Мир одежды, как таковой, представляется "частью внешнего мира", но "как таковой" здесь следует понимать не в философском смысле, а в весьма нефилософски-рационалистическом или, если хотите, в позитивистском смысле. Ибо точно так же, как тело —
это не только "часть" внешнего мира, но одновременно и "часть" внутреннего мира, так и предметы одежды — это не только вещи, но и персональные оболочки. Слова "одежда делает человека" выражают ее значение в мире окружающих людей*.
Но, кроме того, можно сказать, что одежда делает нас, потому что ее антропологическое значение основывается на чем-то большем, чем наше убеждение в том, что мы привлекаем внимание своей одеждой и что о нас судят по ней. Мы воспринимаем ее не только как нечто, открывающее нас взору других и в то же самое время** защищающее и скрывающее нас от них, но и как нечто, принадлежащее нам, дающее нам ощущение душевного подъема и благополучия или дискомфорта и угнетенности; нечто не только "носимое" нами, но и несущее нас самих, помогающее или мешающее нам (в наших собственных глазах или в глазах других), расковывающее или ограничивающее нас и прячущее и закрывающее от нас наше собственное тело.
Неудивительно, что мир одежды может представлять другим нас самих. И поэтому, можно считать, что "проклятье", которым мы обременены, непосредственно связано с нашей одеждой. Более всего это можно ожидать в таком мире, как Лолин, где все определяется близостью и удаленностью! Ибо что еще, за исключением нашей кожи, "ближе" к нам, чем наша одежда? И с какой бы радостью Эллен и Юрг освободились бы от своих тел, отдали их, продали или разрезали, если бы это было в человеческих силах! Вместо этого они умоляют судьбу позволить им родиться заново с другим телом или другой душой — тогда как все, что требуется Лоле — это избавиться от платья, которое ей не нравится, или держаться на расстоянии от него. И в то время, как другие пациенты умоляют судьбу избавить их от невыносимого или банального существования, Лола верит, что может "читать"
* См. Roland Kuhn, Ьber Maskendeutunhen im Rorschach sogen Versuch, S. 17 f.: "Одежда защищает... одежда выдает... одежда маскирует".
** Нигде, за исключением, быть может, теста Роршаха, это "выражающее" значение одежды не играет большей роли, чем в сновидении. Здесь предметы одежды наиболее часто встречающиеся и откровенные выразители нашей самооценки. Следует только вспомнить о рваной, изношенной, плохо сидящей, неряшливо носимой или плохо подобранной одежде "сновидения", с одной стороны, и элегантных, бросающихся в глаза или аккуратных костюмах должностных лиц и дипломатов, — с другой. Мы также помним сновидения, в которых пояшгались полураздетыми или одетыми несоответствующим образом. Но такие ошибки случаются и в бодрствующем состоянии. Однажды я сам явился на празднование годовщины одного профессора в черных брюках и жилете от костюма, но в желтой пижамной куртке. Здесь мотив заключался не в самоуничижении, а в умалении другого: мое присутствие было вынужденным, так как я ощущал определенную "антипатию" к человеку, в честь которого устраивалось мероприятие.
намерения судьбы. Что это означает? В конечном счете это означает, что ей удается получить из неуловимого сверхъестественного Ужасного человекообразную фигуру, а именно, персонификацию судьбы, действующую согласно предсказуемым намерениям, предостерегающую или поощряющую ее и, таким образом, спасающую ее от полной капитуляции перед Ужасным во всей его обнаженной сверхъестественности.
Это видно не только по той широкой сети, которой Лола окружает судьбу, полагая, что она позволит ей узнать об ее намерениях и избежать Ужасного, но и по ее поведению в отношении фактических носителей Ужасного, предметов одежды. Когда Лола длительное время носит одно и то же платье, поступает в санаторий без нижнего белья и окружает покупку и ношение новой одежды сетью мер предосторожности против прорыва Ужасного, мы делаем вывод, что она должна "угадать" намерения "судьбы" для того, чтобы отгородиться от своей судьбы. Чем меньше одежды она носит, тем меньше она "контактирует" с Ужасным; чем дольше она может обходиться своим поношенным платьем, тем меньше она ощущает опасность новой "ужасной" катастрофы, которую подразумевает новое платье. Однако новое как таковое, сама новизна является, как мы знаем, Неожиданным как таковым, самой Неожиданностью. Определенно погруженная в сверхъестественность, Лола живет в тревоге, что прорвется Неожиданное, от которого она пытается защититься всеми возможными средствами. (Обратите внимание на ее замечание: "Никто не должен удивлять меня чем-то неожиданным, потому что в результате у меня возникает идея, которая остается навсегда".) Так как Неожиданное представляет собой отрицание последовательности, точнее — даже "полное изъятие" последовательности из Предшествующего и Последующего (сравните с боязнью катастрофы в случае Юрга Цюнда), мы снова видим, что у Лолы нет ни подлинного будущего, ни подлинного прошлого, а живет она от одного Сейчас к другому, в простом (неаутентичном) настоящем. И ее существование уже не протекает ровно и непрерывно, то есть, разворачиваясь в трех "временных измерениях" ["ecstasies of temporality"], а сжалось до одного только настоящего, простого намерения что-то сделать. Экзистенциальная последовательность, подлинное становление в смысле подлинной историчности заменяется сверхъестественно неожиданным прыжком из одной "точки сейчас" в другую. Теперь нетрудно увидеть, что ношение одного и того же платья, — внешняя земная последовательность, — замещает недостающую внутреннюю или
экзистенциальную последовательность и защищает существование от полного растворения.
То, что новое платье не должно быть красивым или дорогим, говорит об аскетическом характере Лолиного существования. Это примиряющее качество, которое, однако, "реализуется" не как искупление, а как предосторожность, чтобы не спровоцировать внушающую страх силу чем-нибудь заметным (по своему характеру Лола ни в коей мере не скупа). Но такой же провокацией будет, если она примет платье — преимущественный носитель Ужасного — из рук косоглазой, а следовательно, "зловещей" продавщицы. И если новое платье не должно быть красным, потому что красным было прошлогоднее летнее платье, то и это свидетельствует о приземленности ее существования, ибо, если подлинная экзистенциальная последовательность основывается именно на повторении*, то здесь мы имеем дело с земной категорией возвращения одинаковости. Это тоже приводит Лолу в содрогание. Она, несомненно, предпочла бы полное отсутствие перемен; но если она должна принять что-то новое, то оно должно отличаться от старого. Нам необходимо помнить, что для Лолы "вещи" означают воспоминания, так как "воспоминания переходят в вещи". Поэтому "ужасное", "страшное" ощущение "никогда не проходит, если вещь рядом". Поэтому вещи — не просто носители воспоминания, они являются воспоминаниями. Таким образом, мы видим здесь самый ощутимый признак приземления, трансформации существования и подлинной судьбы в "мир" и "земную" участь. Но даже сами воспоминания и ощущения уже не мобильны и не управляемы; их уже нельзя выстроить последовательно; не поддаваясь никакому влиянию, они застыли в чисто мнимой последовательности и непреодолимы для существования. Кроме того, воспоминания также становятся в некотором смысле одеждой, оболочкой существования, носителями несчастья, но ни в коем случае не прошлым и не воспроизводимым существованием. Поэтому брешь между существованием и такими "застывшими" воспоминаниями намного шире, чем зазор между вещью-воспоминанием и воспоминанием-вещью. Необходимость сохранять или носить старое платье, не обремененное страшными воспоминаниями, означает вынужденность оставаться в уже-бывшем, то есть, в состоянии предопределенности. Покупка и ношение нового платья означает риск сверхъестественного происшествия, шаг в будущее. Но необходимость избавиться от "зараженного" платья или вещи означает,
* См.: Kierkegaard, Repetition.
я повторяю, избавление от вещи-воспоминания посредством избавления от воспоминания-вещи. Другими словами, на смену неспособности интегрировать воспоминания в последовательность существования приходит пространственное земное дистан-ционирование пациентки и вещи-воспоминания.
СКРЫТНОСТЬ ВРАГОВ И СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОСТЬ УЖАСНОГО/ Нозологическая система психопатологии должна проводить, как в описательном плане, так и по существу, четкое различие между симптомами компульсивного предрассудка и мании преследования. Аналитика Dasein, напротив, пытается обнаружить именно то, что является фундаментальным для обоих этих описательных симптомов, и объяснить, как один развивается из другого.
Сама Лола в обеих формах своего существования употребляет одно и то же выражение:
"Я все время вижу в знаках, что мне следует быть осторожной (так как я не знаю, что может случиться)".