«Такие проблемы, однако, никогда не могут возникнуть из анализа научного исследования, прямо утверждающего, что знание зависит от вещей, а не вещи от знания. Чтобы достичь знания и получить точные описания и объяснения, мы должны укрепить нашу связь с событиями... Надуманные проблемы «реальности» и существования внешнего мира происходят из простого смешения событий и реакций на них. В тех случаях, когда наблюдение затруднено, когда у наблюдателя несовершенное зрение (цветовая слепота) или когда отношения между наблюдателем и наблюдаемыми вещами изменчивы, те, над кем довлеет философская традиция, приходят к заключению, что наблюдения влияют на существование наблюдаемых вещей» (р. 17-18).
Вольперт (Wolpert, 1993) отмечает, что философские допущения о непознаваемости в науке должны также распространяться и на обыденное знание о том, например, что солнце всходит на востоке. Он предостерегает нас от «смешения философских проблем истины, рациональности и реальности с успехом или неуспехом науки» (р. 106).
Большинство философов ищут базис познания в таких философских теориях, как эмпиризм, рационализм, позитивизм и прагматизм, однако немецкий философ Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger, 1962) утверлсдает, что познание начинается не в философии, а в социальном сообществе и повседневной практике. Философия происходит от обыденного знания, а не наоборот, считает он; философия сама по себе не является отправной точкой познания. Подобно ему, американский педагог, психолог и философ Джон Дьюи (Dewey & Bentley, 1949) утверждал, что знание не имеет теоретического базиса, но полностью заключено в людях, взаимодействующих со своим окружением, взаимоотношениях воздействующего и того, на что воздействуют. Философ науки и психолог Дж. Р. Кантор (J. R. Kantor, 1962,1981а) также помещает знание в сферу взаимоотношений людей с их миром и отвергает такие конструкты, как врожденные определяющие факторы, сенсорные данные, а также такие абсолюты, как тотат[ьная относительность (total relativity).
Но что же тогда есть знание? То, что происходит из философских теорий? Врожденно структурированные внутренние репрезентации внешнего мира? Ощущения, идущие из окружающей среды? Порождение разума? Конвенции социальной группы? Или
продукт взаимодействий людей с их окружением? Вероятно, единственный подход, на основе которого наука может реально функционировать, состоит в том, чтобы взять за отправную точку познания то знание, которое возникает из повседневного контакта между людьми и вещами, и рассматривать научное познание лишь как более разработанный и систематизированный контакт с вещами.
Аналогии
Поскольку психология на протяжении долгого времени смешивала конструкты с событиями и начинала свои исследования с таких заимствованных из культурной традиции конструктов, как внутреннее и внешнее, или душа и тело, она пыталась разрешить возникающие противоречия не за счет обращения к самим событиям, а за счет обращения к другим конструктам в форме аналогий. Такие аналогии включали идущие синхронно часы (Лейбниц), оптику (Спиноза), гравитацию (Дж. Милль), химию (Дж. С. Милль), чистый лист (Локк), вибрации (Хартли), пищеварение (Кабанис), хронометры (Дондерс), эволюцию (Джеймс), электрические поля (Келер), биомеханику (Уотсон) и векторы (Левин). Затем появляются аналогии с телефонными коммутаторами, компьютерами, голографией (При-брам) и даже с регуляторами оборотов двигателя (Ван Гелдер) и вибрирующими дверями (Эллис). Среди всех аналогий особую популярность заслужили аналогии с компьютерами.
Аналогии полезны при прояснении какого-либо вопроса либо для придания образности или драматизма отчету о событиях, однако они являются слабыми аргументами. Если мы рассматриваем людей как если бы они были компьютерами или компьютерными программами, мы рассматриваем их как то, чем они не являются (Blewitt, 1983). «Выводы по аналогии могут быть обоснованными только тогда, когда мы имеем достаточное количество значимых проявлений сходства и не имеем значимых проявлений различия между случаями, в одном из которых, как нам известно, интересующее нас свойство присутствует, а в другом наличие данного свойства выводится» (Stemmer, 1987). Лишь в редких случаях ученые, использующие аналогии, применяют столь строгие критерии по отношению к психологическим событиям. Другой автор отмечает, что несмотря на пользу метафор, они в конечном итоге перестают работать, если мы начинаем проводить слишком прямые параллели между вещами, которые сопоставляются между собой (Barton, 1994). Почему мы все же встаем на скользкий путь использования столь ненадежных метафор и аналогий?
«Когда мы говорим или пишем об идеях, которые не могут быть доказаны с помощью логических рассуждений или физических экспериментов, мы неизбежно обращаемся к аналогиям и метафорам; и вступая в любые дискуссии
80
философского, метафизического или религиозного свойства, мы должны помнить о роли языка в формировании концепций и убеждений» (O'Grady, 1989, р. 146).
Относится ли данное высказывание к конструктам «душа—тело» или способностям мозга? Вполне могло бы относиться, но на самом деле автор говорит о вере в дьявола. Однако принципы остаются те же: речь идет о сформированном в культуре веровании, которое имеет конкретный референт, наполняющийся содержанием с помощью таких лингвистических средств, как аналогии и метафоры. Автор продолжает описывать, как люди, реагируя на сконструированного ими самими дьявола, еще более укрепляют веру в его существование. Автор мог бы с тем же правом говорить о психологических дриадах.
Что может послужить альтернативой психологии, основанной на аналогиях? Если мы просто будем основывать наши исследования на конкретных событиях, а не на конструктах, мы сможем избежать обращения к аналогиям. Кроме того, такая процедура будет представлять собой альтернативу конструкту «душа-тело», а также биологическому и социальному редукционизму. Данный рецепт требует, однако, чтобы мы научились различать конструкты и события. Тогда мы сможем использовать описания (лингвистические, математические, схематические и т. д.) наблюдаемых функциональных отношений как научные конструкты, которые можно подкреплять, отвергать или модифицировать с помощью дальнейших наблюдений. Или же мы можем продолжать использовать аналогии, редукционизм, навязываемые конструкты и дилеммы, доставшиеся нам от прошлого. По крайней мере знание о возможных альтернативах позволяет нам выбирать.
81
Часть II. Органоцентрические системы
Глава 3. Когнитивная психология: ментализм, компьютерные аналогии и удвоение мира
ВВЕДЕНИЕ
Студент, начавший изучать психологию, вскоре встретится в учебниках с темой обработки информации человеком. В этих текстах обычно говорится о том, что информация поступает из окружающего мира в человеческий организм через органы чувств и обрабатывается нервной или когнитивной системой. Если учебники целиком написаны с позиций когнитивного подхода, в них будет говориться о внутренних кодирующих и декодирующих устройствах (кодерах и декодерах), механизмах поиска и извлечения информации из памяти, согласующих (усиливающих и ослабляющих сигнал) устройствах, контурах обратной связи, системах хранения информации и других устройствах, являющихся, по мнению авторов, механизмами нервной системы. Фактически, с точки зрения данного подхода, человеческий организм, в особенности его нервная система, является подобием компьютерных программ. В этом случае студент встретится в книге с многими терминами, позаимствованными из области теории вычислительных машин. Помимо чисто терминологического сходства авторы данных учебников будут утверждать, что описанные ими компьютероподобные нейронные механизмы обеспечивают репрезентацию окружающего мира.
Данный подход возвращает психологию к ее более раннему этапу, когда центральными для этой науки являлись такие конструкты (см. главу 2), как «разум» (mind) и «высшие психические процессы» («higher mental processes»); именно эти конструкты и понимаются под термином «познавательная (когнитивная) способность», или «когшщия» cognition). В рамках данного подхода разум, как правило, с помощью тех или иных теоретических построений связывается с функционированием мозга, и предпринимаются попытки обнаружить структуры разума, которые могут быть представлены в виде компьютероподобных схем последовательности операций, хотя в последнее время появился ряд теорий, которые отошли от подобных аналогий и обратились к коннекционистским сетям (см. с. 91) и другим конструктам. Когнитивисты предпочитают иметь дело с восприятием, научением, памятью, речью, мышлением и воображением, уделяя меньшее внимание вопросам эмоций, анормальности, личности и индивидуальных различий. Центральное место в экспериментальных и теоретических исследованиях когнитивной психологии всегда занимали проблемы научения и памяти, хотя восприятие, внимание, решение задач, мышление и воображение также рассматриваются данной психологической системой. Иногда выделяют две формы когнитивизма: в первом случае утверждается, что все психологические события содержат когнитивный компонент, тогда как другая форма ограничивает его областью символического мышления, тем самым исключая из сферы
рассмотрения другие виды мышления, восприятие, память и т. д. Обе формы когнитивизма исходят из предположения, что наше восприятие мира является функцией не только внешних стимулов, но и ментальных структур, которые определяют характер человеческого восприятия и придают ему наблюдаемые особенности.