тенью. В безмолвном изумлении Нарцисс смотрел на свое отражение, оставаясь лежать, подобно статуе, высеченной из парианского мрамора. Лежа на берегу, он любовался своими глазами, подобными двум сияющим звездам, своими локонами, достойными самого Бахуса и самого Аполлона, своими нежными щеками, шеей цвета слоновой кости, благородной красотой своего лица, румянцем, который от смущения выступил на его белоснежной коже: короче говоря, он обожал все это, обожая самого себя.
Завороженный, он желал самого себя; он воздавал хвалу, и предметом его восхвалений был только он сам; он долго искал, и объект его вожделений нашел его самого; он зажигал любовь в других, а теперь сам загорелся любовью. Сколько напрасных поцелуев он посылал пустому бассейну? Сколько раз он опускал в воду руки в стремлении обнять свое отражение, которое видел, и всякий раз его объятия оставались пустыми? Он не имел никакого понятия о том, что видел, но то, что он видел, воспламеняло его любовь, очаровывало его и смеялось ему в глаза. О, бедный маленький глупыш, зачем ты напрасно мучаешься, стараясь обнять ускользающий от тебя образ? То, что ты ищешь, сейчас находится здесь, но едва ты отвернешься, твой любимый образ исчезнет. То, к чему ты так стремишься, - всего лишь тень твоего отражения, в которой нет ничего реального. С тобой она пришла, с тобой она остается, с тобой она и уйдет, если, конечно, ты вообще сможешь уйти.
Так, лежа на берегу ручья, он не знал ни сна, ни отдыха и не думал о еде; распростершись в прибрежной тени, он пожирал глазами свое отражение и никак не мог на него насмотреться, пока совсем не лишился сил. Чуть приподнявшись, он повернулся к деревьям, раскинул руки и закричал: «О, лесные чащи, неужели у кого-нибудь на свете любовь была более жестокой, чем у меня? Может быть, в прошлом - вы ведь помните все, ибо живете века, - был еще кто-то, испытавший подобные страдания? Я очарован тем, что вижу; но то, что очаровало меня и чего я ищу, я никак не могу найти, и это видение приковало к себе мою любовь. И умножает мою скорбь то, что разделяет нас не огромный океан, не дальняя дорога, не горные перевалы, не городские стены с наглухо запертыми воротами, а прозрачная поверхность водной глади.
Он, находящийся там, сам жаждет моих объятий. Ибо лишь только мои губы устремляются к сверкающей воде, он поворачивается ко мне лицом и его губы ищут встречи с моими. Вам, наверное, кажется, что к нему можно прикоснуться -так мало разделяет наши любящие сердца! Кто бы ты ни был, приди ко мне! О, одинокий юноша, почему, почему ты избегаешь меня? Куда ты исчезаешь, когда я к тебе приближаюсь? Мое стройное тело и мои годы совсем не такие, чтобы их стесняться: в меня влюблялись многие нимфы. Твой дружелюбный взгляд дарит мне какую-то надежду, и когда я раскрываю тебе объятия, ты в ответ раскрываешь мне свои. Когда я улыбаюсь, ты улыбаешься мне, и когда я рыдаю, по твоим щекам бегут слезы. На мои кивки ты отвечаешь кивками, и по движению твоих сладостных губ я могу прочитать ответ на мои слова, хотя ни одно из них не достигает моих ушей. О, я - это он! Я чувствую это, и теперь я узнал свой собственный образ; я сам зажигаю пламя и сам же от него страдаю. Что же мне делать? Должен ли он добиваться меня или я сам должен добиваться его? Зачем вообще добиваться? Я имею все, что желаю; все богатство, которое у меня есть, делает меня нищим. О, если бы я мог отделиться от своего тела! И хотя моя мольба звучит очень странно для влюбленного, я хотел бы, чтобы мой возлюбленный исчез с моих глаз! А сейчас мои силы съедает печаль; мне осталось жить совсем недолго, и жизнь для меня уже не мила. Я не боюсь умереть, ибо смерть избавит меня от несчастий. Я бы хотел, чтобы он, мой возлюбленный, продолжал жить дальше, но будет так, как должно быть: мы умрем вместе, на одном дыхании».
С этими словами он, полубезумный, вновь повернулся к своему отражению. Его слезы капали в воду, ее поверхность покрылась рябью, и на какое-то время в ручье исчезло его отражение. Тогда он вскричал: «О, жестокосердный, зачем ты покидаешь меня? Оставайся со мной, не бросай в одиночестве того, кто так тебя любит! По крайней мере, так ты останешься моим, чтобы я мог хотя бы смотреть на тебя, не имея возможности к тебе прикоснуться, и, глядя на тебя, мучиться от жгучей страсти».
Полный скорби, он разорвал на себе тунику и бил себя в истощенную грудь мертвенно-бледными руками. Под ударами его грудь стала красной: так яблоко, с одной стороны белое, с другой может быть ярко-красным или гроздь еще не созревшего винограда уже может иметь пурпурный оттенок. Когда поверхность воды успокоилась и стала гладкой, он вновь увидел свое отражение и был уже не в силах это перенести. И, как желтый воск тает от мягкого тепла, как морозный иней исчезает под лучами утреннего солнца, так и опустошенного любовью юношу медленно пожирал внутренний огонь. Исчезли красно-белые краски, иссякли все его силы и вся энергия, исчезло все, что когда-то доставляло ему радость, очень мало осталось от того стройного тела, которое когда-то так привлекало Эхо. Но, увидев его таким, все еще полная гнева и не забывшая ничего, она его пожалела, и при каждом вздохе бедного юноши, при каждом ударе в грудь она возвращала ему эти звуки скорби. Он бросил взгляд на столь желанный ему ручей и промолвил, испуская последний вздох: «Тщетна была моя любовь. Прощай, мой возлюбленный!» - и все, что его окружало, вторило его словам. И когда он сказал: «Прощай!» - «Прощай!» - повторила за ним Эхо.