Фактически мы и достигаем шизоидного уровня личности, но его сущность оказывается совершенно иной по сравнению с шизоидной личностью. В последнем случае расщепленная Самость (названная Гантрипом регрессированным Эго)257 оказывается пассивной. Она уходит в сон, напоминающий смерть, в котором совершенно отсутствует сердце, и когда появляется, вся наполняющая ее энергия быстро иссякает. Но существует шизоидная динамика, напоминающая характерную черту «появления-исчезновения» шизоидной личности258, которая является симптоматичной для разных видов расщепления Самости. Эйген относит к таким случаям следующие.
«Регресированное Эго, в соответствии с описанием Гантрипа, является совершенно пассивным. Оно ищет материнскую утробу. [Но в данном случае] эго-структура живет интенсивной жизнью и обладает сконцентрированной активностью. Это ощущается как энергетическая аура - у человека создается ощущение, что из него выделяется энергия. Здесь передышка заключается не в пассивном замирании в утробе, не в засыпании, а в активном спокойном созерцании, согласованном и электризующем. В этом случае оказывается, что в схеме Гантрипа отсутствует понятие, которое точно описывает это состояние Эго»259.
Говоря об эго-структуре, живущей интенсивной жизнью и создающей ощущение выделяющейся энергии, Эйген пользуется психоаналитической терминологией. В контексте наших рассуждений следовало бы говорить о расщепленной Самости, воссоединяющейся с Эго, о приобретении Эго нового качества. Так все и происходит, но при этом Эго остается прочно связанным с великой, характерной для Богини архетипической размерностью. Именно поэтому оно живет «интенсивной жизнью» и обладает «энергетической аурой», которую само же и выделяет. И по той же причине считается, что оно пребывает в активном спокойном созерцании. Оно видит, ибо связано с этой архетипической энергией, вызывающей образное видение, и пребывает в молчании и покое, ибо только в молчании оно способно видеть и только в молчании может стать видимым.
Основная клиническая проблема, которая появляется на второй стадии трансформации, находится в прямом соответствии гомерову гимну: расщепленная Самость соединяется с создающей наслаждение архетипической энергией, она проникается радостью и наслаждением, а затем почти моментально приходит упорное ожидание нападения260. Такой драматический процесс разыгрывается в бессознательном пациента, о котором он зачастую не имеет ни малейшего представления. Но на этом этапе вспыхивает его собственное сознание, v если его внутренний мир становится видимым, он также приобретает способность видеть.
Можно ошибиться в том, какие характерные шизоидные черты в этот момент проявляются в виде сопротивления переноса, ибо на первой стадии трансформации их появление всегда свидетельствует о сопротивлении образованию нарциссического, и прежде всего идеализированного переноса. Но в данном случае главное отличие заключается в том, что к этому времени нарциссические переносы уже давно сформировались и были проработаны, что привело к видимым изменениям в поведении и образованию новой психической структуры. Далее природа нового переноса, который только-только начинает формироваться, преимущественно обусловлена характерным для нашего восприятия свойством «появления-исчезновения»; при этом она не имеет ничего общего с индуцированной природой нарциссического переноса.
Нам приходится иметь дело с архетипическим динамическим процессом, который только выглядит шизоидным. Правильнее было бы говорить о новом проявлении Меркурия, уделяя особое внимание его феноменологической особенности бегущего оленя, который периодически скачет туда-сюда, то появляется из леса (бессознательного), то снова скрывается в нем261. Говоря на языке алхимии, это состояние можно назвать «неустойчивым», летучим; оно требует устойчивости - и тела, и сознания, - а содержанием этого состояния-сосуда являются аналитические отношения переноса.
Чтобы помочь возвращению персефоноподобной человеческой души, нам следует принять на себя пассивную роль инициирующегося в Элевсине и, будучи вовлеченными в шизоидную динамику, подобно Деметре, пережить эмоции ярости и скорби. Как только наша энергия уносится уходящей вглубь душой, мы чувствуем скорбь и, оказавшись покинутыми, испытываем ярость. Мы почти неизбежно отождествляем себя с насильником, ибо ожидание пациентом садистского нападения является столь сильным, что легко индуцирует у нас соответствующие эмоции; таким образом мы стремимся войти в родительский образ, который когда-то участвовал в нападении, реализуя свою завистливую потребность в обладании Самостью.
Иногда такое завистливое нападение является чисто субъективным: когда пациент испытывает радость, это всегда выглядит превосходно, поэтому порой бывает очень трудно преодолеть желание испытать такую же радость самому, то есть в процессе воспроизвести роль насильника, испытывая завистливое возбуждение к пациенту. Но на практике субъективные факторы всегда смешиваются с объективными; искусство и смысл анализа заключаются в том, чтобы их разделить.
2. Мотив двойника и появление Самости
Главные Элевсинские божества имели двойников. Вот что по этому поводу пишет Кереньи:
«Каждый, кто изучает элевсинскую мифологию, должен обрести особого рода двойное видение, если надеется иметь полное представление обо всей традиции - как буквальное, так и образное, при всех противоречиях, которые существуют между ними.
Двойное видение, которое я имею в виду, не является субъективным: два одновременных видения имеют своих мифологических персонажей, соответствующих двум мифологическим этапам, на которых одна и та же божественная фигура появляется в разных ролях, а иногда в одной и той же роли. Прежде всего это касается Персефоны, которая является царицей подземного мира, оставаясь при этом дочерью своей матери...
"Ты можешь уйти, - говорит Гадес, - только к своей матери... Но когда ты здесь [в подземном мире], ты будешь править всеми, кто ходит и ползает по земле! Тебя будут почитать выше всех бессмертных богов"»262.
Такое дублирование элевсинских божеств, и прежде всего Персефоны, с клинической точки зрения можно представить как феномен возвращения когда-то расщепленной души. Когда возникает шизоидная динамика, свидетельствующая о переходе на новый уровень трансформации, она часто проявляется в образах двух детей. Они не являются абсолютными двойниками: один из них более жизнеспособен, чем другой, он гораздо более «архетипичен», он истинное дитя наслаждения, тогда как другой более пассивен, несколько депрессивен и, в общем, склонен к мазохизму. Как мы увидим, «ребенок-мазохист» действительно создал себе место, где он может жить, и это место заменяет ему мать.
Глубинный образ ребенка, который купается в радости, появляется гораздо реже, чем образ другого ребенка, который обычно бывает немного старше. Эти два образа во многом соответствуют паттерну, отразившемуся в гомеровом гимне: одна Персефона является царицей подземного мира и там властвует надо всеми, «кто ходит и ползает по земле». Другая Персефона, которая возвращается к своей матери, хотя и оказывается более жизнеспособной, чем была до совершенного над ней насилия и возвращения, все-таки обладает существенно меньшей нуминозной силой богини, чем в подземном мире. Все, что можно увидеть с помощью обычного зрения, которому недоступно образное видение, всегда менее жизнеспособно по сравнению с тем, что открывается через образ Деметры. Несмотря на то, что в Элевсинских переживаниях определенно встречались феномены, несоизмеримые по масштабу с явлениями, с которыми мы сталкиваемся в клинической практике, оказывается, что между ними существует определенная связь, которая, наверное, не слишком отличается от связи между макрокосмом и микрокосмом. Элевсинские переживания не вытекают из индивидуальной психодинамики, но явно говорят о ней, и оба феномена следуют одному и тому же паттерну.
Прежде чем продолжать обсуждение феноменологии двух «внутренних младенцев», очень важно сделать еще один шаг в рефлексии природы изменений, происходящих в энергетическом поле отношений переноса-контрпереноса.
ПРОНИКНОВЕНИЕ ОБРАЗОВ
Главным переживанием, сопутствующим растворению (в позитивном смысле этого слова) нарциссических структур, является растущее осознание индивидуальной непроницаемости. Человек перестает себя ощущать заключенным в рамках этих структур здесь-и-теперь, исчезает склонность к потере осознания своего тела.
Хотя такие явления происходили во время нарциссических переносов, их было очень легко потерять из виду во время борьбы со стремлением к контролю и другими реакциями, индуцированными переносом. Часто, когда эти переносы становились сильными, было трудно ощущать связь - в лучшем случае можно было эмпатически отзеркалить то, что происходит с человеком, почему у него появляется необходимость в том или ином переносе, и уже после такой рефлексии составить соответствующее представление о происходящем и сформировать недирективный подход к его материалу. Но совершенно другое дело - принимать активное участие в глубинных переживаниях человека, которые с ним происходят в данный момент. С помощью нарциссических защит он отстраняет нас от этих переживаний, и нам следует уважать ту дистанцию с нами, которую он устанавливает. Даже незначительное сокращение этой дистанции он ощущает как психическое насилие, словно мы слишком близко подошли к некой весьма драгоценной для него части.
Это совершенно не тот случай, когда переносы уже в достаточной мере растворились. Все происходит иначе: появляется не просто осознание того, что мы не работаем на глубине, но что это вообще возможно. Тогда отказ от активного проникновения и тщательной работы в данный конкретный момент и присутствие, которое может ощущаться только в поверхностной воплощенной форме, могут привести к характерному садистскому отчуждению. Если на первой стадии трансформации была совершенно необходима отчужденная, рефлексивная позиция и слишком глубокое проникновение могло стать пагубным, то теперь ситуация становится прямо противоположной: сохранение дистанции, рефлексия и недостаточно надежное присутствие, которое «ощущается внутри» в качестве материального образа, теперь воспринимаются как