Самая важная часть «Жизни Арсеньева»—книга пятая. В ней говорится об окончательном вырастании Арсеньева в поэта. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, случайной и неинтересной работы, душевной депрессии. Арсеньев как бы перешагивает весь этот период. Оставшись наедине с самим собой после расставания с любимой, он весь отдается борьбе с «неосуществимостью»: с самим собой и с миром,—с тем, что он стремится выразить в слове и что не дается ему. И эта борьба за самое главное счастье—научиться «образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания»—заслоняет все другие чувства и стремления. И в один прекрасный день счастье творчества вдруг открывается ему, когда на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит спокойствие и очень простое решение: «без всяких притязаний, кое-что вкратце записывать—всякие мысли, чувства, наблюдения». Так рождается художник-лирик, поэт, который должен писать обо всем, что наблюдает и чувствует. Так рождается чувство долга художника, столь же органичное, сколь и сама потребность творчества.
В 1937 году Бунин написал философскую, публицистическую и мемуарную книгу «Освобождение Толстого». В ней, помимо воспоминаний и рассуждений о творчестве, жизни и личности великого писателя, он выразил издавна выношенные мысли о человеческой жизни и смерти, о смысле бытия в бесконечном и загадочном мире. Он категорически не согласен с толстовской идеей ухода, «освобождения» от жизни. Не уход, не прекращение существования, а Жизнь, драгоценные ее мгновения, которые надо противопоставить смерти, увековечить все прекрасное, что пережил человек на земле,—вот его убеждение. Интересно, что из сказанных когда-то Толстым слов Бунину запомнились именно эти: «Счастья в жизни нет, есть только зарницы его—цените их, живите ими».
Такими зарницами счастья, такими прекрасными мгновениями, озаряющими жизнь человека, Бунин, как известно, считал любовь. •Любовь не понимает смерти. Любовь есть жизнь»,—выписывает Бунин слова Андрея Болконского из «Войны и мира». И подспудно, постепенно, неосознанно, однако и в некоей подсознательной полеми-хе с Толстым у него рождается замысел написать о самом высшем и полном, с его точки зрения, земном счастье, о «зарницах» его. «Блаженные часы проходят, и надо, необходимо... хоть что-нибудь сохранить, то есть противопоставить смерти, отцветанию шиповника»,—написал он еще в 1924 году (рассказ «Надписи»). Стихотворение Н.П.Огарева «Обыкновенная повесть», откуда взяты эти слова, вновь возвращается в его сознание спустя почти два десятилетия и дает название книге рассказов о любви, над которой Бунин работает в последующие годы, «Темные аллеи».
«Темные аллеи» поистине можно назвать «энциклопедией любви». Самые различные моменты и оттенки в отношениях двоих влекут писателя. Это поэтичнейшие, возвышенные переживания («Руся», «Натали»); противоречивые и странные чувства («Муза»); вполне заурядные влечения и эмоции («Кума», «Начало»), вплоть до низменного, животного проявления страсти, инстинкта («Барышня Клара», «Гость»). Но в первую очередь и главным образом Бунина привлекает истинная земная любовь, гармония «земли» и «неба». Такая любовь—огромное счастье, но счастье именно как зарница: вспыхну-•ла—и исчезло. Ибо любовь в «Темных аллеях» всегда очень краткая;
более того: чем она сильнее, совершеннее, тем скорее суждено ей оборваться. Оборваться—но не погибнуть, а осветить всю память и жизнь человека. Так, через всю жизнь пронесла свою любовь к «нему», некогда соблазнившему ее. Надежда, владелица постоялой «горницы» («Темные аллеи»). «Молодость у всех проходит, а любовь—другое дело»,—говорит она. Двадцать лет не может забыть Русю «он», некогда молодой репетитор в ее семье. А героиня рассказа «Холодная осень», проводившая на войну своего жениха (его убили через месяц), не только тридцать лет хранит в сердце любовь к нему, но и вообще считает, что в ее жизни только и был «тот холодный осенний вечер», когда она простилась с ним, а «остальное ненужный сон».
Со «счастливой», длящейся, соединяющей людей любовью Бунину просто нечего делать: он никогда о ней не пишет. Недаром он однажды взволнованно и вполне серьезно процитировал чужие шутливые слова: «Часто бывает легче умереть за женщину, чем жить с ней». Соединение любящих—уже совсем иные отношения, когда нет боли, а значит, нет и томительно-щемящего блаженства,—его не интересует. «Пусть будет только то, что есть... Лучше уж не будет»,—говорит молодая девушка в рассказе «Качели», отвергая саму мысль о возможном браке с человеком, в которого влюблена. Герой рассказа «Таня» с ужасом думает, что он будет делать, если возьмет Таню в жены,—а ведь именно ее он по-настоящему только и любит. Если же влюбленные стремятся соединить свои жизни, то в последний момент, когда, кажется, все идет к счастливому завершению, непременно разражается внезапная катастрофа либо появляются непредвиденные обстоятельства, вплоть до смерти героев,—для того, чтобы «остановить мгновенье» на высшем взлете чувств. Погибает от выстрела ревнивого любовника единственная из сонма женщин, которую по-настоящему полюбил «поэт», герой рассказа «Генрих». Внезапное появление сумасшедшей матери Руси во время ее свидания с любимым навеки разлучает влюбленных. Если же вплоть до последней страницы рассказа все идет благополучно, то в финале Бунин оглушает читателя такими фразами: «На третий день Пасхи он умер в вагоне метро,—читая газету, вдруг откинул к спийке кресла голову, завел глаза...» («В Париже»); «В декабре она умерла на Женевском озере в преждевременных родах» («Натали»).
Такая напряженная фабульность рассказов не исключает и не противоречит полнейшей психологической убедительности характеров и ситуаций—до того убедительных, что многие утверждали, будто Бунин писал по прекрасной памяти случаи из собственной жизни. Он действительно не прочь был вспомнить некоторые «приключения» своей молодости, но речь шла, как правило, о характерах героинь (да и то, разумеется, лишь отчасти). Обстоятельства же, ситуации писатель изобретал полностью, что доставляло ему большое творческое удовлетворение.
Сила воздействия бунинского письма поистине непревзойденна. Предельно откровенно и подробно умеет говорить он об интимнейших человеческих отношениях, но всегда на том пределе, где большое искусство ни на йоту не снижается даже до намеков на натурализм. Но это «чудо» достигнуто ценою великих творческих мук, как, впрочем, и все написанное Буниным — истинным подвижником Слова. Вот одна из многих записей, свидетельствующая об этих «муках»: «...то дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всем земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем. Надо найти какие-то другие слова» (3 февраля 1941 г.). И он всегда умел найти эти другие—единственно нужные, насущные слова. Подобно «художнику и ваятелю» живописал и лепил он Красоту, воплотившуюся в женщине во всей грации и гармонии данной ей природою форм, линий, красок. Женщины вообще играют в «Темных аллеях» главную роль. Мужчины, как правило, — лишь фон, оттеняющий характеры и поступки героинь; мужских характеров нет, есть лишь их чувства и переживания, переданные необычайно обостренно и убедительно. Упор всегда сделан на устремление его—к ней, на острейшем желании постигнуть магию и тайну неотразимого женского «естества». «Женщины кажутся мне чем-то загадочным. Чем более изучаю их, тем менее понимаю»,—выписывает Бунин из дневника Флобера 13 сентября 1940 года. Женских типов в книге «Темные аллеи», можно сказать, целая вереница. Здесь и преданные любимому до гроба «простые души»—Степа и Таня (в одноименных рассказах); и изломанные, экстравагантные, по-современному смелые «дочери века» («Муза», «Антигона»); рано созревшие, не в силах справиться с собственной «природой» девочки в рассказах «Зойка и Валерия», «Натали»; женщины необычайной душевной красоты, способные одарить несказанным счастьем и сами полюбившие на всю жизнь (Руся, Генрих, Натали в одноименных рассказах); проститутки—наглая и пошлая («Барышня Клара»), наивная и ребячливая («Мадрид») и множество других типов и характеров, и каждый—живой, сразу запечатлевающийся в сознании. И все эти характеры—очень русскш, да и действие почти всегда происходит в старой России, а если и вне ее («В Париже», «Месть»), родина все равно остается в душах героев. «Россию, наше русское естество, мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не чувствовать ее»,— говорил Бунин.
Работа над книгой «Темные аллеи», в которую автор, можно сказать, был влюблен, служила писателю в какой-то мере уходом, спасением от ужаса, творящегося в мире. Более того: творчество было противостоянием художника кошмару второй мировой войны. В этом смысле можно сказать, что в старости Бунин стал сильнее и мужественнее, чем был в зрелые годы, когда первая мировая война ввергла его в .состояние глубокой и длительной депрессии, и что работа над книгой была безусловным писательским подвигом.
Бунинские «Темные аллеи» стали той неотъемлемой частью русской и мировой литературы, которая, пока живы люди на земле, варьирует на разные лады «песнь песней» человеческого сердца.
После книги «Темные аллеи» Бунин написал еще несколько рассказов (так же, как немного и до нее). Они созданы с тою же художественной силой, что и книга («Ловчий», «Памятный бал» и др.). Бунин не прекращал труда; вот письмо от 23 августа 1947, года, в котором он как бы подводит итоги написанному и пережитому:
«Что иногда, да даже и частенько я «мрачен», это правда, но ведь ие всегда, не всегда. Я сейчас ...стал перечитывать свое «собрание» (изд. Петрополиса), кое-что правлю (чуть-чуть) и, поправив книжку, надписываю по-дурацки на ней: «Для нового издания»—потому по-дурацки, что не видать мне как своих ушей этого нового издания при жизни (да и после-то смерти будет ли оно такое, какое мне было бы нужно: ведь где же издадут, кроме Москвы...)