Темперамент борца, бойца, глашатая уводит Горького все дальше от собственно художественных задач. В 1900 он постоянно рисует идеальный образ рабочего и непременно отталкивающий – хозяина, всячески подчеркивая непримиримость их классовых интересов и подсказывая читателю вывод, что они не могут ужиться на одной земле, и кто-то должен быть истреблён.
В январе 1906 апреля большевики отправляют Горького в Америку – для сбора денег на подпольную работу. Сбор этот в задуманном масштабе не удался; зато в Америке был написан роман «Мать» - о пробуждении в пролетарской среде «классового сознания».
Созданная в тот же период пьеса «Враги» 1906 была запрещена к постановке, поскольку оказалась, по справедливому, пожалуй, мнению цензора, «сплошной проповедью против имущих классов».
Критика отмечает, что Горький не выдержал «мажорного тона», с которым входил в литературу. «Томительно скучно смотреть на длинный серый ряд сборников «Знания», в которых бедный писатель помешает роман за романом, пьесу за пьесой… Талант Горького не увеличился, но он распух, налился мутною водою, отяжелел и обрюзг. … А тут ещё от анархической проповеди он вдруг подался вправо и стал ярым агитатором социал-демократической партии. Взамен романтического босяка у него выросла явно придуманная, серая фигура «сознательного рабочего». Но и на этом он не удержался …» - писал Назаревский. Приговор Горькому был суров, но недальновиден: «…это предсмертная тоска таланта».
Вне России – с мыслью о буре над ней
Покинув Америку, Горький остался за границей: на родине его ждал арест. Осенью 1906 он поселился в Италии, на острове Кипр. Писатель вернуться в Россию только в 1913, когда в связи с трехсотлетием Дома Романовых была объявлена амнистия политическим иммигрантам.
Произведения, написанные на Кипре пронизанные культом человека. «Превосходная должность быть на земле человеком!..» - восклицает Горький в рассказе «Рождение человека» написанном в 1912 . автор повествует о том, как в молодости ему неожиданно довелось одному принимать роды у незнакомой женщины. «Новый житель земли русской человек неизвестной судьбы, лежала на руках у меня солидно сопел».
Талант Горького вопреки приговорам критики ещё долго не исчерпал своих возможностей. Писатель без конца изучает и описывает национальный русский характер. Теперь его интересуют не столько «босяки» сколько чудаки неудачники. «…Русь изобилует неудавшимися людьми… они всегда с таинственной силой магнита притягивают моё внимание. Они казались интереснее лучше густой массы обычных уездных людей, которые живут ради работы и еды…» он рисует «безысходную, бестолковую тоску русской жизни». В рассказе из цикла «Жалобы» 1912 офицер сетует: «… я служу одиннадцать лет, я-с видел этот ваш самый народ в тысячах и в отборном виде. …Так вот-с. …У него нет ощущения собственности, понимаете? …У русского мужика нет ощущения России. …Он, например, скверно работает… он, и сам знает, что работает хуже чем, мог бы. Почему? А зачем работать хорошо человеку, который не знает кто он, что с ним и что с ним завтра будет – зачем? Ему – лишь бы покормиться. Он и не живёт а – кормится… Больше ничего! …Я знаю - вы хотите сказать - образование культура и так далее. А зачем уме образование культура, если … нет у него… пункта, куда он мог бы приложить эту вашу культуру? …Не нужно ему это… не нужно! …Он ни во что не верит. …Самый противогосударственный материал и никакого чёрта из него не сделаешь, хоть лопни».
Офицер рассказывает, как ехал с новобранцами через Сибирь: «Обо всём, что касается деревни, судят резонно, ясно, с глубоким знанием дела. Но сейчас же является и эта окаянная петля… фатализм восточный.… Жалуется мужик – овраги одолели, рвут и рвут пашню! Укрепи! Да как его укрепишь? Научись! Молчат. Вздыхают. …В вагоне грязно, накурено, насорено – если не указать на это, они не видят, расковыривают зачем-то скамьи, соскребают со стен краску, плюют, куда попало. …И вообще имеют вид чужих людей в чужой земле».
В книгу «По Руси» вошли очерки увиденного в былых скитаниях по бескрайней стране. Горький будто задался целью создать реестр российских характеров – бесконечно разнообразных, но в чём-то похожих друг на друга. И чисто российских житейских ситуаций – страшных и смешных. Он любит и умеет изображать огромные физически усилия людей, их борьбу со стихией – и неумение построить сколько-нибудь разумно свою жизнь. В рассказе «Ледоход» плотники решаются с риском для жизни перейти реку по тронувшемуся льду, чтобы успеть в город на праздник Пасхи. И переходят! «…Семь тёмных фигур качались в глазах, подпрыгивая на льду; они размахивали досками, точно гребли в воздухе, а впереди их вьюном вертится старичок похожий на Николая Чудотворца, и немолчно звенит его властный голос: «Не зева-ай!». …Он играл с рекой, она его ловила, а он, маленький, увёртывался, умея легко обмануть её движения, обойти неожиданные западни. Казалось даже, это он управляет ходом льда, подгоняя нам под ноги большие, прочные льдины». Перейдя, наконец, на другой берег, иззябшие мастеровые попадают под яростную ругань представителя властей. «Полицейский ругался; все слушали его молча и внимательно, точно человек не матерей оскорблял грязно и цинично, а говорил важные слова, которые всем необходимо знать и помнить».
«…Очень устал, и всё жду каких-то событий, кои должны сотрясти весь мир, - очень напряжённое чувство, от которого того и гляди, лопнет сердце», - пишет Горький весной 1912, предчувствуя скорую бурю, которую торопит и на очистительную силу которой ещё надеется.
Талант воспоминания
В 1913 в печати появились первые главы из повести «Детство». «Хотя в «Детстве» изображается столько убийств и мерзостей, это, в сущности, веселая книга, - писал Чуковский. – Меньше всего Горький хнычет и жалуется.… И написано «Детство» весело, веселыми красками. Всё в этой книге ладно, складно, удачливо, ловко, звонко. Каждая буква – нарядная, каждая страница – с изюминкой.… Никогда ещё Горький не писал так легко и свободно.… В первых своих книгах он певец и оратор, а в своих последних – живописец. Глаз его стал ненасытнее, зорче и увидел в мире столько изумительных красок, какие и не снились тому, кто декламировал «Песню о Соколе». Но откуда эта радостная живопись? Можно ли радоваться, рассказывая, как обижают и калечат людей? Сам Горький объясняет свою радость надеждами на лучшее будущее».
При советской власти, когда будет не возможно любовно писать о «хорошем» дореволюционном детстве, книга Горького станет образцом для подражания, наглядной иллюстрацией того, как нужно уметь увидеть в минувшем до революционном времени главным образом «свинцовые мерзости».
Повесть «Детство» написана на документальном материале – как и всё лучшее, что создал Горький. Например, его мемуарный очерк о Толстом, написанный уже после Октябрьской революции 1919: «Выйдет он маленький. И всё сразу станет меньше го. Мужицкая борода, грубые, но не обыкновенные руки, простенькая одежда и весь этот внешний, удобный демократизм обманывал многих, и часто приходилось видеть, как россияне, привыкшие встречать человека «по платью», - деревня, холопья привычка! – начинали струить то пахуче «прямодушие», которое точнее именуется амикошонством. «Ах, родной ты наш! Вот какой ты!» … И вдруг из-под мужицкой бороды, из-под демократической, мятой блузы поднимается старый русский барин, великолепный аристократ, - тогда у людей прямодушных, образованных и прочих сразу синеют носы от нестерпимого холода. Приятно было видеть это существо чистых кровей, приятно наблюдать благородство и грацию жеста, гордую сдержанность речи, слушать изящную меткость убийственного слова. Барин в нём было как раз столько, сколько нужно для холопов. И когда они вызывали в Толстом барина, он являлся легко, что они ёжились да попискивали». Автор очерка считает необходимым сказать о том, что Толстой, «писатель национальный в самом истинном значении этого понятия… воплотил в огромной душе своей всё недостатки нации … его туманная проповедь «неделания», «непротивления злу»… всё это нездоровое брожение старой русской крови, отравленной монгольским фанатизмом и, так сказать, химически враждебной западу с его неустанной творческой работой».
Лучшие рассказы 1922-1926 («Отшельник, Рассказ о безответной любви, Рассказ о герое, Рассказ о необыкновенном, Убийцы»), посвящённые его низменной теме _ российским характером, тоже в значительной мере документальны. А выше всего наиболее квалифицированная критика середины 20 оценит короткие «Заметки из дневника. Воспоминания» 1923-1924: в них горький пишет преимущественно о реальных людях под их настоящими именами, например очерк «А.А.Блок».
Сам писатель вряд ли сознавал, что составляет главную силу его таланта. Публикации Горького столь же беспорядочны, сколь беспорядочно было его отроческое чтение: он печатает почти всё, что вышло из-под пера. Публикует и «серый ряд» повестей в сборниках «Знания», заслонившие в результате для тогдашнего и будущего читателя лучшие Горьковские книги.
В Италии он без конца описывал российских людей, но в рассказы о необычных поворотах той или иной судьбы то и дело вторгается философствование «о жизни». Главные вопросы, над которыми в те годы билась мысль просвещенной России, - отношения образованного, мыслящего слоя к народу, власти, государственному устройству, религии – под пером Горького становятся достоянием самоучек, упрощаются до предела. И тем самым перестают быть плодотворным. Своим примером он демонстрирует и предсказывает, какой доморощенный философией оборачивается отсутствие систематического образования. Но в России это мало кем было понято.
Потребность во что бы то ни стало во что-то верить – верить истово, горячо, так, чтобы иметь возможность неустанно обращать в свою веру других, была в Горьком необычайно сильна. Такая потребность веры коренится в особенностях народного мироощущения. Подогреваемое большевиками стремление писателя послужить рабочему движению, революции уже до Октября стало разрушать его творчество.