Заговор, чего уж там. Масса свидетельств…
Императорский поезд задержан в Пскове. Продиктовано это якобы заботой о безопасности монарха, а на самом деле генералы и думские деятели откровенно берут Николашку под арест. Появляется генерал Рузский и начинает переговоры, которые сводятся к простому требованию: бери ручку, полудурок, и подписывай отречение, пока хуже не стало!
Командующие фронтами на вопрос о желательности отречения отвечают положительно: великий князь Николай Николаевич (Кавказский фронт), генерал Брусилов (Юго-Западный фронт), генерал Эверт (Западный фронт), генерал Сахаров (Румынский фронт), генерал Рузский (Северный фронт), адмирал Непенин (командующий Балтийским флотом). Адмирал Колчак, командующий Черноморским флотом, виляет, как проститутка: от посылки аналогичной телеграммы воздержался, но с мнением других «согласился безоговорочно», как и начальник штаба Ставки генерал Алексеев, один из рулевых заговора.
Как насмешливо писал потом Троцкий: «Генералы почтительно приставили семь револьверных дул к вискам обожаемого монарха». Все верно, вот только монарх давно уже не был не то что «обожаемым», но хотя бы уважаемым…
Потом приехали думцы, Гучков и монархист Шульгин, царь подписал отречение по всей форме – сначала в пользу сына (что противоречило тогдашним законам о престолонаследии), потом в пользу великого князя Михаила (что тем же законам опять-таки противоречило). Михаил, не будучи дураком, прекрасно понимал, что ничего хорошего из этого не получится, и тут же отказался от столь сомнительной чести.
И настала на Святой Руси демократическая республика…
У Людовика XVI, по крайней мере, нашлось несколько десятков преданных дворян, которые открыли ружейный огонь по рвавшимся во дворец Тюильри восставшим. У Николая и этого не было. Обожающий его Роберт Мэсси упоминает о некоем «преданном эскадроне кавалергардов», якобы двое суток скакавшем по снежному бездорожью из Новгорода на защиту царя и династии, но сие не подтверждается ни единым российским источником, а следовательно, не более чем красивая легенда в исконно голливудском стиле…
Все бросили царя, все оставили. Морис Палеолог, французский посол в России, писал: «Одним из самых характерных явлений революции, только что свергнувшей царизм, была абсолютная пустота, мгновенно образовавшаяся вокруг царя и царицы в опасности. При первом же натиске народного восстания все гвардейские полки, в том числе великолепные лейб-казаки, изменили своей присяге верности. Ни один из великих князей тоже не поднялся на защиту священных особ царя и царицы, один из них не дождался даже отречения императора, чтобы предоставить свое войско в распоряжение инсуррекционного правительства».
Умеют французы плести словеса… На самом деле все обстояло чуточку иначе, чем описывал дипломат с громкой фамилией: не было никакого такого «особого натиска» народного восстания, да и само восстание заключалось исключительно в беспорядках, охвативших один-единственный город, пусть и столицу – Петербург. Даже в тех непростых условиях командующие фронтами при желании несомненно могли не особенно и большими силами блокировать бунтующую столицу и быстро усмирить ее, как это случилось с Парижем в 1871 г. Но они-то как раз и воспользовались этим бунтом, чтобы окончательно отделаться от императора.
И разговоры об «измене присяге» – сплошная чушь. Отрекшись от престола, Николай тем самым снял присягу со всех, кто ее приносил. По юридическим меркам империи, теперь все эти миллионы людей были совершенно свободны от каких бы то ни было присяг и, не выглядя в глазах закона изменниками, могли делать что угодно – к большевикам уходить, к белым, провозглашать Тульскую республику, а себя – ее президентом…
Ну, а поскольку природа не терпит пустоты, то ее очень быстро заполнил, пустоту эту, генерал Корнилов, явившийся с воинской командой арестовывать царицу. Вот именно, Корнилов. А вы на кого подумали? На питерского большевика из «старой партийной гвардии»? На местечкового еврея с масонским знаком в кармане? На красного комиссара?
Зря. Никого из вышеперечисленных и близко не стояло – а красных комиссаров вдобавок еще и на свете не существовало. Ленин в Швейцарии был совершенно ошарашен известиями о февральских событиях (сам признавался, что ничего подобного и не чаял увидеть при своей жизни), немногочисленные большевики сидели по тюрьмам да по каторгам, питерские рабочие точили детальки, а евреи занимались своими делами, отнюдь не масонскими. Генерал Корнилов царицу арестовывал без всякого к тому принуждения – по велению души…
Уже в наше время историк Большаков, монархист по убеждениям, предпринял тщательнейшие разыскания в архивах, ища тех, кто остался верен императору после его отречения. Среди многомиллионной армии он нашел четырех человек: командир 3-го кавалерийского корпуса на Румынском фронте граф Келлер, «один капитан», «один подпоручик», «один фельдфебель». Да еще выпорхнула неизвестно кем написанная листовка с призывом не признавать отречение царя, потому что оно «подложное». И это все!
Все обрушилось настолько буднично и спокойно, что профессор Сироткин даже выдвигает версию, что отречение Николая было им задумано еще в январе 1917 г., после совета с женой, – и он собирался уехать в Англию, куда уже начал переправлять сокровища. Потом его обманул Керенский и не выпустил…
Трудно сказать, сколько здесь правды. Во всяком случае, на Николая это чрезвычайно похоже, очень уж мелконькая и подленькая была личность, если только слово «личность», здесь уместно. Известно, во всяком случае, что он высказывал желание выехать за границу и выжидать там, пока не наступит мир, а потом рассчитывал вернуться «для постоянного проживания в крымской Ливадии». И это на Николая похоже – судьба страны его совершенно не волновала, а в Ливадии тепло и уютно…
Что еще? Да разве что стоит упомянуть о том, как повело себя «правительство России» во главе со старым маразматиком Голицыным. Когда по Петербургу пошли толпы народа, правительство, заседавшее в Мариинском дворце, распорядилось срочно потушить там электричество – а то еще заглянет кто-нибудь на огонек и морду набьет. Когда свет опять зажгли, некоторая часть правительства, кряхтя и смущенно переглядываясь, выбралась из-под стола. И тут же полным составом подали в отставку – стра-ашно!
Да, кстати, Петроградский комитет большевиков тогда, по сути, состоял всего из трех человек – Шляпникова, Залуцкого и Молотова. Впоследствии, после Октября, Шляпников рисовал в своих мемуарах красивую картину: как они с первого часа метались по городу, агитируя, воодушевляя и организовывая, – но Троцкий проговорился, что эта тройка простодушно полагала события не более чем очередной манифестацией кучки солдат и никаких осмысленных действий не предпринимала. Да и Молотов на склоне лет это, в общем, признавал…
И поплелось последнее императорское правительство в полном составе в Думу, просить, чтобы их арестовали, – исторический факт. И поехал генерал Корнилов, оправляя на груди красный бант, арестовывать царицу. И начали великие князья наперегонки присягать новой власти, а кое-кто из них и глотку на митингах драл, славя революцию (тот же Николай Николаевич).
Читая воспоминания о тех днях, всерьез удивляешься всеобщему ликованию. Ну хоть бы один кто-то застрелился, не в силах перенести крушение монархии! Ну хоть бы один полковник попробовал удержать солдат в строю, когда они собрались на митинг! Ну хоть бы кто-то публично осудил события!
Один, впрочем, нашелся – Владимир Жаботинский, еврей, лидер сионистов. В июле 1917-го, выступая в Таврическом дворце перед полупьяной революционной толпой, он сказал во всеуслышание, что считает свержение монархии большим несчастьем для России, – за что его и десятки лет спустя поливали советские идеологи. Великороссы в таких поступках не замечены…
Это потом уже, когда за Февралем случится Октябрь и события повернут совсем не в том направлении, на какое рассчитывала «чистая публика», сбрасывая своего незадачливого самодержца, многие наперебой начнут причитать, что они-де с самого начала осуждали Февраль…
Брешут, стервецы!
Вот Корнилов, уже после того как заарестовал царицу: «Нам нужно довести страну до Учредительного Собрания, а там пусть делают, что хотят, я устраняюсь…» (Между прочим, хорошо его знавшие генералы отзывались о нем: «Сердце львиное, а голова – баранья»…)
«Революцию приемлю всецело и безоговорочно», – говорил тогда же Деникин, и вряд ли с дулом у виска.
Остальные были не лучше. Только Дроздовский, впоследствии один из самых энергичных вождей белого движения, писал в дневнике: «С души воротит, читая газеты и наблюдая, как вчера подававшие верноподданнические адреса сегодня пресмыкаются перед чернью». Но он – не генерал, а подполковник, совсем молодой, тридцати еще нет…
А вот что думали тогда генералы. В частности, П.Н. Краснов: «Мы верили, что великая бескровная революция прошла, что Временное Правительство идет быстрыми шагами к Учредительному Собранию, а Учредительное Собрание к конституционной монархии с великим князем Михаилом Александровичем во главе. На Совет солдатских и рабочих депутатов смотрели как на что-то вроде нижней палаты будущего парламента…».
Пожалуй, генерал совершенно искренен. Вот ради этого они своего бездарного царя и сбрасывали – искренне полагая, что многомиллионные народные массы будут и дальше оставаться молчаливыми и покладистыми статистами, покорно взирающими, как резвятся с новой игрушкой баре. Что «элита» быстренько введет парламент на английский манер, где и будет витийствовать вволю, не решив никаких проблем и не улучшив положения миллионов, а народ будет исправно работать на своих земельных клочках и вытягиваться в струнку перед генералами, каким-то чудом мгновенно позабыв, что еще недавно требовал земли и воли…