Смекни!
smekni.com

Когнитивная наука Основы психологии познания том 1 Величковский Б М (стр. 17 из 120)

Важную роль в судьбе бихевиоризма сыграли первые систематичес­кие исследования поведения животных в естественных условиях, прове­денные европейскими этологами, двое из которых — ученик Бюлера Конрад Лоренц (1903—1986) и голландец Нико Тинберген (1907—1984) — были удостоены Нобелевской премии. При детальном анализе поведе­ния с помощью этологических методов наблюдения вскрылось такое разнообразие форм научения и столь тонкое их соответствие экологии (типичным условиям обитания) конкретного биологического вида, что «гарвардский закон научения» образца 1972 года уже гласил: «При наи- 63


более строго контролируемых условиях проклятое животное делает только то, что ему хочется!»

Коррекции и многочисленные дополнения к бихевиористским за­конам научения практически свели на нет их гомогенный характер. При­мером может служить установленный Дж. Гарсия (например, Garcia,· McGowan & Green, 1972) новый тип научения, настолько отличающийся от известных типов условных реакций, что автору открытия (ученику Толмена) в течение нескольких лет не удавалось опубликовать результа­ты ни в одном психологическом журнале. Речь идет об избегании крысой того вида пищи, поедание которой сопровождалось инъекцией слабой дозы отравляющего вещества. Научение оказалось одноразовым, эффек­тивным лишь при задержке инъекции на время, не превышающее не­скольких часов, и распространялось преимущественно на ту пищу, кото­рая выделялась по вкусу на фоне всего, что животное ело в этот период. Этот феномен легко понять с телеологических (аристотелевских) пози­ций, учитывая биологическое значение и временную динамику усвоения пищи24. Интересно, что отрицательное подкрепление вкуса пищи удара­ми электрического тока не приводило к аналогичному обучению, неза­висимо от того, сколько раз такое подкрепление осуществлялось.

Самый серьезный удар по необихевиоризму был, однако, нанесен не психологами и биологами, а практически мало кому известным тог­да молодым лингвистом. Когда Б.Ф. Скиннер в 1957 году попытался в работе «Вербальное поведение» распространить крайний эмпиризм на объяснение психологических особенностей речи, ему был дан ответ с крайне рационалистических позиций. В рецензии на эту книгу Ноам Хомский (Chomsky, 1959) указал на ряд проблем и протийоречий, воз­никающих при попытках бихевиористов объяснить те аспекты поведе­ния человека, которые выходят за рамки простых условных реакций на отдельные физические стимулы. В самом деле, что является тем физи­ческим стимулом, который заставляет человека, подошедшего к карти­не, внезапно сказать: «Рембрандт»? Что было тем прошлым подкрепле­нием, которое позволяет правильно понять и отреагировать на впервые слышимый вербальный стимул «Кошелек или жизнь»? Не очень вразу­мительные ответы необихевиористов на эти вопросы последовали толь­ко через 13 лет.

Вклад Хомского в создание когнитивной науки этим далеко не ог­раничился. Он ввел в современную лингвистику, а заодно и в психоло­гию понятие «правило», с помощью которого можно объяснить, каким

24 Современный бихевиоризм претерпел странную метаморфозу. В последние десяти­
летия потребности, фрустрации, антиципации, аппетитные состояния, страхи, любопыт­
ство, а также приятные и неприятные эмоции настолько бессистемно заполняют страни­
цы немногочисленных журналов этого направления, что возникающие при этом трудно­
сти определения понятий оказываются вполне сопоставимыми с трудностями анализа
64интроспективных отчетов в лабораториях Кюльпе и Титченера.


Рис 1.4. Примеры структур, порожденных повторным применением относительно про­стого алгоритма (так называемых L-грамматик — по: Prusinkiewicz & Lindenmayer, 1996).


образом индивид способен понять или «породить» новое, никогда ра­нее не слышанное им высказывание. В качестве наглядной иллюстра­ции подобных порождающих, или генеративных возможностей даже очень простых правил, объединенных в логический алгоритм (програм­му, или грамматику), мы приводим рис. 1.4, в котором множество эле­ментов сложных визуальных структур созданы в результате повторного (рекурсивного — см. ниже) применения всего лишь нескольких графи­ческих операций. Изменение параметров правил позволяет построить структуру другого типа, вплоть до создания динамических репрезента­ций, допустим, изображения дерева на ветру с синхронно гнущимися ветками и трепещущими листьями!

Эти идеи были применены первоначально в области теоретической лингвистики и психологии речи. Как подчеркнул американский психо­лингвист Джордж Миллер, особенно много сделавший для распростра­нения подхода Хомского в психологии, взрослый человек способен лег­ко понять более 1020 предложений, что совершенно непонятно, если исходить из представлений о бессознательном накоплении ассоциаций или о намеренном заучивании конкретных сочетаний слов. Точно так же уже в раннем онтогенезе дети всех народов мира обнаруживают удиви­тельную компетентность и систематичность в области грамматики — при выстраивании в определенном порядке и согласовании сравнительно немногих известных им слов при порождении высказываний. То, что ус­пешность внешнего поведения может зависеть от использования огра­ниченного числа внутренних, применяемых по отношению к новым си­туациям правил, далеко выходило за рамки сугубо ассоцианистских


65


объяснительных схем сторонников необихевиоризма и стало одним из краеугольных положений когнитивной психологии.

Теория Хомского (Chomsky, 1957; 1959), разработанная в эти годы, получила название генеративная (порождающая) грамматика, так как она имела отношение к порождению и пониманию лишь формальной, синтаксической стороны речи. Содержательная сторона речи — семан­тика (значение слов) и прагматика (соответствие речи социальной си­туации общения) — при этом фактически не рассматривалась (как не рассматривается она и в ряде последующих модификаций концепции Хомского, которая по сегодняшний день остается центрированной на синтаксисе — см. 7.3.1 и 7.3.2). В порождающей грамматике различают­ся два типа правил: правила структурирования фразы (правила переза­писи) и правила трансформации (рис. 1.5). Те и другие по существу яв­ляются алгоритмами, позволяющими описать абстрактную глубинную структуру предложения и создать множество синтаксически (а следова­тельно, и семантически) правильных парафраз этого предложения — его поверхностных реализаций.

The tall boy saved the dying woman

(Этот высокий мальчик спас умирающую женщину)





66


Рис. 1.5. Генеративная грамматика Хомского («стандартная теория»): А. Пример правил перезаписи (Sпредложение, NP— группа существительного, VPгруппа глагола, Mприлагательное, N — существительное, О — артикль); Б. Пример разбора синтак­сической структуры предложения; В. Основные компоненты генеративной грамматики.


Чтобы понять высказывание, нужно прежде всего реконструировать его глубинную структуру. Так, высказывания «Маша бросила мяч» и «Мяч был брошен Машей» описывают одну и ту же сцену, несмотря на различия поверхностного описания, возникающие за счет использова­ния во втором предложении одного из комплексных правил трансфор­мации — перехода к пассивному залогу. Возьмем в качестве примера не­сколько более сложное высказывание «Эта обширная усадьба, ставшая музеем и исследовательским центром в начале 1970-х годов, когда ее подарила фонду дочь Лоренца, находилась к югу от города». На этом примере легко видеть роль глубинной структуры, состоящей в данном случае из рекурсивно вложенных друг в друга простых фраз25. Ассоциа­тивные модели понимания бихевиористской психолингвистики в об­щем случае не способны эффективно справиться с подобными много­слойными конструкциями. Они стали бы искать референт предиката «находилась в южной части города» на основании признака линейной близости в цепочке слов, двигаясь от «Лоренца» к «дочери» и лишь в последнюю очередь к «дому». В генеративной грамматике проблема решается автоматически за счет того, что в первую очередь выделяется многослойная глубинная структура этого сложноподчиненного пред­ложения.

В своих работах Хомский в явном виде опирался на рационалисти­ческую традицию, восходящую к Декарту, и даже назвал одну из главных книг «Картезианская лингвистика» (Chomsky, 1966). Многочисленные последователи Хомского в лингвистике и за ее пределами попытались обосновать представление о биологической врожденности абстрактно-математических правил генеративной грамматики. Так, в одной из пос­ледних работ Хомский и его коллеги проанализировали системы комму­никативных сигналов, используемые различными видами животных (птицами, обезьянами, дельфинами), и пришли к выводу, что при всем разнообразии и возможности повторов «темы» в этих сигналах отсут­ствуют признаки рекурсивного вложения фрагментов, составляющего формальную основу генеративных возможностей человеческого языка (Hauser, Chomsky & Fitch, 2002). Выдвинутые Хомским в ранних работах аргументы не только расчистили путь для когнитивного подхода — они по сегодняшний день сохранили свою актуальность и служат предметом интенсивных научных споров, уточняющих наши представления о при­роде языка и познания (см. 2.3.3, 6.1.1 и 7.1.2).

25 Рекурсивное применение некоторой генеративной операции ведет к появлению
структур многослойного (матрешечного) и/или древовидного типов. Оно отличается, тем
самым, от простого повторения этой операции (итерации). Когнитивные исследования
содержат множество указаний на сушествование у человека рекурсивно организованных
репрезентаций в областях, отличающихся от синтаксиса речи, например, при представ­
лении пространственного окружения (см. 6.3.1), текстов (по принципу «текст в тексте»,
см. 7.4.1) и проблемных ситуаций (см. 8.3.2).67