Холодный лик осени. Огромное, плотное облако приближается к нам. Белоснежная, воздушная масса устрашающе вырастает в пунцовую тяжесть. Где-то на горизонте уже выпал первый снег.
Лик осени: прощальная яркость красок и холод надвигающейся пустоты. Все смешалось, воздух прозрачен и даже пересыщен кристальной чистотой. Нет ни капли сомнения в том, что видимое видится в подлинном свете. Яркость и холод создали атмосферу безропотного звучания простирающейся красоты. Открытая, покорная красота осени ярко и радостно озаряет мир последней вспышкой, оставляя душе тихий призрак холодного лика осени.
ПРИБОЙ ОКОЛДОВАННЫХ ВОЛН
Вода… безбрежная и бездонная. Ее величественность и грандиозность внушают почтение и даже страх. Ласковый берег всегда придает воде завораживающее очарование. Но эта иллюзия исчезает сразу, когда вдруг начинаешь ощущать опасную силу открывшейся ее бездонности. Большая вода обладает скрытой силой; в ней таится ярость шторма. Сила воды - это сила, давящая огромной массой, массой, поглощающей собой все. Все, чем обладает вода, скрыто ее поверхностью.
О чем же может поведать она - взволнованная и разноликая граница воды и неба? Задавясь этим вопросом, мы обращаемся к картине Р. Гайсина “Суровый Байкал”.
Прибрежные воды по-северному холодного озера разбиваются о каменистый берег. Пасмурное небо не предвещает ничего хорошего. Отвесные скалы стоят неприступной преградой, и кажется, что заточенная вода смирилась со своим нынешним положением. Но на долго ли? Художник словно заглянул во внутреннюю жизнь этих окованных скалами вод, “прорубив” одну из каменных стен. И вот, сквозь обнаженные глыбы нам предстало захватывающее зрелище: прибой околдованных волн. На какое-то мгновение наш взор беспрепятственно устремляется к линии низкого горизонта. Где-то на безбрежном просторе ничем не скованная вода становится нижней частью неба. Здесь же, у подножья скал все иначе.
Мы слышим удары волн, с шумом разрывающие и обнажающие свою поверхность. Небольшие пенистые гребни, словно ослепленные от ярости, пытаются взмыть в небо, встать над ним, но, не выдержав высоты, они разбиваются и падают, поглощаются новым потоком.
Бесконечная сила таится в этих водах. Вглядываясь в прибрежную темно-синюю полосу, мы ощущаем заклинающую силу ее мрачно-фиолетовых и мутно-зеленых оттенков. Огромная толща воды медленно и беспрестанно изгибается. Вид суровой гигантской колыбели устрашающе “успокаивает” лишь для того, чтобы в следующий миг более ясное осознание скрытого ужаса этих страшных сил колдовства. И осознание этого наступает. Мы начинаем понимать огромную, безудержную и скрытую силу воды, исходящую от полотна. Мы начинаем ощущать, что плеск и шум прибоя заговаривают нас, отвлекая от коварной силы бездны, скрытой за непроницаемой поверхностью. И только в самый последний момент, каким-то неуловимым чувством мы схватываем истину этого зрелища, его завораживающую и околдовывающую силу. Нам открывается вид на водный простор и заточенный в скалах прибой; там таится скрытая сила темных вод и околдованных ими волн.
АД БЕСПРОСВЕТНОГО ВРЕМЕНИ
Последний лист календаря. Год подошел к своему концу. Конец - но чему? Времени. Кончилось время длительностью в один год. Год делит время на отрезки равной длительности. Мы привыкли к этому: год равен году и все года равны. А время: измеренное и прожитое, природное и человеческое - равно ли оно?
Отрезки равной длительности на бесконечном времени. Они оказались возможны лишь потому, что для Природы время длится ровно год, а затем оно только повторяется: все года равны. Бесконечно не время, а число повторений.
Время человека - год длительностью в жизнь. Человек переживает не только год природы, но и нечто сугубо личное, события, из которых складывается история, год не равен году. Об этом говорит нам Р. Гайсин в картине “1996. Огненный год”.
Что такое 1996 ? Казалось бы, это просто год, цифра, расположенная между двумя другими, удаленная от некоего события на 1996 лет. Перед нами не просто Год, а Огненный. Огненное дыхание картины испепелило кажущуюся “простоту” времени. Время стало длящимся.
Черные, иссохшие деревья, уходящие в бесконечность, придают огромное внутреннее напряжение охваченной заревом пожара природе. Даже солнце оказалось не в силах противостоять этой стихии и растворилось на его фоне неприятным желтоватым пятном.
Мы напряженно всматриваемся в полотно картины, силясь увидеть языки пламени; но тщетно: здесь нет огня - пожирателя природы. Природа ужаснулась от другого пламени, того, что сделало время, год огненным - пламя необъявленной Войны. Не в природном, а человеческом измерении предстал год 1996-й.
Мы видим бесконечную череду судеб почерневших от горя, оказавшихся среди полыхающего потока времени, ставшего непроходимым “болотом”. И кажется, что время остановилось, исчезло, мы не видим даже намека на просвет; все потонуло в зареве пожара. Год потерял осязаемые границы. Бесконечная длительность схваченная и переданная художником, предстала нам в истинном свете: время, ставшее годом беспросветной длительности есть огненный ад.
ПРОБУЖДЕНИЕ ПРЕДРАССВЕТНОЙ МЕЧТЫ
Видим ли мы мир таким, каков он сам по себе? Уже сама постановка такого вопроса говорит о сомнительности того, что обычно воспринимается как подлинность. Увидеть мир сам по себе, т.е. без вмешательства человеческих чувств и ощущений, значит увидеть мир глазами самого мира. А возможно ли это?
Вполне ! - подсказывает фундаментальная онтология. Для этого надо просто принять многоликость мира и проникнуться божественностью его основы, т.е. Природы. Эта идея составляет сущность подлинного искусства.
Мир сам по себе есть возможность мира вообще, ибо действительный мир есть уже данность. для человека. поэтому подлинность мира есть всего лишь некая предрассветная мечта, пробудить которую призвано искусство.
“Утро над р. Белой” - так назвал свою работу Р. Гайсин. Перед нами предрассветные сумерки. Остатки ночного тумана устлали серебристой дымкой долину реки и отроги гор. Все здесь привычно: деревенское стадо не спеша покидающее деревушку, прижимистые избы, уютно расположившиеся на крутом берегу. И все же нас что-то поражает... Божественная гармония!
Река. В ней отразилась первозданная чистота этого края. Перед нами не просто река, а крутой поворот. Но мы словно не замечаем этого. Плавный изгиб реки удивительно гармонично соединил три части картины: стадо, деревушку и горы. В разрозненных, но привычных нам вещах открылось нечто новое - сила единящая их. Мы не видим ее, но чувствуем и даже ощущаем.
Необычные, но приятные глазу оттенки фиолетового, лилового и розового цветов отрывают нас от мира действительного и уводят в мир возможной подлинности, мечту окутанную предрассветной дымкой тумана.
Перед нами Утро природы - Пробуждение. И даже дым очага не нарушает, но вторит гармонии мироздания. А душа ? Разве не о той же гармонии ее заветные мечты?
Увидел ли художник мир в его подлинности? Мы не знаем этого. Но он передал нам нечто, предрассветное, пробудив в душах Утро заветной мечты.
ЗЕРКАЛО ОСЕННЕЙ ТИШИНЫ
Тихое созерцание - плавное, неприметное течение чувств. Созерцая нечто, мы тем самым делаем это самое “нечто” представляемым мысленному взору. Созерцание - это удивительная способность, созерцать можно все и даже ... Тишину. Созерцание тишины уже не есть сама тишина - созерцается всегда нечто. Этому “нечто” посредством созерцания мы придаем определенный смысл, например “тишины”.
В значении слова “тишина” нам кажется все ясным и определенным, ибо мы не можем спутать “тишину” ни с чем. Но так ли это? Иначе говоря: можно ли свести явление природы, вобравшее в себя все многообразие мира, к одному простому знаку – “тишине”?
Можно, говорит нам картина Р. Гайсина “Тишина”. Можно, отвечаем вместе с ним и мы, те кто созерцает его таинственный закат осеннего дня. Нас не должно вводить в заблуждение название картины: “тишина” Р. Гайсина - это зеркало осенней тишины.
Зеркальная поверхность озера, зеркальная - значит гладкая как зеркало. Гладь - вот что является образующим началом, тем, что придает созерцаемой природе идею тишины. Поверхность озера завораживает: в ней отраженье тишины. Освещенные закатом горы, радужные блики осенних облаков - все застыло над холодной гладью. Даже шумные чайки на какое-то мгновенье прервали свое паренье, чтобы окинуть прощальным взглядом опустившуюся тишину.
Осень. В ней художник увидел источник, силу творящую тишину; но не просто осень, а осенний закат придает работе законченную целостность. Золотисто-красные лучи заходящего солнца слились с золотистым нарядом уходящего лета.
Одиноко стоящее дерево - тяготится ли оно своей уединенностью? Мы не знаем этого. Но в его одиночестве есть что-то неприметно ускользающее, что-то тихое от надвигающегося заката и наступающей осени. Дерево словно созерцает безветренную гладь озера, глубоко переживая происходящее. Холод осени и безветрие заката придают особую выразительность этому одинокому дереву, красочно освещенному лучами последнего теплого солнца. И вдруг мы начинаем осознавать, что “Тишина” Р. Гайсина - это не просто название или знак, но подлинное зеркало осенней тишины.
УЛЫБКА “СЕРЕБРИСТОГО ДНЯ”
Что привлекает нас в пейзаже? Может ли нас удовлетворить традиционный ответ: Красота ..? Конечно, красота розового рассвета или огненного заката, величественных гор или безбрежного моря не может оставить равнодушным большинство из нас. Но только ли чудеса природы, только ли очарование броского и впечатляющего радует глаз?