В переписке Бахметева и Маклакова 1920-го года возникает еще одна тема, ставшая постоянной в последующее десятилетие - это вопрос о возможности внутренней эволюции большевизма и о том, как этой эволюции может способствовать эмиграция. Определенные надежды вселил переход к нэп. Однако вскоре характер экономического развития страны стал внушать серьезные сомнения в том, что началось долгожданное оздоровление.
Маклаков опасался, что в России началось не серьезное производство работы, при которой и рабочий и собственник и тот, кто у них покупает, почувствовали связь их интересов, а исключительно спекуляция и нелепое и неприличное проживание даром заработанных денег. Когда смотришь на то, что там делается в области работы и торговли, то невольно боишься, что через скорый промежуток времени собственность и капитал, на которые пока возлагаются такие надежды, покажут себя в таком отвратительном виде, что это вызовет новый и на этот раз гораздо более обдуманный и серьезный прилив ненависти к капиталу и буржуазии.
Бахметев более спокойно относился к периоду хищнического капитализма, считая его неизбежным: Впереди - огромные возможности. Но если мы не дерзнем и снова окажемся позади, то поле останется безраздельно за большевиками. Что же дальше? Троглодитный период? Я думаю, что при всяких обстоятельствах в результате придут Колупаевы и Разуваевы и что их-то правительство и будет началом прочного благосостояния и процветания.
Корреспонденты пристально следили за происходящим в России; они сразу же и совершенно правильно определили значение тех процессов, которые начались в стране в конце 1927 - начале 1928 г., т.е. кризиса нэп и наступления советской власти на крестьянство. Бахметев, отметив, что нэп себя изжил, точно определил, что суть происходящего коренится в политике, а не в экономике; установив господство в главнейших областях народного хозяйства, диктаторская власть не может чувствовать себя прочно и спокойно, поскольку главная отрасль хозяйственной жизни страны - земледелие, зависит в конечном счете от доброй воли многих миллионов индивидуальных крестьянских хозяев. Бахметев справедливо указал на кризис хлебозаготовок 1927 года как толчок к началу наступления на крестьянство.
У Сталина, - заключал бывший социал-демократ, - хватило марксистской логики сделать выводы и признать, что советская власть должна иметь источник земледельческого производства в своих руках, источник, которым она могла бы распоряжаться и маневрируя которым, власть будет таким же господином в области земледельческого производства и обмена, каким она является в области промышленной. Бахметев вспомнил полемику Сталина с Троцким середины 1920-х гг., указывая, что генсек воплощает в жизнь программу своих оппонентов. Теперь . . . Сталин ведет в течение нескольких месяцев практическую политику истребления кулака, применяя к нему все чрезвычайные меры военного коммунизма, а теоретически провозглашает совершенно, по-моему, правильную и логическую с коммунистической точки зрения доктрину о необходимости, вместо кулака, иметь фабрики хлеба, т.е. колхозы и совхозы, где в сфере правительственных распоряжений будет фабриковаться достаточное количество зерна, чтобы сделать власть независимой от капризов и настроений крестьянских масс. Бахметев предсказал в связи с этой политикой голод, а также в ближайшие год-два динамические сдвиги, сопоставимые с теми, которые произошли в 1921-1922 годах.
Маклаков в целом соглашался с бахметевским анализом, указывая, что если следовать учению Маркса о том, что власть должна принадлежать экономически господствующему классу, то происшедшее в России - бессмыслица: не экономический класс захватил власть, а чисто политическая партия - коммунисты, захватили экономическую жизнь. Поскольку же крестьянство остается экономически господствующим классом - нельзя, по самому Марксу, чтобы политическая власть принадлежала коммунистической партии; здесь совершенный абсурд и борьба. . . идет между двумя врагами, либо крестьянин как собственник должен исчезнуть, превратиться в крепостного или батрака-рабочего на государственной земле, т.е. вернуться к военному коммунизму, или крестьянин господство коммунистической партии сломит. . .от исхода этой борьбы зависит все будущее России; так как невозможно допустить, чтобы окончательная победа оказалась за коммунистами, то вопрос не в победе, а только в сроке; а от сроков этой победы зависит, что ко времени победы останется от русской культуры.
Если Бахметев безоговорочно желал победы мужику, то у Маклакова добавлялось к этому чувство горечи; кулак, по его мнению, и так оказался бы на авансцене русской политической жизни, без всякой революции и последующих бедствий, благодаря столыпинской политике и дворянскому оскудению; пройдя через кровавую резню и разорение промышленности, Россия должна была вернуться на круги своя. Маклаков не винил в этом революционеров, так как считал их или фанатиками, или дураками; гораздо серьезнее были его претензии к либералам, которые в сущности всей этой революционной глупости потворствовали.
Вся история России между 18 и 29-ым годом, включая НЭП, уступки 25 года и проч., - писал Бахметев, развивая тему, - все сводится к основным противоречиям между коммунизмом и крестьянским бытом; в прошлом этот быт несознательно и тупо постоянно побеждал. Отличие наступившей сейчас схватки мне кажется в том, что в разрешении ее оказывается уже невозможным путь компромисса и полумер. Компромисс и полумеры были по существу пафосом ПЭПа. Они были испробованы и отменены. В настоящее время на пути новой крестьянской политики Сталин, мне представляется, действует логично; если бы я был последовательным коммунистом, я бы делал то же самое. Сталин умеет приспособляться и, в отличие от других большевистских политиков, обладает тактическими дарованиями; но мне кажется ошибочным думать, что он оппортунист и что для него коммунизм лишь название. <. . .> Выхода нет, или надо уступать хозяйственному мужику, а это неминуемо ведет к гибели коммунизма, или придерживаться сталинской линии до конца. . .<. . .> Старая история о богатыре на распутьи и, повторяю, с точки зрения последовательного коммунизма другого пути, кроме сталинского, нет.
Маклаков был согласен с Бахметевым, что катастрофа Сталина неизбежна и что покуда ее не произошло, ничего серьезного в России не будет. Если даже не будет катастрофы со Сталиным, то он когда-нибудь умрет и тогда произойдет то же самое, что произошло после смерти Николая Павловича. Однако он не был столь оптимистичен в прогнозах, как его заокеанский друг: Словом, мы можем предвидеть заранее, как российская телега перевернется на косогорьи, но может это быть и раньше получения Вами этого письма, но и через много лет.
За две недели до наступления рокового для русского крестьянства 1930-го года, Бахметев предвидел исключительно глубокую, беспощадную, а потому кровавую и затяжную борьбу между коммунистической властью и крестьянством. Кстати, в этом же письме он высказал весьма любопытное мнение о пятилетке, отличное от большинства эмигрантских аналитиков: Я совершенно не разделяю мнения, что пятилетка вообще невозможна; одинаково, и в силу тех же причин я не падаю в обморок от фактов, подтверждающих, что, по крайней мере, до настоящего времени пятилетка выполнялась с успехом и даже с опережением. Советы так же неправильно выдвигают успех пятилетки в качестве аргумента в свою пользу, как противники советов видят в ней оселок советского краха. С моей точки зрения постройка заводов, электрических станций и железных дорог вполне осуществимая задача для всякой власти, которая держит бразды правления в своих руках, власти, которая в состоянии поддерживать государственную дисциплину и выкачивать из страны теми или иными путями достаточно для своих предприятий средств. Постройка заводов и фабрик среди обнищалой России ничем не отличается, с моей точки зрения, от постройки еще более бедной Россией 18-го столетия исключительных по роскоши столичных зданий и пр. . . . Мне представляется, что нелепость пятилетки в самом существе, в ненужности и бесполезности такого строительства для страны, покупательная способность которой составляет одну треть или половину довоенной. Я всегда только с этой точки зрения говорю с американцами, приезжающими из России, которые рассказывают мне о чудесах, виденных там. Я этих чудес не отрицаю; наоборот, очень часто вспоминаю свой прошлый опыт и те заманчивые строительные планы, к которым Россия подошла вплотную перед самой войной. Часто также прибавляю, что самая возможность подобных кунстштюков несмотря на нелепость большевистской власти и самые невозможные условия государственного быта показывают какие силы и возможности таит в себе Россия как таковая.
Бахметев считал, что 1930-31 годы будут решающими для следующих десятилетий жизни России. Ему все более представлялось, что Россия идет к сельскохозяйственной катастрофе. Из чтения советской прессы и других источников он представил, что в процессе уничтожения кулачества не только уничтожается наиболее ценный человеческий элемент, т.е. наиболее индивидуальные и хозяйственные крестьяне, но равно разбазариваются материальные основы сельскохозяйственного производства, а именно мужицкий сельскохозяйственный инвентарь. В результате, - предрекал Бахметев, - будет ли это в 30-ом или 31-ом году. . . надо ожидать, что производственная анархия и голод проявятся в масштабе, перед которым 20-21 годы будут игрушкой. Предсказание, увы, оказалось точным, за исключением разве что того, что пик голода пришелся на 1933 год. Бахметев допускал возможность крушения власти, однако его пугала перспектива анархии и гибели немногочисленных культурных элементов страны, которая последует в результате.