Хорхе Луис Борхес (стр. 1 из 2)

В парадном колумбарии ХХ века аргентинскому писателю Хорхе Луису Борхесу отведена престижная ячейка с надписью "интеллектуальная литература".
Страна, где он родился, - знойная родина танго. А проза его - это холодная и одинокая (наедине с бесконечными книжными полками) игра ума, которой свойственны безэмоциональность, доходящая до бесчувственности, дегуманизация, основанная на программной подмене любви к человеку любовью к книгам, и утверждение нереальности. И все это символизируют не Джеймс Джойс, не Гертруда Стайн, не Герман Гессе, а именно Борхес.
Его творчество временами напоминает продукцию отрезанной от тела головы, которая переваривает все прочитанное и без устали выдает результат, который вобрал в себя Литературу в целом, все книги вообще, включая виртуальные. Популярность, пришедшая к Борхесу очень поздно, в 1950-е годы, означала, что он вдруг понадобился читателям, накопившим опыт двух мировых войн ХХ века и испуганным реальностью и разочаровавшимся в ней.
Подъем интереса к Борхесу, делящий век точно пополам, - симптом умонастроений людей, обогащенных трагическим опытом первой половины века. Реальность отвратительна, это с одной стороны, а с другой, реальна ли сама реальность или "нарисована", как это утверждается в фильме "Матрица"? Или больших и принципиальных отличий реальности от нереальности нет, и продукция "плывущей" фантазии во время наркотического транса - тоже реальна?
Все эти вопросы сформировались в массовой культуре к 1960-1970-м годам, и Борхес, который на них однозначно не отвечал, но в них с 1930-х годов разбирался, оказался остро необходим. И вошел в моду. В СССР он стал модным только с 1984 года, когда издательство "Радуга" выпустило тиражом 100 тыс. экземпляров сборник прозы Борхеса в серии "Мастера современной прозы".

От рождения до библиотеки
В зимний день 24 августа 1899 года в Буэнос-Айресе в семье юриста Хорхе Гильермо Борхеса (1874-1938) и Леонор Асеведо де Борхес (1876-1975), живших на улице Тукуман, находящейся между улицами Суипача и Эсмеральда, в доме, который принадлежал родителям Леонор, родился ребенок, названный Хорхе Луисом. Большую часть детства ребенок провел в домашней обстановке. Отец его издал один роман и еще три книги написал, но уничтожил.
Его отец, был также философом-агностиком, связанным по материнской линии с родом Хэзлем из графства Стаффордшир (Англия). Он собрал огромную библиотеку англоязычной литературы. Фанни Хэзлем, бабка Хорхе Луиса, обучала детей и внуков английскому. Этим языком Борхес владел великолепно: в 8 лет он перевел сказку Уайльда - да так перевел, что ее напечатали в журнале "Сур". Позже Борхес переводил Вирджинию Вулф, отрывки из Фолкнера. Рассказы Киплинга, главы из "Поминок по Финнегану" Джойса. Наверное, от англичан он перенял любовь к парадоксам, эссеистическую легкость и сюжетную занимательность. Многие литераторы острили, что Борхес - английский писатель, пишущий по-испански.
"С самого моего детства, когда отца поразила слепота, у нас в семье молча подразумевалось, что мне надлежит осуществить в литературе то, чего обстоятельства не дали совершить моему отцу. Это считалось само собой разумеющимся (а подобное убеждение намного сильнее, чем просто высказанные пожелания). Ожидалось, что я буду писателем. Начал я писать в шесть или семь лет".
В 1914 году семья поехала в Европу. Осенью Хорхе Луис начал посещать Женевский колледж. В 1919 г. семья переехала в Испанию, 31 декабря 1919 г. в журнале "Греция" появилось первое стихотворение Хорхе Луиса, в котором автор "изо всех сил старался быть Уолтом Уитменом". Вскоре он входит в группу "ультраистов", о которой в советском литературоведении говорилось, что она выражала "анархический бунт мелкобуржуазной интеллигенции против мещанской пошлости и буржуазной ограниченности".
Сам Борхес ничего вразумительного о своем "ультраизме" не написал. В общем - похоже на молодого Маяковского: "Колода перекраивала жизнь. // Цветные талисманы из картона // стирали повседневную судьбу, // и новый улыбающийся мир // преображал похищенное время...".
В Буэнос-Айрес в 1921 году наш герой вернулся уже поэтом. К 1930 году написал и опубликовал семь книг, основал три журнала и сотрудничал еще в двенадцати, а в конце двадцатых начал писать рассказы. "Период с 1921 до 1930 года был у меня насыщен бурной деятельностью, но, пожалуй, по сути безрассудной и даже бесцельной", - сформулирует он потом.
Около 1937 года впервые поступил в библиотеку на постоянную службу, где и провел "девять глубоко несчастливых лет". Здесь он, ведя тихую жизнь книжного червя, написал целую россыпь шедевров: "Пьера Менара", "Тлён, Укбар, Орбис Терциус", "Лотерею в Вавилоне", "Вавилонскую библиотеку", "Сад расходящихся тропок". Работы было мало, денег платили тоже мало. Деятельность надо было имитировать - все было вполне по-советски.
"Всю свою библиотечную работу я выполнял в первый же час, а затем тихонько уходил в подвальное книгохранилище и оставшиеся пять часов читал или писал... Сотрудники-мужчины интересовались только конскими скачками, футбольными соревнованиями да сальными историями. Одна из читательниц была изнасилована, когда шла в женскую комнату. Все говорили, что это не могло не случиться, раз женская комната находится рядом с мужской".

Карикатура на Борхеса
(Hermenegildo Sabat,

Изобретение века: "пишущая машина"
Сочинение "Пьер Менар, автор "Дон Кихота"" (1938) сам Борхес определил как среднее между эссе и "настоящим рассказом". Однако концепции классического Борхеса видны здесь во всей полноте. Вымышленный писатель Пьер Менар, тем не менее библиографически описанный как реальный (подробнейше перечисляется состав его архива), пытался сочинить "Док Кихота".
"Не второго "Дон Кихота" хотел он сочинить - это было бы нетрудно, - но именно "Дон Кихота". Излишне говорить, что он отнюдь не имел в виду механическое копирование, не намеревался переписывать роман. Его дерзновенный замысел состоял в том, чтобы создать несколько страниц, которые бы совпадали - слово в слово и строка в строку - с написанными Мигелем де Сервантесом". Метод был таким: "Хорошо изучить испанский, возродить в себе католическую веру, сражаться с маврами или турками, забыть историю Европы между 1602 и 1918 годами...".
Впрочем, этот метод был отвергнут как слишком легкий. Надо было остаться Пьером Менаром и все же прийти к "Дон Кихоту". Далее выясняется, что Менар к "Дон Кихоту" все-таки пришел, т.е. тексты совпадают дословно, хотя смыслы, которые они выражают, как утверждает Борхес, совершенно различны. Вокруг этого парадокса построено все повествование. Для Борхеса это была игра ума, некая забава.
Но именно из этого текста, сочиненного в подвале библиотеки в 1938 году, выросло впоследствии целое литературное направление. Рассказ "Пьер Менар" пригодился спустя 30-40 лет после создания, когда слава Борхеса, особенно в США, была очень мощной. Я, конечно, говорю, о постмодернизме, вычисленном Борхесом, смоделированном им в этом рассказе.
В постмодернистском контексте рассказ посвящен тому, что новые тексты невозможны, что число текстов вообще ограничено и к тому же все они уже написаны. Книг так много, что писать новые просто нет возможности и даже смысла. При этом "Дон Кихот" реальнее Пьера Менара, которого на самом деле нет, т.е. литература реальнее самого писателя. Поэтому не писатель пишет книги, а уже готовые книги из Универсальной Библиотеки (ее образ Борхес дал в "Вавилонской библиотеке", написанной в том же подвале) пишут себя писателями, и пишущий оказывается "повторителем", принципиальную возможность чего доказал пример Пьера Менара. В следовании уже написанному, чужому слову, чужой мысли есть своего рода фатализм и ощущение конца литературы. "Мною, - говорит Пьер Менар, - руководит таинственный долг воспроизвести буквально его (Сервантеса - М.З.) спонтанно созданный роман".
По существу, Хорхе Луис, желая попасть в Индию, открыл Америку. Несомненно, что пишущий библиотекарь, письменный стол которого находился в непосредственной близости от книжного шкафа, и сам остро ощущал свою зависимость как писателя от уже изданного. Книги давили, заставляя чужое слово не ассимилировать и не диссоциировать, а сохранять в натуральном своеобразии.
В сборнике "Золото тигров" (1972) Борхес опубликовал новеллу "Четыре цикла". Идея проста: "историй всего четыре". Первая - об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои. Вторая - о возвращении. Третья - о поиске. Четвертая - о самоубийстве Бога.
"Историй всего четыре, - повторяет Борхес в финале. - И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их - в том или ином виде". По сути дела, это идеология читателя, транспонированная в технологию писательского труда. И именно эта транспонировка и может считаться главным и эпохальным изобретением Борхеса.
Он изобрел "пишущую машину" (напоминающую чем-то логическую машину Раймунда Луллия, изобретенную в XIII веке, о которой любил писать), бесперебойно работающий генератор текстов, который производит новые тексты из старых и тем самым предохраняет литературу от смерти. "Как инструмент философского исследования логическая машина - нелепость. Однако она не была бы нелепостью как инструмент литературного и поэтического творчества", - замечает Борхес.
Благодаря его изобретению к концу ХХ века литературные занятия стали достоянием всех, в том числе людей без таланта и даже способностей. Надо лишь быть читателем. Так что Борхес здорово послужил обеспечению принципов демократии и равенства в литературе путем внедрения соответствующей технологии "легитимации плагиата".
Хотя на практике выясняется, что только Борхес мог придавать блеск развернутым библиографическим справкам и только он мог оживлять вторичность, давая ей вторую жизнь. У эпигонов (особенно постсоветского периода) литературные трупы даже не шевелятся. Недавно у нас попытались издавать серию всеми забытых маргинальных книг, про которые вспомнил в свое время только Борхес. Затея показала, что читать их скучно и ненужно. Историко-культурная роль этого материала - всего лишь послужить смальтой для Борхеса. Вне его восхитительной мозаики маргиналы бессмысленны и мертвы.
Борхес, конечно, был читателем и библиографом, превратившим два этих занятия в литературу. Но дело было еще и в том, что он умел очень точно выбирать материал, который соответствовал философской и научно-методологической злобе дня. Не имея места вникнуть в детали, скажу лишь, что, например, тот же "Сад расходящихся тропок" корреспондирует и со структурализмом в целом, и с герменевтикой Гадамера, и с трудами баденской школы неокантианства (Г. Риккерт, В. Виндельбанд), актуальных во второй половине ХХ века.