Смекни!
smekni.com

Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии (стр. 36 из 168)

«Такие проблемы, однако, никогда не могут возникнуть из анализа научного исследования, прямо утверждающего, что знание зависит от ве­щей, а не вещи от знания. Чтобы достичь знания и получить точные описания и объяснения, мы должны укрепить нашу связь с событиями... На­думанные проблемы «реальности» и существова­ния внешнего мира происходят из простого сме­шения событий и реакций на них. В тех случаях, когда наблюдение затруднено, когда у наблюда­теля несовершенное зрение (цветовая слепота) или когда отношения между наблюдателем и на­блюдаемыми вещами изменчивы, те, над кем довлеет философская традиция, приходят к зак­лючению, что наблюдения влияют на существова­ние наблюдаемых вещей» (р. 17-18).

Вольперт (Wolpert, 1993) отмечает, что философ­ские допущения о непознаваемости в науке должны также распространяться и на обыденное знание о том, например, что солнце всходит на востоке. Он предостерегает нас от «смешения философских про­блем истины, рациональности и реальности с успе­хом или неуспехом науки» (р. 106).

Большинство философов ищут базис познания в таких философских теориях, как эмпиризм, рациона­лизм, позитивизм и прагматизм, однако немецкий философ Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger, 1962) утверлсдает, что познание начинается не в философии, а в социальном сообществе и повседневной практике. Философия происходит от обыденного знания, а не наоборот, считает он; философия сама по себе не яв­ляется отправной точкой познания. Подобно ему, аме­риканский педагог, психолог и философ Джон Дьюи (Dewey & Bentley, 1949) утверждал, что знание не имеет теоретического базиса, но полностью заключе­но в людях, взаимодействующих со своим окружени­ем, взаимоотношениях воздействующего и того, на что воздействуют. Философ науки и психолог Дж. Р. Кан­тор (J. R. Kantor, 1962,1981а) также помещает знание в сферу взаимоотношений людей с их миром и отвер­гает такие конструкты, как врожденные определяю­щие факторы, сенсорные данные, а также такие абсо­люты, как тотат[ьная относительность (total relativity).

Но что же тогда есть знание? То, что происходит из философских теорий? Врожденно структуриро­ванные внутренние репрезентации внешнего мира? Ощущения, идущие из окружающей среды? Порож­дение разума? Конвенции социальной группы? Или

продукт взаимодействий людей с их окружением? Вероятно, единственный подход, на основе которого наука может реально функционировать, состоит в том, чтобы взять за отправную точку познания то знание, которое возникает из повседневного контак­та между людьми и вещами, и рассматривать науч­ное познание лишь как более разработанный и сис­тематизированный контакт с вещами.

Аналогии

Поскольку психология на протяжении долгого вре­мени смешивала конструкты с событиями и начинала свои исследования с таких заимствованных из культур­ной традиции конструктов, как внутреннее и внешнее, или душа и тело, она пыталась разрешить возникающие противоречия не за счет обращения к самим событиям, а за счет обращения к другим конструктам в форме ана­логий. Такие аналогии включали идущие синхронно часы (Лейбниц), оптику (Спиноза), гравитацию (Дж. Милль), химию (Дж. С. Милль), чистый лист (Локк), вибрации (Хартли), пищеварение (Кабанис), хронометры (Дондерс), эволюцию (Джеймс), электри­ческие поля (Келер), биомеханику (Уотсон) и векторы (Левин). Затем появляются аналогии с телефонными коммутаторами, компьютерами, голографией (При-брам) и даже с регуляторами оборотов двигателя (Ван Гелдер) и вибрирующими дверями (Эллис). Среди всех аналогий особую популярность заслужили аналогии с компьютерами.

Аналогии полезны при прояснении какого-либо вопроса либо для придания образности или драма­тизма отчету о событиях, однако они являются сла­быми аргументами. Если мы рассматриваем людей как если бы они были компьютерами или компьютер­ными программами, мы рассматриваем их как то, чем они не являются (Blewitt, 1983). «Выводы по анало­гии могут быть обоснованными только тогда, когда мы имеем достаточное количество значимых прояв­лений сходства и не имеем значимых проявлений различия между случаями, в одном из которых, как нам известно, интересующее нас свойство присут­ствует, а в другом наличие данного свойства выво­дится» (Stemmer, 1987). Лишь в редких случаях уче­ные, использующие аналогии, применяют столь строгие критерии по отношению к психологическим событиям. Другой автор отмечает, что несмотря на пользу метафор, они в конечном итоге перестают ра­ботать, если мы начинаем проводить слишком пря­мые параллели между вещами, которые сопоставля­ются между собой (Barton, 1994). Почему мы все же встаем на скользкий путь использования столь нена­дежных метафор и аналогий?

«Когда мы говорим или пишем об идеях, ко­торые не могут быть доказаны с помощью логи­ческих рассуждений или физических экспери­ментов, мы неизбежно обращаемся к аналоги­ям и метафорам; и вступая в любые дискуссии

80

философского, метафизического или религиоз­ного свойства, мы должны помнить о роли языка в формировании концепций и убеждений» (O'Grady, 1989, р. 146).

Относится ли данное высказывание к конструктам «душа—тело» или способностям мозга? Вполне мо­гло бы относиться, но на самом деле автор говорит о вере в дьявола. Однако принципы остаются те же: речь идет о сформированном в культуре веровании, которое имеет конкретный референт, наполняющий­ся содержанием с помощью таких лингвистических средств, как аналогии и метафоры. Автор продолжа­ет описывать, как люди, реагируя на сконструирован­ного ими самими дьявола, еще более укрепляют веру в его существование. Автор мог бы с тем же правом говорить о психологических дриадах.

Что может послужить альтернативой психологии, основанной на аналогиях? Если мы просто будем ос­новывать наши исследования на конкретных событи­ях, а не на конструктах, мы сможем избежать обраще­ния к аналогиям. Кроме того, такая процедура будет представлять собой альтернативу конструкту «душа-тело», а также биологическому и социальному редук­ционизму. Данный рецепт требует, однако, чтобы мы научились различать конструкты и события. Тогда мы сможем использовать описания (лингвистические, ма­тематические, схематические и т. д.) наблюдаемых фун­кциональных отношений как научные конструкты, ко­торые можно подкреплять, отвергать или модифициро­вать с помощью дальнейших наблюдений. Или же мы можем продолжать использовать аналогии, редукцио­низм, навязываемые конструкты и дилеммы, доставши­еся нам от прошлого. По крайней мере знание о воз­можных альтернативах позволяет нам выбирать.

81

Часть II. Органоцентрические системы

Глава 3. Когнитивная психология: ментализм, компьютерные аналогии и удвоение мира

ВВЕДЕНИЕ

Студент, начавший изучать психологию, вскоре встретится в учебниках с темой обработки информа­ции человеком. В этих текстах обычно говорится о том, что информация поступает из окружающего мира в человеческий организм через органы чувств и обрабатывается нервной или когнитивной систе­мой. Если учебники целиком написаны с позиций когнитивного подхода, в них будет говориться о внутренних кодирующих и декодирующих устрой­ствах (кодерах и декодерах), механизмах поиска и извлечения информации из памяти, согласующих (усиливающих и ослабляющих сигнал) устройствах, контурах обратной связи, системах хранения инфор­мации и других устройствах, являющихся, по мне­нию авторов, механизмами нервной системы. Факти­чески, с точки зрения данного подхода, человеческий организм, в особенности его нервная система, явля­ется подобием компьютерных программ. В этом слу­чае студент встретится в книге с многими термина­ми, позаимствованными из области теории вычисли­тельных машин. Помимо чисто терминологического сходства авторы данных учебников будут утверж­дать, что описанные ими компьютероподобные ней­ронные механизмы обеспечивают репрезентацию окружающего мира.

Данный подход возвращает психологию к ее более раннему этапу, когда центральными для этой науки являлись такие конструкты (см. главу 2), как «ра­зум» (mind) и «высшие психические процессы» («higher mental processes»); именно эти конструкты и понимаются под термином «познавательная (ког­нитивная) способность», или «когшщия» cognition). В рамках данного подхода разум, как правило, с по­мощью тех или иных теоретических построений свя­зывается с функционированием мозга, и предприни­маются попытки обнаружить структуры разума, ко­торые могут быть представлены в виде компьютероподобных схем последовательности опе­раций, хотя в последнее время появился ряд теорий, которые отошли от подобных аналогий и обратились к коннекционистским сетям (см. с. 91) и другим кон­структам. Когнитивисты предпочитают иметь дело с восприятием, научением, памятью, речью, мышлени­ем и воображением, уделяя меньшее внимание воп­росам эмоций, анормальности, личности и индивиду­альных различий. Центральное место в экспери­ментальных и теоретических исследованиях когнитивной психологии всегда занимали проблемы научения и памяти, хотя восприятие, внимание, ре­шение задач, мышление и воображение также рас­сматриваются данной психологической системой. Иногда выделяют две формы когнитивизма: в пер­вом случае утверждается, что все психологические события содержат когнитивный компонент, тогда как другая форма ограничивает его областью символи­ческого мышления, тем самым исключая из сферы

рассмотрения другие виды мышления, восприятие, память и т. д. Обе формы когнитивизма исходят из предположения, что наше восприятие мира являет­ся функцией не только внешних стимулов, но и мен­тальных структур, которые определяют характер че­ловеческого восприятия и придают ему наблюдаемые особенности.