Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 7 (стр. 2 из 14)

По средневековым представлениям, коллектив людей, который мог выставить конного воина-рыцаря или отряд тяжеловооружённой пехоты, был самостоятельной политической единицей и мог управлять собою сам. Это не значит, что две-три де-

201

ревни, содержащие рыцаря, или городской квартал, формирующий отряд в общем городском ополчении, были полностью независимы от высших властей, но какие-то черты самоуправления они сохраняли постоянно. Поэтому средневековье никогда не знало сосредоточения ВСЕЙ власти в верхних слоях общества. Властным человеком считался тот, кто мог защитить себя самостоятельно.

В Англии в XIII в. землевладелец, имевший определённый годовой доход, просто обязан был принять звание рыцаря и нести рыцарскую службу. Те же, кто не располагал достаточными силами для самозащиты — занятые мирным трудом крестьяне, женщины и дети, — находились под защитой и покровительством сильных, властных людей. Такая организация власти не давала возможности устанавливать порядок «сверху» приказами и распоряжениями, исходящими от королей. Долгое время короли не столько управляли, сколько «царствовали»; они, как символ власти, лишь скрепляли собою государство, рассыпающееся на отдельные владения — домены крупных сеньоров.

Порядок не был распространён сверху, а вырастал снизу; по сути своей он вовсе не был похож на небесный порядок, на стройную организацию божественных сил, описанную в сочинениях богословов. Средневековый человек мыслил просто: он знал, что два человека, поставленные рядом, будут либо равны по «силе», либо один из них будет превосходить другого. Там, где они равны, их «силы» следует объединить, поскольку их интересы совпадают. Так создавалась община, корпорация, союз равных. Средневековье дало удивительное разнообразие таких образований: цехи, торговые компании, городские и сельские коммуны, сообщества владельцев укреплённых башен в городах, разветвлённые родственные союзы, компании совместно развлекающихся и пирующих... Многие из этих общин добровольно признавали свою подчинённость более крупным общинным объединениям, сохраняя при этом немалую долю самостоятельности. Так, например, сильная городская коммуна контролировала и цехи, и окрестные сельские коммуны, и общины отдельных городских кварталов.

Перейдём теперь ко второму варианту — случаю неравенства сил. Если «сильному» человеку противостоял «слабый» (т. е.. не способный защитить себя самостоятельно), то средневековье ставило второго из них в личную зависимость от первого. Так строились отношения феодалов с большинством крестьян; если же крестьянин сохранял право носить оружие (как, например, фригольдеры в средневековой Англии), то о его личной зависимости от феодала речи не шло.

Сложнее обстояло дело, когда следовало упорядочить, организовать отношения двух «сильных» людей. Испробовав несколько решений этой задачи, средневековье, наконец, остановилось на одном из них — введении вассальной присяги. Суть этой присяги была довольно сложной и не сводилась к тому, что один из рыцарей становился сеньором, а другой — его вассалом. Ритуальные действия, которыми стороны обменивались во время обряда, указывали на то, что сначала сеньор и вассал признавали своё полное равенство и лишь после этого вступали в отношение, похожее на отношение сына и отца. «Сильный» не терял своей силы, становясь вассалом; более того, сеньор как бы наделял его своей силой и покровительством, делал его равным себе. Именно за это вассал и нёс службу сеньору. Связь «сильных» могла быть только связью равных, но разворачивалась она не по горизонтали, как в общине, а по вертикали. Вассальные связи отдельных феодалов складывались в длинные цепочки, простиравшиеся от простого рыцарского владения (лена) до короля.

Община, личная зависимость и вассалитет — вот краеугольные камни, на которых держался общественный порядок средних веков. Любопытно, что в этом списке лишь вассалитет был собственно средневековым изобретением; общинный же строй и личная зависимость были известны уже в первобытную эпоху. Главная заслуга средневековья заключалась здесь в том, что оно смогло постепенно слить воедино очень разные формы отношений между людьми. При этом общинные связи, личная зависимость и вассалитет не просто накладывались друг на друга — они сплетались так тесно, что их переплетение составляло основу того самого порядка, к которому стремилось средневековье. Общество выстраивалось из очень простых «кубиков», но было при этом сложным и высокоорганизованным. Восхищаясь этой великолепной системой, мы не должны, однако, забывать, что в её основе лежали отношения силы, а значит — насилия. Средние века, столкнувшись со стихией насилия на самой заре своей истории, постепенно смогли «переработать» её, придать ей форму порядка. Византийские иконы изображали силы, исходящие от ангелов, в виде правильных геометрических фигур — ромбов, окружностей и эллипсов. Таким средневековые люди

Дом крестьянина и крестьянский двор. XII в.

Миниатюра.

202

хотели бы видеть и общество, в котором они жили: его члены должны были не сталкиваться в бессмысленном противоборстве, а правильно взаимодействовать, согласовываться друг с другом.

«Порядок силы» был не единственным способом организации общества, известным средневековью. Кроме него существовал ещё и «порядок дела». Считалось, что каждый человек от рождения предназначен для одного из занятий: молитвы, военного дела или физического труда. Поэтому средневековое общество складывалось из трёх частей — духовенства, рыцарства и «работающих» (крестьян и ремесленников). Это были «сословия» или «порядки»; представители различных сословий пользовались неодинаковыми правами и привилегиями. Священника, к примеру, мог судить только епископ, а рыцарь обязан был подчиняться решению суда только в том случае, если судьи были равны ему по положению.

Границы между сословиями были несколько нечёткими. Рыцарь мог принять монашеский обет; тогда он становился рыцарем-монахом — тамплиером или иоьннитом. Члены многих монастырских общин занимались физическим трудом, в том числе и возделыванием земли. Путь «из грязи в князи» не был закрыт наглухо — при удаче его можно было пройти за два-три поколения. Епископ Ратхерий из итальянского города Верона писал в X в.: «Взглянем на сына графа, дед которого был судьёй; его прадед был... городским старостой, его прапрадед — всего лишь солдатом. Но кто был отец этого солдата? Предсказатель будущего или художник? Борец или птицелов? Торговец рыбой или горшечник, портной или торговец домашней птицей, погонщик мулов или разносчик? Рыцарь или крестьянин? Раб или свободный человек?»

Жизнь большинства людей средневековья охватывалась двумя этими порядками — «силы» и «дела». За их пределами, да и то не вполне, оставались только нищие и бродяги. Раз и навсегда установленные отношения между людьми почти не менялись — они лишь шлифовались и совершенствовались из века в век. Порядок, произраставший «снизу», а не навязанный «сверху», приучал людей к беспрекословной дисциплине общественного поведения; этот порядок нельзя было не соблюдать, потому что другого попросту не было.

В то же время и правила поведения, и дисциплина не были одинаковыми для всех. Средневековье полагало, что каждый человек имеет «своё право», и лишь определив это «своё», личное право, он мог вписаться в общий порядок, найти своё, единственное место в нём. «Заколдованный мир» средневековья лишь казался безмятежным и недвижимым — в его глубине шла неустанная и напряжённая работа. Каждый человек обособлялся от прочих, благоустраивал, укреплял и защищал ту ячейку общества, которая была занята только им.

Общность всех и особость каждого, жёсткая дисциплина и представление о своём, индивидуальном праве, насилие и стройный порядок — средневековью удалось соединить те вещи, которые прежде казались несовместимыми. Магическая картина мира, утвердившаяся в сознании европейцев после крушения Римской империи, породила сложный и полнокровный общественный организм.

Немецкий художник Альбрехт Альтдорфер написал на исходе средневековья (в 1510 г.) странную картину: «Лесной пейзаж с битвой Святого Георгия». Специалисты-искусствоведы до сих пор спорят о её содержании и смысле. Почти всё пространство картины занято изображением мрачного, колдовского леса, заслоняющего небо. Кажется, что в этом лесу нет места человеку, он просто не может присутствовать в таком устрашающем пейзаже. Но, приглядевшись внимательнее, мы обнаруживаем в самой глубине лесной чащи крошечную фигурку конного воина, поражающего копьём не столько страшное, сколько несуразное чудовище-жабу. Может быть, эта картина — прощание со средневековьем, с эпохой, когда маленький и слабый человек выступил против огромного и неподвластного ему мира магических сил. Он научился жить в этом мире, оставаясь человеком (на картине Альтдорфера рядом с местом битвы стоит хижина отшельника), и не только выстоял — но победил. Вот только найти победителя на старой немецкой картине почти так же трудно, как и понять средневековье.

ВАРВАРЫ

Древние греки всех чужеземцев называли варварами — «бормочущими», имея в виду, что они неверно или совсем плохо говорили по-эллински и, следовательно, не знали и не могли оценить греческих обычаев, наук и искусства. Эллины были уверены, что всё, созданное ими, является самым лучшим, и не утомляли себя сомнениями. Египтяне, финикийцы и другие народы, которым греки были многим обязаны, оказывались варварами, с их точки зрения.