Проблема стереотипов общения, таким образом, представляет не только теоретический и социальный, но и прикладной психиатрический интерес. Приходится заметить, что в нашей литературе до сих пор нет ни одной обобщающей работы по патологии общения.
Заключение
“…Когда к сооружению какой-либо махины приготовленные части лежат особливо и никоторая определенного себе действия другой взаимно не сообщает, тогда все их бытие тщетно и бесполезно. Подобным образом, если бы каждый член человеческого рода не мог изъяснить своих понятий другому, то бы не токмо лишены мы были сего согласного общих дел течения, которое соединением наших мыслей управляется, но и едва бы не хуже ли были мы диких зверей, рассыпанных по лесам и по пустыням”.
Очевидно, что общение само по себе есть настолько важный компонент социальной жизни общества и системы деятельности каждого члена этого общества, что оно не может не привлечь самого пристального внимания психолога. Другой вопрос, какова эта система конкретных понятий и методов психологического исследования, с которой он подойдет к изучению общения, каково его представление о месте психологии общения в системе психологии и в частности — в системе социальной психологии. На этот счет могут быть разные суждения, и автор настоящей книги попытался предложить читателям свое понимание психологии общения, отнюдь не считая, что это понимание, этот подход исключает другие.
Но столь же очевидно, что социальная сущность и социальная значимость общения требуют от любого исследователя четкой философской позиции, ясного сознания невозможности трактовать процессы общения в позитивистском духе.
К сожалению, в практике исследований общения нередки случаи, когда психолог или социолог добровольно надевает на себя шоры, ограничиваясь частными эмпирическими вопросами и принципиально отказываясь не только от разработки, но и от самой постановки методологических и мировоззренческих проблем общения. Авторы подобных исследований забывают, что отказ от философско-методологической трактовки процессов общения, сознательный эмпиризм в их изучении, обычно связанный с некритическим заимствованием понятий, методов и готовых результатов, полученных другими исследователями общения, тоже есть позиция, и довольно определенная. Еще хуже, когда такой подход к общению активно пропагандируется, когда нам предлагают судить “не выше сапога” и такое суждение изображается как единственно научное.
Но в то же время для любого психолога, работающего над изучением общения, является первейшей профессиональной обязанностью свободно ориентироваться во всей проблематике теоретических и экспериментальных исследований общения, выполненных как в нашей стране, так и за ее пределами. В этой связи не может не вызвать беспокойства рост числа публикаций по проблемам общения, авторы которых фактически отгораживаются от всего уже достигнутого наукой об общении, забывая, что западной социальной психологии удалось “раскрыть ряд важных механизмов человеческого общения, выделить в нем немало существенных сторон”. Бывает, что даже сам факт использования в том или ином исследовании наряду с отечественными и зарубежных публикаций по какому-либо конкретному вопросу (например, по психологии восприятия массовой коммуникации) все еще вызывает кое у кого оборонительную реакцию, что не может считаться нормальным.
Как нам уже приходилось констатировать в начале этой книги, психология общения в советской науке делает пока первые шаги. Не только психологическая теория, но и практика подсказывает необходимость самой интенсивной разработки этой научной области. Автору хотелось бы надеяться, что его работа окажется полезной не только для тех, кто уже в той или иной мере профессионально занимается вопросами общения, но и для тех, кто пока еще не определил свой путь в психологии. Именно к ним он и обращался в первую очередь, когда писал эту книгу, и, заключая ее, он хотел бы еще раз поблагодарить своих слушателей — студентов-психологов Московского и Тартуского университетов, общение с которыми дало ему так много.
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ОБЩЕНИЕ
§ 1. Понятие деятельности и понятие общения
Как известно, общепринятое определение деятельности в советской философии и психологии отсутствует. Наиболее общим пониманием деятельности является ее трактовка как конкретно-исторически обусловленного способа существования, бытия человека. Это одновременно и единица бытия, объединяющая в себе объективно-социальное и субъективное, психологическое начало, обладающая своеобразной внутренней структурой и организацией. Деятельность предметна, сознательна и целенаправлена, что позволяет отграничить ее от разнообразных актов поведения. В реальной жизни она выступает всегда в той или иной качественно определенной форме (трудовая, познавательная и т. п.).
За последние годы возникло немало разнообразных теорий деятельности, распределяющихся по двум основным уровням абстракции. Это, во-первых, теории социальной деятельности, в которых последняя выступает в своем отношении к объекту и к реализуемым в ней общественным отношениям как категория философско-социологическая без каких-либо попыток перевода ее в план конкретно-психологической интерпретации. Это, во-вторых, психологические теории деятельности, субъектно ориентированные, направленные на анализ места этой категории в системе общепсихологических понятий, раскрытие ее психологического смысла и в конечном счете — на интерпретацию с ее помощью данных конкретно-психологических исследований. Примером подобной теории является психологическая теория деятельности А. Н. Леонтьева.
Не имея возможности излагать эту теорию в подробностях, укажем, что в ее основе лежит идея единства субъекта, объекта и процесса деятельности. Объект (предмет, продукт) деятельности, имея предметное, внешнее бытие, в то же время выступает как идеальное образование, как психический образ, и таким путем детерминирует психическую деятельность. Процесс деятельности выступает и как процесс активного вмешательства субъекта в мир вещей, и как процесс отражения предметного мира в сознании. Сознание и личность рассматриваются как продукты и как “моменты”, стороны деятельности. В дальнейшем анализе мы, не обращаясь к собственно психологическим аспектам этой теории (в этом плане она не является до конца разработанной системой), опираемся на то методологическое понимание деятельности, которое в ней представлено и которое мы полностью разделяем.
Предметом нашей статьи будет оживленно дискутируемая проблема: можно ли считать общение деятельностью. Чтобы избегнуть недоразумений, уточним, что эта проблема может быть поставлена двояко: а) является ли общение качественно особым видом социальной деятельности наряду с производственной, духовной, эстетической и т. п.; б) может ли общение выступать в роли самостоятельной молярной единицы деятельности. Не затрагивая различных мнений, высказанных по поводу первой стороны проблемы, мы будем анализировать лишь вторую. Однако при всех обстоятельствах представляется необходимым определить, какой круг явлений действительности мы подразумеваем, говоря об общении.
Уже в “Немецкой идеологии” настоятельно подчеркивается мысль о триединой природе процесса исторического развития человека и человечества. “Ограниченное отношение людей к природе обусловливает их ограниченное отношение друг к другу, а их ограниченное отношение друг к другу — их ограниченное отношение к природе”; с другой стороны, “сознание... уже с самого начала есть общественный продукт”, а “люди, вступая в общение, вступают в него как сознательные существа”. Труд, сознание и общение, или “отношение друг к другу”, развиваются, взаимно обусловливая друг друга (при примате труда, “отношения к природе”). Ни одна из этих категорий не может быть “выключена” из общего процесса развития: развитие труда невозможно без эволюции сознания и общения; развитие сознания связано с развитием, усложнением, дифференциацией трудовой деятельности и появлением специфического, основного средства общения — языка; наконец, развитие общения понятно только в свете развития трудовой деятельности и эволюции сознания.
Подобный подход предполагает допущение коллективного труда как того источника, из которого развились индивидуальные формы трудовой деятельности. Только при таком допущении становится понятной и логика развития самого труда, и логика развития сознания, и логика появления и развития человеческого общения от “материального общения” (Маркс) к его высшим, семиотически и психологически специализированным формам. Любое другое допущение приводит к внутреннему противоречию и прежде всего к идее генетического примата общения, которая не может быть принята.
Выше мы не различали отношения людей друг к другу и общение. Между тем необходимо их разграничивать. С одной стороны, общественные отношения немыслимы вне их реализации в виде “действительных отношений” (Маркс), то есть в определенной деятельности людей, первоначально непосредственно коллективной. С другой стороны, общественные отношения нельзя отождествлять с той или иной формой их реализации — в конкретной деятельности могут реализоваться различные виды общественных отношений (например, первобытное искусство, религиозные и эстетические отношения) и, наоборот, однотипные отношения способны реализоваться в различных видах деятельности. Базисными, первичными, как известно, являются материальные производственные отношения. В процессе развития общества над ними надстраиваются вторичные, а затем и “третичные” отношения (Маркс) , возникают специализированные, в том числе по роду выраженных в них отношений, формы человеческой жизнедеятельности — теоретическая деятельность и общение. Общение, как и деятельность вообще, есть, таким образом, способ и одновременно условие актуализации общественных отношений. И важно подчеркнуть, что различие между актуализацией их в индивидуальной по форме деятельности, например, в теоретической деятельности ученого, и в “действительном” общении является не принципиальным: “Мое всеобщее сознание есть лишь теоретическая форма того, живой формой чего является реальная коллективность”.