Как мы видели, бытие Лолы в целом истощено попытками защититься от всего, что может вывести из равновесия ее существование и поставить его под вопрос. Она спокойна, только если может защитить себя от Сверхъестественного посредством определенных ритуалов, также, как Эллен Вест успокаивалась, только когда считала, что защитила себя, прибегнув к посту и очищению кишечника, а Юрг Цюнд с помощью своих пальто и своей показной безобидности1. Там, где человеку не удается контролировать этот постоянно таящийся страх, это прохождение по канату, туго натянутому над пропастью существования, там существование падает в бездну, следуют приступы паники и тревоги. В этом случае Dasein погружается в тревогу, но не в свойственную ему или экзистенциальную тревогу, состоящую в погружении в ничто в качестве основы и окончательной проверки экзистенциальной зрелости, а в чуждую ему, производную тревогу, боязнь чего-то определенного, конкретной катастрофы*.
И все же мы должны осознавать, что формирование идеала как такового начинается уже со скрытой экзистенциальной тревоги, с необходимости принятия существования таким-то и таким-то. И поэтому, в связи с тем, что идеал уже возник в тревоге, угроза ему неизбежно ведет к приступу тревоги. Мы всегда должны иметь это в виду. Кьеркегор отметил, что желание не быть естественным (или, лучше, не быть самим собой) при одновременном упорном сохранении желания быть собой в смысле собственной личности, уже подразумевает отчаяние в смысле тревоги. (Следует помнить, что во всех этих случаях ранее уже произошло
* Позднее я покажу, каким образом мы все еще можем говорить об экзистенциальной тревоге на суеверной стадии.
отречение от любви, как от важной двойственной формы существования.) Однако в случае Лолы отчаяние —это не только отчаяние из-за необходимости пребывать в мире конкретным и никаким иным образом, как в других случаях; здесь это отчаяние из-за бытия в мире вообще!
Прежде чем перейти к экзистенциальному анализу случая Лолы, мы должны внимательнее сосредоточиться на конфликте между идеалом и сопротивлением со стороны безрадостного мира ("реальности"). Этот конфликт наиболее ясно и просто выражен в случае Эллен Вест; здесь идеалом служила стройность, а сопротивление проявлялось в форме голода. Таким образом, идеалу противоречила жизненно важная необходимость, непреодолимая сила, проистекающая из телесной сферы. Чем сильнее, ради идеала, подавлялась потребность, тем насущнее она становилась. Воздушный мир все больше и больше превращался в мрачный мир, мир безвыходного положения. Само по себе это разрастание и гипертрофия темы голода доказывает, что Dasein, вероятно, первоначально ощущало угрозу со стороны жизненной сферы, сферы тела, и что идеал (стройности) уже, должно быть, представляет дамбу, защиту от этой угрозы. Там, где дамба оказалась не совсем "непроницаема" или имела "бреши" (острое ощущение голода при виде искушающей пищи), там тревога свободно проникала через нее, и начинался ее приступ. Пост и очищение желудка были попытками заделать эти бреши. Но в конце концов возникла угроза разрушения всей дамбы и сведения существования к ненасытной алчности. Эллен Вест избежала этой опасности, покончив собой.
В другом случае, случае Юрга Цюнда, дело обстоит не так просто. Ранее говорилось, что выдвигает возражения и оказывает сопротивление идеалу мир окружающих людей. Против этого можно возразить, что окружающие Юрга Цюнда люди не причинили ему никакого вреда и что их "сопротивление", их презрение и критическое отношение существовали, главным образом, "в его воображении". Но Юрг Цюнд не только действительно страдал в детстве от презрения "улицы", и его страдания не только стали "навязчивыми" для него, кроме того, —и это важнее — сам мир окружающих людей представляет собой силу, которую ощущает всякое существование, независимо от того, как оно принимает его условия: страдая от него, или даже ломаясь под его гнетом, бросая ему вызов, игнорируя его или насмехаясь над ним. Это сила, с которой —в случае Юрга Цюнда —преимущественно связана тревога. Здесь идеал социального роста выступает
дамбой, предосторожностью против экзистенциальной тревоги, сфокусированной на мире окружающих людей. Чем плотнее дамба, окружающая существование, тем интенсивнее тревога, прорывающаяся через ее бреши. Но, в конечном счете, и здесь защиты дамбы оказывается недостаточно. Существование убегает от тревоги в пассивность, ментальную смерть. Юрг Цюнд уже больше не может прийти к соглашению с жизнью и истощается во все новых "последних усилиях". Снова идея должна капитулировать перед реальностью, перед тем антропологическим фактом, что существование не изолировано, а разделяет свое бытие с другими. Существование, которое всегда является сосуществованием, побеждает Экстравагантное желание избавиться от беспокойства со стороны окружающих и быть поглощенным только самим собой.
Предвосхищая возражение, что, в итоге Dasein одерживает победу в своей единичной, изолированной, "аутистичной" форме, следует отметить, что считать крайне аутистичное существование солипсическим —ошибочно; при полном аутизме Dasein больше уже не существует как solus ipse вообще; оно больше не существует как "я само"*. Когда Dasein отдаляется от мира окружающих людей, от того, что сосуществует с ним, оно забывает и себя или, скорее, отказывается от себя как самого себя. Это относится только к полному шизофреническому аутизму. Там, где человек просто отгораживается от мира, где он просто отступает в недовольстве и гневе, в подозрении или презрении, там он все еще существует — как недовольное, смеющееся, недоверчивое или презирающее я.
Именно такого рода размышления не просто позволяют нам увидеть в шизофреническом аутизме просто более высокую степень психологического свойства (например, интроверсии), но и помогают понять его с точки зрения аналитики Dasein как форму бытия, существенно отличную от любой психологической категории. Там, где Dasein больше уже не ориентируется в пространстве и времени, где оно перестает быть самим собой и общаться с другими, там оно больше не имеет "вот" (da), Ибо оно имеет свое "вот" только в трансцендентности [Ьberstieg] Заботы [Soige] —не говоря уже об экзальтации [Ьberschwang] Любви —или, выражаясь другими словами, в его доступности [Erschlossenheit], что является всего лишь исчерпывающим термином для обозначения ориентации во времени и пространстве, бытия самим собой и т.п. Это
* По этой причине термин аутизм (autos — сам) слишком психологистичен и вводит в заблуждение, во всяком случае в том, что касается конечных аутистичных состояний.
также объясняет, почему мы воспринимаем крайне артистичного шизофреника не как "подобного нам", а как автомат. Мы не считаем его таким же, как мы, человеком, отвечающим за свое поведение по отношению к нам, и обычно не ждем от него разумного [sinnvolle] ответа. Мы воспринимаем его как безответственное, безответное "просто существо". (Это, конечно же, не касается чисто гуманной медицинского отношения к пациенту, исходя из которого, мы продолжаем видеть в "существе" такого же человека, как мы.) Все сказанное иллюстрирует случай Лолы Восс, чей аутизм, хотя и не абсолютный, превосходит все другие случаи.
СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОСТЬ УЖАСНОГО/ Как и в предшествующих случаях, сведения о Лоле Восс с самого начала указывают на экзистенциальную тревогу. Ее исходное детское упрямство, очевидно, выражает не экзистенциальное богатство, а экзистенциальную слабость, страх быть подавленной "другими". В возрасте двенадцати лет Лола серьезно заболела брюшным тифом; именно тогда она впервые засомневалась в своей безопасности в собственном доме и убежала в дом бабушки. В свои двадцать два года Лола почувствовала тревогу по поводу одного платья и отказалась подниматься в нем на борт корабля. Постепенно фобия одежды Лолы развилась в преобладающий симптом. Но если психопатологию интересует генезис этой фобии, то экзистенциальный анализ занимается "картиной мира" такого существования, что всегда означает формой его бытия. Поэтому мы сразу же сосредоточимся на "мире", в котором Лола представляется нам уже как очень больной человек; мы будем делать это, абсолютно игнорируя определяющее биологическое суждение, объявляющее Лолу "больной".
Когда Лола поступила в санаторий, она уже полностью находилась во власти суеверной иллюзии (или иллюзорного суеверия), что с ней может случиться "нечто ужасное", нечто, от чего она должна защитить себя чисто суеверными действиями. Ее существование уже находилось в том состоянии, когда возможно жить далее, лишь балансируя на раскачивающейся над пропастью веревке. Любой "неверный шаг" означал неизбежное падение в "ужасную пучину" или, как назвал это Юрг Цюнд, "катастрофу". "Цивилизованный житель Запада", открыто стучащий по столу или стене или только восклицающий: "Стучу по дереву", — если кто-нибудь говорит о его хорошем здоровье или успехах в бизнесе, — надеется таким образом уговорить судьбу остаться благосклонной к нему.
Такое заклинание судьбы вызвано страхом от брошенного судьбе вызова в форме простого словесного подтверждения благополучия. Поэтому такое действие, в то же время, служит извинением за подобное заявление. Действие заклинания или выражение "стучу по дереву" представляют собой просьбу к судьбе не считать это заявление высокомерным, самонадеянным допущением [Ьbermut]. Человек, использующий формулу "постучи по дереву", ощущает присутствие силы судьбы и одновременно верит, что может воздействовать на нее в своих интересах. Такая вера в свою зависимость от судьбы, слепой и вместе с тем поддающейся воздействию или заклинанию, выдает "примитивность" современного "цивилизованного" человека или, на языке аналитики Dasein, "брешь" в его "построении" Bildung, его экзистенциальную слабость. Под экзистенциальной слабостью мы понимаем то, что человек пребывает в своем мире не автономно, что он отгораживается от основы своего существования, что он распоряжается своим существованием не самолично, а доверяется посторонним силам, что вместо себя он делает "ответственными" за свою судьбу посторонние силы. Все это в высшей степени применимо к случаю Лолы Восс.