Пришедшиеся на 1927 г. решающие схватки Сталина и его единомышленников с партийной оппозицией тоже не обошлись без антиеврейских проявлений. Повторяя потом многократно, что «антисемитизм поднимал голову одновременно с антитроцкизмом», Троцкий отмечал случаи в Москве, когда на заводах рабочие чуть ли не открыто заявляли, имея в виду оппозиционеров: «Бунтуют жиды». За всем этим, по его мнению, стоял Сталин, настраивавший таким образом трудящихся против оппозиции. Ловким интриганом, тайно прибегающим ради достижения своих политических целей к антисемитской провокации, предстает Сталин и в документе, вышедшем из-под пера коммуниста-политэмигранта А.В. Гроссмана. 13 октября 1927 г. он направил в столичный Замоскворецкий райком партии заявление, в котором обвинил лидера «контрреволюционной децистской организации» Т.В. Сапронова в том, что на одном из собраний оппозиционеров тот поделился следующим воспоминанием: «Однажды говорил я со Сталиным, и вдруг он мне говорит со свойственным ему грузинским акцентом: «Большой антисемитизм!» Я (Сапронов.) спрашиваю Сталина: «А что же делать?» На это Сталин отвечает коротко: «Слишком много евреев в политбюро. Надо их выбросить. Вот такой русский человек, как ты, должен быть представлен в политбюро», — сделал мне комплимент Сталин». Правда, эти и другие свидетельства подобного рода исходили, разумеется, из враждебного Сталину политического лагеря, лидеры которого, и, прежде всего, Троцкий, стремясь дискредитировать Сталина, зачастую выдвигали против него облыжные обвинения, в том числе приписывали ему явно измышленные антисемитские высказывания и действия. Вместе с тем, поскольку некоторые факты из такого рода компромата носят достаточно конкретный и даже детальный характер и исходили от ряда, в том числе и враждовавших между собой, оппозиционеров, нет оснований совсем не принимать их в расчет. Яркой и достаточно правдоподобной выглядит сценка, описанная известным перебежчиком Б.Г. Бажановым, который в 1920-е гг. был техническим секретарем политбюро ЦК ВКП(б). Он стал свидетелем того, как Сталин, прочитав переданное ему Л.З. Мехлисом письмо от Л.Я. Файвиловича (секретарь ЦК ВЛКСМ в 1923 — 1925 гг.), пришел в бешенство от критического тона данного послания и обозвал его автора «паршивым жиденком». Кроме того, существуют и бесспорные косвенные доказательства циничного обыгрывания Сталиным еврейской темы, приобретшей с середины 1920-х скандально-политизированный характер. Чего стоят только еронические обращения вождя в письмах 1926 — 1929 гг. к своему ближайшему соратнику В.М. Молотову: «Молотович!», «Молот-штейну привет!»". На основании всего этого можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что обходившийся в политике, по собственному выражению, без белых перчаток и прибегавший буквально ко всем средствам ради удовлетворения властных амбиций, Сталин, как типичный диктатор-популист, конечно же, потаенно эксплуатировал в своих интересах и антисемитские настроения, широко распространившиеся тогда как в партийных рядах, так и в обществе в целом. Дуализм ситуации состоял в том, что, с одной стороны, Сталин приближал к себе и осыпал различными милостями лично преданных ему евреев (Л.М. Каганович, Л.З. Мехлис и др.), а с другой, в борьбе с их соплеменниками, являвшимися его политическими противниками (Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев и др.), не брезговал и антисемитизмом. В этом и состоял отчетливо проявившийся тогда советский партийно-пропагандистский антисемитизм, который стал развиваться и набирать силу пол прикрытием официальной идеологии марксизма-ленинизма и явился предтечей государственного антисемитизма. Эта промежуточная форма проявила себя в основном как дозированная и строго избирательная устная пропаганда, проводившаяся сталинским руководством главным образом против партийных оппозиционеров еврейского происхождения. Но, используя антисемитизм как некое тайное оружие в верхушечной борьбе за власть, Сталин, как это ни парадоксально звучит, одновременно боролся, или, точнее, вынужден был бороться со стихией массовой бытовой юдофобии. Тут он руководствовался не столько античной абстрактной мудростью о Юпитере и быке, сколько тем злободневным соображением, что, ругая евреев, рядовой обыватель зачастую на самом деле проклинает таким «опосредованным» образом отождествляемую с ними ненавистную ему советскую власть. Причем, в относительно либеральные 1920-е проявлялось это и в открытых призывах, несшихся из темных и невежественных слоев народа, еще далеко не вышедших из-под остаточного влияния дореволюционной черносотенной пропаганды: «Бить коммунистов и жидов, доведших страну до гибели», «Даешь войну, вырежем евреев, а потом очередь за коммунистами». Неслучайно в июне 1927 г. в уголовный кодекс была включена специальная статья 597, каравшая за пропаганду, возбуждающую национальную и религиозную вражду или рознь.
Достигнув своего апогея в 1929 — начале 1930 гг., кампания борьбы с антисемитизмом затем стала ослабевать, пока не сошла на нет в 1932 г., что было обусловлено не только интенсивно начавшейся «патриотизацией» идеологии, но и тем, что значительно укрепившемуся режиму власти удалось к тому времени пресечь в плебсе открытые проявления антиеврейских (то бишь антисоветских) настроений. Сыграли свою роль и экономические рычаги: в рамках перехода от нэповской экономики к командно-плановой была ликвидирована в директивном порядке безработица, а значит, устранена чреватая многочисленными конфликтами на национальной почве ожесточенная конкуренция в сфере труда. Нейтрализации антисемитизма в рабочей среде способствовало еще и то обстоятельство, что в ходе развернувшейся широкомасштабной индустриализации страны в народное хозяйство вовлекалось (главным образом путем вербовки рабочей силы в сельской местности) множество представителей таких нацменьшинств, которые в большинстве своем не владели русским языком и еще больше, чем евреи, выделялись по своему внешнему облику, культуре и традициям на фоне основного славянского населения. Поэтому они, отвлекая внимание от евреев, становятся главными объектами травли обывателей-шовинистов. Не остались в стороне органы госбезопасности, которые в «переломные» 1929-1930 гг. предприняли ряд утолявших антисемитизм плебса репрессивных акций, направленных главным образом против нэпманов и спекулянтов из еврейской среды. По указанию ЦК, ОГПУ только в апреле 1929 г. арестовало свыше ста «заведомых спекулянтов по Москве, являющихся фактически организаторами паники на рынке потребительских товаров, и «хвостов»» и выслало их «в далекие края Сибири». Позднее Москву и другие крупные города страны захватила так называемая «золотуха» — кампания по насильственному изъятию золота, валюты и драгоценностей у бывших «эксплуататоров», среди которых было немало прежних нэпманов еврейского происхождения.
Между тем, крымская еврейская автономия так и не была создана, весной 1927 г. в качестве альтернативы ей было избрано переселение евреев на Дальний Восток. Этот вариант решения еврейского вопроса в СССР представлялся тогда сталинскому руководству оптимальным, особенно в пропагандистском плане. Во-первых, евреям как бы предоставлялась реальная возможность национально-государственного строительства, что называется, с чистого листа, на необжитой, но собственной территории и превращения в перспективе в соответствии со сталинским учением в полноценную социалистическую нацию. Во-вторых, радикально решалась проблема трудоустройства десятков тысяч разорившихся и оказавшихся безработными вследствие свертывания НЭПа еврейских торговцев, кустарей и ремесленников, которые теперь могли помочь государству в решении важных экономических и военно-стратегических задач на отдаленной и неосвоенной территории. В-третьих, в отличие от Крыма, дальневосточный регион находился на значительном удалении от центров мировой политики, и Сталин мог без особой оглядки на внешний мир ставить там свои национальные эксперименты. Наличие там по соседству, на другой стороне советско-китайской границы, поселений казаков-эмигрантов власти в СССР не смущало. Наоборот, это воспринималось ими как весьма удачное обстоятельство: ведь благодаря присутствию евреев, мягко говоря, не симпатизировавших бывшим белогвардейцам, надежность охраны границы могла только усилиться. В-четвертых, поскольку, начиная с 1927 г. вооруженные силы Японии все активней вмешивались во внутренние дела бурлившего от внутренних распрей Китая и в 1931 г. начали оккупацию его северо-восточной провинции Манчжурии, советское правительство должно было укрепить общую обороноспособность Приамурья, в том числе и за счет переселения туда евреев. В-пятых, дальневосточный проект, в отличие от крымского, не только не стимулировал рост антисемитизма, но, наоборот, благодаря перемещению евреев из густонаселенной европейской части СССР, с ее исторически сложившимися очагами юдофобии, в почти безлюдный край достигалось сокращение масштабов этой социальной болезни. И, наконец, захвативший страну пафос индустриализации сделал как бы «немодным» решение еврейского вопроса аграрным способом который, как уже было сказано выше, в условиях Крыма показал свою экономическую несостоятельность, так как был сопряжен с крупными финансовыми издержками. К тому же после разгрома «правых» аграризация как бы ассоциировалась с осужденной партией «бухаринщиной».