В составе этого архива находятся и личные бумаги бывшего посла, в том числе обширная переписка. Среди корреспондентов Бахметева - П.Н.Милюков, Е.Д.Кускова, М.В.Родзянко, Г.Е.Львов, М.Н.Гирс и др. Особое место в эпистолярном наследии Бахметева занимает переписка с В.А.Маклаковым, позволяющая, на наш взгляд, говорить о нем не только как об ученом и дипломате, но и как крупном политическом мыслителе.
* * *
Официальная, деловая переписка Маклакова и Бахметева началась уже в ноябре 1917 года. По тону и характеру она почти ничем не отличалась от их переписки с другими послами. Первое неофициальное письмо, отправленное Бахметевым Маклакову за океан в августе 1919 г., написано в совершенно иной манере, чем его прежние послания; оно адресовано другу и единомышленнику, которому можно доверить самые сокровенные размышления. Так началась переписка, продолжавшаяся, с перерывами, почти 33 года; последнее сохранившееся письмо - Бахметева Маклакову, датировано 26 февраля 1951 г.
Переписка сохранилась практически полностью в архиве Гуверовского института Стэнфордского университета, где находятся оригиналы писем Бахметева и машинописные отпуски писем Маклакова, и в Бахметевском архиве Колумбийского университета, где, соответственно, хранятся оригиналы писем Маклакова и машинописные отпуски писем Бахметева. Всего сохранилось свыше 270 писем, общий их объем составляет около 2700 листов. Письма неравномерны по объему: от коротких записок на одной-двух страничках (характерных в основном для периода 1945-1951 годов) до настоящих трактатов, превышающих 20,30, а иногда и 70 страниц машинописного текста.
Переписка является уникальным историко-литературным памятником, позволяющим не только по-новому взглянуть на многие аспекты истории России и международных отношений первой трети двадцатого века; это не только первоклассный исторический источник - это настоящий интеллектуальный роман; размышления Маклакова и Бахметева об особенностях исторического пути России, о способах выхода из исторического тупика, в котором она оказалась, звучат свежо и современно и могли бы добавить немало перцу в нынешние дискуссии о путях построения новой России. Столь же любопытны размышления и споры корреспондентов о принципах межгосударственных отношений в двадцатом веке; о демократии, ее достоинствах и проблемах; об этатизме, правах личности и государства; о принципах сосуществования народностей в многонациональном государстве и о многом другом. Конечно, в центре внимания Маклакова и Бахметева - Россия, события, которые в ней происходят, пути преодоления большевизма.
Бахметев раньше многих других понял, что попытка силою военного размаха сбить большевиков не удалась и уже в январе 1920 г. пришел к выводу, что верить в повторение неудавшегося рецепта наивно и бесполезно. Трагичность положения, по мнению Бахметева, заключалась в отсутствии субъекта национального движения. В этой ситуации он считал первоочередной задачей выработку программы, которая могла бы стать платформой национально-демократического возрождения России. Нужно решительно отказаться от какой-либо реставрации; недоговоренность непредрешенчества, лежавшего в основе программ белых, должна быть снята.
Придя к выводу, что главная причина неудачи антибольшевистских движений - отсутствие идеологии, которую можно было бы противопоставить большевистской пропаганде, Бахметев уже в январе 1920 г. набросал основы программы, которая наметила бы разрешение аграрного вопроса, вопроса о национальностях и децентрализации. Записка, в которой более подробно были изложены основные положения новой идеологии, была составлена им в сентябре 1922 г., хотя вполне возможно, что ее наброски распространялись им и ранее. Возможно также, что в ее составлении участвовал Маклаков или, во всяком случае, некоторые фрагменты его писем были использованы Бахметевым.
Собственность, народоправство, демократизм, децентрализация и патриотизм - вот идеи, около которых уже выкристаллизовывается мировоззрение будущей национальной России, - считал русский посол в Вашингтоне. Основой экономической жизни, полагал он, будет частная инициатива, энергия и капитал. К покровительству им, к охране их приспособится весь правовой и государственный аппарат; в помощи частной инициативе будет заключаться главная функция правительства.
Проблемы идеологии для новой России волновали Бахметева и позднее; в 1928-м году он считал необходимым обсудить такие животрепещущие вопросы, как сущность государства, взаимоотношение власти и правительства, существо национального бытия и проч. Вопросы эти я называю животрепещущими, - писал он, - потому что нам, русским, нужно не только сжигать старые пни и обрубать сухие ветки, но нужно выучиться как-то чувствовать и мыслить в связи с нашим будущим.
Несомненно, что на Бахметева заметное влияние оказала американская система ценностей и американский образ жизни; точнее, несколько идеализированные представления о нем. Обозначив в одном из писем новую Россию как Россию буржуазную и ее новую идеологию как буржуазное самосознание, Бахметев подчеркнул, что имеет в виду американский вариант капитализма. Бахметев ссылался на разговоры с Гербертом Гувером, который как-то раз сказал ему, что капитализм европейский и американский - две совершенно различные вещи, что в Америке нет того капитализма, который описан Марксом и что если в основе капитализма европейского лежит идея эксплуатации, то в основе американского - идея equal opportunities, равных возможностей.
Отсутствие жестких социальных перегородок внутри общества, возможность перемещения по вертикали, придает обществу стабильность. На человека, достигшего успеха, смотрят не с завистью, а с одобрением. Отсюда - отсутствие классовой ненависти, породившей социализм. По наблюдениям Бахметева, в американском обществе господствующим стимулом является соревнование. Государство, как таковое, есть собственность народа, есть коллективный организм, охраняющий его свободу и равенство возможностей. В своей государственности американцы видят установление, охраняющее эту свободу, и потому господствующей психологией является не нигилизм, а лояльность государственному строю, преданность и готовность защищать установления, представляющие каждому стремиться и получать плоды своих стремлений. Наблюдения над американской жизнью привели Бахметева к выводу, что возможен прочный политический и социальный строй, основанный на действительном народовластии, и что власть народа не противоречит прочному консервативному социальному укладу.
Бахметев усматривал сходство между Россией и Америкой, хотя бы в необъятных просторах; он мечтал о будущем сотрудничестве двух держав. В письме к Г.Е.Львову в июне 1921 г. он вспоминал об одной из бесед в Париже с А.Ф.Керенским. Бывший премьер поразил его замечанием, что русские либералы и империалисты не понимают тех огромных международных возможностей, которые таит в себе идея сильной демократической России. Я отдал дань политической прозорливости А.Ф., - писал Бахметев, - тем более, что никто другой, за все время моего пребывания в Париже, даже не приближался к подобному пониманию. В этих словах отразилась та же самая концепция, которая руководила здесь нами во всей нашей деятельности. Это то, о чем я так много беседовал лично с Вами; я продолжаю верить, что демократическая державность будет основой наших взаимоотношений с Америкой и что наше сотрудничество будет господствующим фактором будущих международных отношений.
Несмотря на свой американизм Бахметев был искренним русским патриотом, националистом (разумеется, его национализм был не расовым или этническим, а государственным) и державником. Как ни парадоксально, под пленкой западничества отчетливо вырисовывался славянофил. Точнее, западничество и славянофильство составляли у Бахметева своеобразную амальгаму, как, впрочем, и у Маклакова. В этом плане его предшественником можно было бы счесть Герцена. Свое патриотическое исповедание веры Бахметев излагал и в письмах к Маклакову, но, возможно, наиболее отчетливо - в посланиях к последнему председателю Государственной думы М.В.Родзянко. Любопытно, что пребывание в Америке и наблюдения над американской жизнью еще более укрепили бахметевский патриотизм, который строился не контрасте и не на отрицании американизма, а напротив, находя сходные черты в образе жизни и творческом потенциале русского и американского народов, Бахметев укреплялся в своей вере в Россию.
Я бесконечно верю в Россию, - писал он Родзянко в сентябре 1921 года. - Свое вдохновение я черпаю в ее истории. Я не могу забыть, как маленькое, незначительное славянское племя на берегах Днепра и его притоков выросло, путем естественной колонизации, силой и настойчивостью народного гения, в величайшее континентальное государство. На протяжении 10-ти веков история нас била и пытала; но мы неуклонно развивались и через все испытания русский народ пронес свою религию, свой язык и свою культуру. Мое долговременное пребывание в Америке показало мне многое, чего нельзя понять, живя в России или в Европе; показало мне лабораторию и фабрику народного творчества и это меня укрепило лишь еще более в моей вере.
Два года спустя Бахметев писал тому же Родзянко, в приподнятом тоне: Я всегда верил в наше будущее, т.к. я верю в национальный гений и в коренные черты русского народа, который сковали и изуродовали в прошлом не присущими нам и чуждыми формами политической государственности. История России есть синодик борьбы и развития маленького племени с окружающими его врагами, врагами, стремящимися его поработить, физически ослабить, уничтожить и поглотить культуру. Этого не произошло и мы выросли в огромнейшее по величине государство, и как я Вам уже писал, пронесли через века истории свою культуру, свою религию, свой язык. Отличие России от других славянских племен заключается в том, что наша государственность и наша нация есть славянско-варяжская нация; как нынешняя Великобритания выросла из оплодотворения кельтских и других основных племен норманнским нашествием, так и наше государство получило великодержавный гений от нордических пришельцев, назывемых в прошлом варягами. Мы соединили мягкий славянский гений с нордической способностью к государственному строению, но наша стихия есть стихия индивидуализма и роста снизу. Эта стихия была разрушена в начале XVIII века и за это нарушение мы заплатили большевизмом.