Смекни!
smekni.com

Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии (стр. 73 из 168)

Шефер рассматривает язык как средство констру­ирования событий, и это конструирование является тем, что аналитик должен понять. Язык как повество­вание формирует опыт. Реальность существует в рас­сказе. Лири (Leary, 1989) указывает, что все это пред­полагает, что опыт, такой как эдипово влечение, не может существовать в отрыве от акта рассказа, про­исходящего в настоящем времени. Поскольку для Шефера даже «факты» предстают перед нами лишь такими, какими конструирует их теория аналитика, психоанализу приходится заниматься конструирова­нием настоящего вместо реконструкции прошлого. Тем не менее прошлое остается важным для прояс­нения текущего повествования.

Дональд Спенс. Спенс (Spence, 1982) занимает позицию, схожую с подходом Шефера. Согласно ему, все повествования — это истории о прошлом, в кото­рых факт и фантазия настолько переплетены, что невозможно отделить одно от другого. Воспомина­ния об инцесте в детстве могут быть не более чем недоступными для проверки рассказами. Он называ­ет их «повествовательной истиной», отличающейся

от «исторической истины». Поскольку не существу­ет какой-то познаваемой истины, единственными руководящими указаниями являются принципы эс­тетики и прагматики. Важно то, чтобы клиницист сделал историю искусственно согласованной — та­кой, из которой клиент может извлечь пользу. Улуч­шение состояния клиента происходит, когда ему по­могают найти новые истины, вместо того чтобы за­ниматься историческими фактами. Уоллес (Wallace, 1988) критически описывает этот взгляд как тот, в котором «никто не может призвать нас к ответу, что мы верим в то, чего желаем, пока это приятно и по­могает кому-то», и как тот, который «удобен для знахарей, астрологов, хиропрактиков и политиков» (р. 142).

Спенс (1994) утверждает, что почти вся психоана­литическая теория держится на риторической аргу­ментации, а не на многочисленных наблюдениях и индуктивных обобщениях. Название его книги достаточно точно подытоживает его позицию: Rhetorical Voice of Psychoanalysis: Displacement of Evidence by Theory («Риторический голос психоана­лиза: замещение доказательств теорией»). Он рас­сматривает такие недостатки, как (а) избирательные сообщения об отдельных случаях, с тем чтобы про­иллюстрировать какое-то утверждение; (б) прекло­нение перед авторитетами вместо использования не­зависимых объективных доказательств; (в) опора на воспоминания аналитика о том, что говорилось, вме­сто использования стенограмм или записей; (г) бе­зусловное приятие того, что автор утверждает о со­бытиях, и его интерпретации их. Спенс не оспарива­ет клинические материалы как данные, возражая лишь против их бессистемного и тенденциозного ис­пользования. Пропуск детали, указывает он, являет­ся главным источником некритического приятия заключения. В качестве выхода он советует вести дословные записи завершенной серии сеансов и ис­пользовать компьютеры для их анализа. Это даст возможность находить связи и причинные отноше­ния, которые аналитик просмотрел, проверить гипо­тезы, избежать тенденциозности и создать базу дан­ных, открытую для общественного изучения.

Мертон Гилл. Гилл (Gill, 1983,1992) отбрасывает метапсихологию Фрейда, заменяя ее герменевтичес­кой (истолковательной) наукой и социальным кон-струкционизмом, наукой о смысле человеческих по­ступков, конструируемом участниками. Это — обра­щение к интерпретациям, в котором нет какой-то одной интерпретации, являющейся единственно кор­ректной или истинной; лучшая из них та, которая является наиболее связной на данное время. Гилл трактует перенос и контрперенос как конструируе­мые совместно аналитиком и анализандом. И анали­тик, и пациент привносят в терапевтическую про­цедуру собственный социально-исторический и со­знательный, а также бессознательный опыт, которые взаимодействуют уникальным образом в случае каж­дой диады (аналитик—анализанд). Каждый влияет

154

на другого и испытывает влияние с его стороны. Ком­муникативный процесс между ними создает меж­субъектное поле. Это — двухсубъектная психология (межличностная регрессия и перенос), дополняемая односубъектной психологией (интрапсихической), состоящей из личного опыта каждого индивидуума, включающего интернализацию внешних условий, которые индивидуум привносит в межсубъектное поле. Аналитик должен не определять, что искажено или символично, а попытаться понять, как точка зре­ния пациента становится обоснованной реакцией на поведение аналитика.

Гилл полагает, что врожденные влечения начина­ют функционировать у младенца раньше, чем соци­альные взаимодействия; но они так же, как часть од­носубъектной психологии, взаимодействуют со сре­дой (Silverman, 1996). Сексуальные и агрессивные мотивы, так же как «Я» и отношения, являются те­лесными герменевтически, а не механистически, как предполагал Фрейд. Аналитик должен включить в свой анализ телесные чувства тревоги кастрации, бисексуальности и т. д. как часть процесса, в котором аналитик и анализанд конструируют психическую реальность друг друга.

Гилл отвергает психологию Я Кохута и использо­вание в ней эмпатии, поскольку она предполагает какое-то абсолютное знание о пациенте, на которого направляется эмпатия. Гилл считает основным недо­статком Салливана (р. 149) то, что он пренебрегал внутренними объектными отношениями, при этом завуалированно выделяя личность как «непрерывные социальные отношения» (р. 539). Другим недостат­ком, утверждает он, было умаление Салливаном роли тела. Салливан отвергал биофизические объяс­нения и заменил их субъективным опытом, превра­тив психиатрию в изучение межличностных отноше­ний.

Джозеф Вайс и Гарольд Сэмпсон: бессознатель­ный план. Когда общественность стала терять инте­рес к психоанализу, это направление начало посте­пенно замыкаться в себе, «обращаясь все больше и больше к специалистам в области психического здо­ровья и снедаемое внутренним соперничеством и борьбой группировок» (Rosbrow, 1993, р. 530). По­скольку появилось большое количество движений самопомощи, заполнивших огромную пустоту, Рос-броу предлагает, чтобы разнообразные методы пси­хоанализа, осваиваемые Психотерапевтической ис­следовательской группой в Сан-Франциско, стали мостом, переброшенным к этим движениям. Этот подход, разработанный, главным образом, Вайсом (Weiss, 1986, 1990) и Сэмпсоном (Sampson, 1992a, 1992b), отбрасывает либидо как определяющую силу и признает, что способности пациентов являются агентами в их собственных терапевтических процес­сах. Процедура состоит из четырех компонентов: (а) бессознательных целей пациента, (б) «патоген­ных представлений», которые мешают достижению этих целей, (в) проверок, которые пациент исполь-

зует для того, чтобы принять или отвергнуть пред­ставления вместе с аналитиком, (г) инсайтов, доступ­ных пациенту для того, чтобы отвергнуть эти пред­ставления. Пациент, но не аналитик, всегда рассмат­ривается как агент, вызывающий изменение. Задача аналитика — помочь пациенту отбросить болезнен­ные представления и почувствовать себя в безопас­ности.

Этот подход придает особое значение исследова­нию причин «патогенных представлений» пациента и выведению на их основании истории жизни, с тем чтобы пациент мог понять прошлое и то, как он его интерпретировал. Утверждается, что бессознатель­ные стыд, вина и страх проистекают из реального опыта, а не из биологических влечений и либидозных энергий. Хотя современный психоанализ в значи­тельной мере сосредоточен на настоящем и на меж­личностных отношениях, этот подход снова делает упор на вспоминание. Невроз обусловлен не столько неудовлетворенными желаниями, сколько бессозна­тельными представлениями и воспоминаниями. Па­циент проверяет аналитика, рассказывая ему о ка­ких-то своих травматических отношениях, и надеет­ся на благоприятную интерпретацию. При «проверке переноса» аналитик играет роль родителя, а пациент — роль ребенка. Приятие аналитиком детского поведе­ния помогает пациенту отказаться от патогенных представлений. Можно также поменяться ролями, что приносит аналогичную пользу. Когда аналитик выдерживает проверки пациента, у последнего появ­ляется ощущение безопасности, и он может пере­стать вытеснять воспоминания, объединяя прошлое с настоящим. Этот подход примечателен тем, что он отбрасывает почти всю фрейдистскую метапсихоло-гию, сохраняя только вытеснение травмы детства. Он также характеризуется попыткой эмпирически про­верить свои теории с помощью тщательно контроли­руемых исследований, в которых используются оце­нивающие эксперты (например, Norville, Sampson & Weiss, 1996; Silberschatz, Sampson & Weiss, 1986).

КРИЗИСТЕОРИИ?

Серьезные корректировки системы Фрейда нача­лись с работы его первых последователей и продолжа­ются по сей день. Корректировки Гартманна в 1960-х годах были единственной попыткой переработать всю систему, чтобы придать ей порядок и согласованность, сохраняя при этом ее фундаментальную метапсихоло-гию. С тех пор разнообразие точек зрения стало еще большим, причем современные тенденции направле­ны на (а) диалог и (б) интерсубъективность (Schafer, 1995). «Диалог» относится к подходу, в котором вер­бальный и невербальный взаимообмен между анали­тиком и анализандом приводит к новому пониманию

155

и изменениям. «Интерсубъективность» относится к отношениям с другими людьми, реальными или вооб­ражаемыми, которые образуют контекст мышления и чувств каждого индивида. Сандлер (Sandier, 1996) видит несоответствие между тем, на что аналитики указывают публично, и тем, что они делают конфиден­циально. В публичных выступлениях они часто орто­доксальны в своей теории, но в частной практике за­частую отходят от доктрины, чтобы провести эффек­тивную терапию. Миерс (Meares, 1996) утверждает, что подобная двойная игра мешает разработке более адекватной теории.