ключевые понятия
Современная философия видит особенность отношений человека с миром в том, что субъект описывает их посредством разнообразных языковых форм, раскрывающих внутренние причины его поведения. Всё, что человек говорит о своих действиях и связанных с ними убеждениях и желаниях, укладывается в рамки его социальных и индивидуальных практик и составляет «бытие личности». Посредством нарратива мы придаем практикам форму и смысл, упорядочиваем наш опыт темпорально и логически, выделяя в нем начало, середину, конец и центральную тему. Нарративы повсеместны как механизм организации человеческого опыта, локальны – в силу исторически конкретных путей их восприятия, обладают социальной инструментальностью и прагматическим потенциалом [Трубина, 2002].
Философия трактует нарратив как способ обретения человеком идентичности – в нарративе рассказчик «объективирует собственную субъективность» [Янков, 1997, с.7]. Но нарратив не только средство самоидентификации, но и способ достижения неких социальных целей, поэтому на практике он принимает ограниченное число элементарных функциональных форм, различающихся ориентацией во времени и общей оценкой событий [Socor]: «нарратив стабильности» связывает события, образы или понятия так, что индивид не становится «хуже» или «лучше», а остается прежним (его самоидентификация не изменяется); «нарратив прогресса» характеризуется оценкой событий или роли рассказчика как желаемых и одобряемых, «нарратив регресса» – наоборот.
Наиболее последовательную концепцию нарратива в философии, интересную с социологической точки зрения, разрабатывают И. Брокмейер и Р. Харре [2000]. Они определяют нарратив как самую общую категорию лингвистического производства, которая «слишком часто используется так, как если бы она была лишь словом для обозначения некоторой онтологии. Однако это понятие должно использоваться скорее как выражение ряда инструкций и норм в различных практиках коммуникации, упорядочивания, придания смысла опытам, становления знания … как конденсированный ряд правил, включающих в себя то, что является согласованным и успешно действующим в рамках данной культуры» [с.36]. Нарратив не онтологическая сущность, а обозначение набора инструкций, позволяющих интегрировать любой индивидуальный случай в некий обобщенный и культурно установленный канон: «нарративы действуют как чрезвычайно изменчивые формы посредничества между личностными и обобщенными канонами культуры, т.е. являются одновременно моделями мира и моделями собственного «я» [с.38]. Иными словами, «быть человеком – значит рассказывать истории самому себе и окружающим, чтобы выразить свои эмоции и мнения относительно того, каким должен быть этот мир, и репрезентировать свою идентичность и общество» [Fraser, 2004, p.180]. Рассказывание историй помогает людям организовать собственный жизненный опыт в значимые эпизоды, соответствующие принятым в данной культуре модусам причинности и репрезентации. В этом смысле нарративы – интегральная часть человеческой культуры как ансамбля наших историй о самих себе.
Однако следует помнить, что индивиды далеко не всегда оперируют навязываемыми ими культурой типами и содержанием нарративов, – своими повествованиями мы можем как поддерживать, так и протестовать против доминирующих социальных практик [Franzosi, 1998; Riessman, 2003]. События нарративов не всегда выстраиваются линейно-хронологически именно потому, что по мере накопления опыта и воспоминаний возникают новые смыслы и интерпретации прошлого, которые изменяют как самооценку человека, так и степень его согласия и встроенности в существующий социальный порядок [Робертс, 2004, с.12].
Для социологической трактовки нарратива важна рассматриваемая в философии проблема смысла и контекста. Во-первых, словам, предложениям и текстам присущ смысл, который проявляется во взаимоотношении слова/предложения/текста с контекстом их появления. Во-вторых, смысл события, описываемого и обозначаемого словом, предложением, текстом, существует до, вне и независимо от них. Поиски ответов на вопросы, обладает ли слово, предложение, текст смыслом лишь в определенном контексте, чем отличается их смысл от смысла описываемого ими события, что происходит с их смыслом при переходе к другому контексту и каков смысл самого контекста осложняются наличием следующих «преград» [Аронов, 1999, с.134‑136]: 1) многозначностью понятия «смысл» и неправомерным отождествлением смысла слова/предложения/текста и смысла события; 2) способностью текста по-разному выступать в различных контекстах (текст может иметь математический, физический, философский смыслы, но они не порождаются математиком, физиком, философом, а обнаруживаются за привычными языковыми смыслами в различных контекстах); 3) рассуждениями о неких особых «смыслопорождениях» – казалось, что «постмодернизм показал возможность деконструкции смыслового ряда привычных, классических текстов … что привело к порождению новых культурных смыслов» [Бак, Кузнецова, Филатов, 1998, с.144], но в действительности подобная деконструкция ведет не к порождению новых, а к обнаружению тех культурных смыслов, которые содержались в классических текстах до, вне и независимо от деконструкции смыслового ряда («новизна» здесь обусловлена незнанием); 4) мнением, что слово, предложение, текст могут терять смысл, будучи, например, заимствованы новой теорией из старой, – но их смысл сохраняется, просто он неадекватен за пределами области своей применимости; 5) мнением, что слово приобретает значение лишь в определенном контексте – но слово обнаруживает только соответствующее значение, отличающиеся от тех, которые оно демонстрировало вне этого контекста.
В целом тема нарратива синтезировала два открытия современной философии: тему времени и тему языка [Сыров, 1999]. Открытие темпоральности состоит не в фиксации конечности человеческого существования или необратимой последовательности времени, а в продуктивном рассмотрении времени как структуры или условия конституирования любых форм человеческой жизни (текстов, институтов, действий и т.д.). Темпоральность подразумевает интеграцию прошлого, настоящего и будущего в рамках нарратива, что дает индивиду ощущение протяженности жизни во времени, необходимое для самоидентификации [Rossiter, 1999, p.62]. Текстовое время имеет три темпоральные основы [Шевченко, 2003, с.38]: объективную (календарную), концептуальную (событийную) и перцептивную (эмоционально-экспрессивную). Временное измерение препятствует «вещному закрепощению социального измерения» [Луман, 2004, с.53]: в каждый следующий момент времени другие люди могут наблюдать предметное поле совершенно иначе (его смысл получает временную мобильность). Интерес к языку проявился в анализе любого типа объектов как знаковых систем: слово стало пониматься не только как знак оторванности от действительности (всё – лишь слова) или ее часть (произнесение слов – часть нашего существования), а как способ выражения и производства действительности. Являясь темпорально организованным повествованием, нарратив объединяет в себе оба этих аспекта.
Лингвистическая парадигма текстового анализа
В начале ХХ века под влиянием работ Ф. де Соссюра, противопоставившего совокупность неписаных правил языка их актуальному использованию в речи, в лингвистике произошла структуралистская революция (К. Леви-Строс, Р. Барт, Ж. Лакан, М. Фуко и др.): «в лингвистике, как и в политической экономии, мы сталкиваемся с понятием значимости, … системой эквивалентностей между вещами различной природы: в политической экономии – между трудом и заработной платой, в лингвистике – между означаемым и означающим» [Соссюр, 1977, с.112-113]. Лингвистика XIX века занималась, преимущественно, изучением происхождения слов, прослеживая историю их изменений во времени (главную роль играли филология и этимология). На первом этапе становления лингвистических исследований внимание ученых было сосредоточено на грамматических аспектах языка вне его повседневного использования; на втором этапе, завершившемся к 1900 году, акценты были смещены от грамматики к филологии – к проблемам использования слов в текстах в различные исторические периоды. Таким образом, до Соссюра лингвистика изучала конкретное слово, автора или текст, но не язык в целом. Соссюр сконцентрировал внимание на изучении языка как системы структурных отношений, показав, что смысл слова не является следствием исторической трансмиссии, а формируется синхронно[3] через отношения с другими словами, использовав для этого метафору шахмат: исторические изменения материала, из которых изготовлены шахматы, не влияют на «значение» фигур – оно определяется ролью каждой фигуры в игре в целом и по отношению к другим фигурам [Кюглер, 2005, с.52].
Согласно Соссюру, язык универсален (это коллективное социальное явление, которое позволяет нам говорить), речь индивидуальна (в разговоре мы обладаем определенной степенью личной свободы). Но, хотя каждый индивид говорит по-своему, в научном анализе языка нас интересуют «не индивидуальные различия, а социальный факт, подчиненный общим правилам, совершенно не зависимым от индивидуальности говорящего» [Кассирер, 1998, с.584]. Новый подход превратил лингвистику из исторической и описательной науки в теоретическую и высоко формализованную: «структурный метод исследования означает, что в исследуемом объекте смысл зависит от расположения частей» [Декомб, 2000, с.84]. Иными словами, «литературное суждение всегда определяется тем целым, которому оно принадлежит, так что даже само отсутствие системы – особенно когда оно возводится в ранг кредо – бывает связано со вполне определенной системой» [Барт, 2000, с.187].
К. Леви-Строс применил принципы лингвистики к анализу социальных отношений, сделав «лингвистическую аналогию» важнейшим инструментом антропологического изучения социального поведения. Даже «простые» общества имеют относительно сложные языковые системы, поскольку язык структурирован и является структурообразующим элементом культуры – человеческий разум упорядочивает опыт в виде бинарных оппозиций (верх/низ, мужское/женское, священное/профанное, внутреннее/внешнее, чистое/нечистое, свое/чужое, природное/культурное), придавая миру когнитивный порядок [Козлова, 1999a, с.7-8]. В 1950-х годах Леви-Строс впервые провел структурный анализ нарратива: рассматривая мифы как вариации нескольких основных тем, которые можно редуцировать до определенной универсальной структуры, главным в мифе он считал не его нарративное содержание, а универсальные ментальные операции по классификации и организации реальности. Соответственно, структуралистскому образу «читателя» в идеале должны быть присущи такие характеристики, как бесстатусность, бесполость, непринадлежность к классу, свобода от этничности и культурных установок, – он просто «функция» текста: «конкретное произведение интересует структурализм не с точки зрения его возможных смысловых интерпретаций, но лишь как индивидуальное воплощение универсальных повествовательных законов» [Барт, 2001, с.16].