Экзарх Леонид Федоров (стр. 1 из 5)

7 марта 1935 года, после двенадцати лет непрерывных мытарств и скитании по тюрьмам и местам ссылок, скончался в г.Вятка экзарх Леонид Федоров, с мая 1917 года возглавлявший католическую Церковь восточного обряда в России. Не стало великого исповедника веры, замечательного иерарха и горячего русского патриота.

Когда большевики его судили в апреле 1923 года, он - будучи сам себе защитником - так начал свою защитительную речь: "Вся моя жизнь была построена на двух элементах: на любви к Церкви, к которой я присоединился, и на любви к Родине, которую я обожаю... С того времени, как я присоединился к католической Церкви, единственной задачей моей сделалось приблизить мою Родину к той Церкви, которую я считаю истинной..." Слова эти подтверждаются всей его трудовой и подвижнической жизнью.

После него осталась огромная переписка: с матерью, за время десятилетнего его пребывания за границей; со всеми сотрудниками по церковному делу в России, Италии, Галиции и, главным образом, с митрополитом Андреем Шептицким. Сотни страниц, исписанных его мелким и четким почерком, представляют ценный материал не только для составления его биографии, но и для истории его времени, в особенности - для истории католического дела в России и истории российского экзархата. К счастью вся эта переписка, за мелкими исключениями, сохранилась и сосредоточена в архивах митрополита А.Шептицкого во Львове.

Кроме того сохранились отчеты и донесения его к папам Бенедикту XV и Пию XI, письма к нунцию Черетти, к кардиналам Бруну, Маркони, Таччи, епископу Тибериену, генералу иезуитов Ледоховскому, о.Уольшу, возглавлявшему папскую миссию помощи голодающим в России, и др.

Леонид Федоров родился в Петербурге 4 ноября 1879 года в довольно зажиточной семье. Рано лишившись отца, не пережившего потери своего состояния, он остался на попечении матери, с трудом зарабатывавшей средства к существованию. Мать его была женщиной замечательной. Ей он обязан, главным образом, своим первым интеллектуальным развитием и духовным воспи-танием. Впоследствии она, по примеру сына, присоединилась к католической Церкви и была одним из самых деятельных членов русского католического прихода, зародившегося в Петербурге в начале нынешнего столетия.

Одиннадцати лет он поступил в классическую гимназию, по окончании которой поступил в Петербургскую духовную академию, но оставил ее на третьем курсе. Чувствуя призвание к католичеству, монашеству и священству, он в 1902 году уехал за границу и как все его соотечественники, чувствовавшие призвание к святому делу Унии, направился во Львов, в Галицию, к митрополиту Андрею Шептицкому, который и принял его в лоно Вселенской Церкви и с тех пор стал его духовным отцом, руководителем его занятий, а затем - непосредственным иерархическим начальником.

Учение свое он продолжал сначала в иезуитской папской коллегии в Ананьи под Римом. Пробыл там до 1907 года, но курса закончить не смог, так как русское посольство в Риме пригрозило ему, что если он продолжит свое пребывание в иезуитском учреждении, то ему будет запрещен обратный въезд в Россию.

2 ноября 1907 года он перебрался в Коллегию De Propaganda fide в Риме. Но и здесь посольство не оставило его в покое, и 26 июля 1908 года он перебрался в Швейцарию, где в Фрейбургском университете и закончил в 1910 году свое богословское образование.

Давнишнее желание стать священником могло, наконец, осуществиться. Перед тем как сделать этот решительный шаг, Л.Федоров в кратком очерке изложил митрополиту Андрею историю постепенного развития своих стремлений к монашеской жизни. Мы заимствуем из этого очерка наиболее характерные места.

"Мысль о монашестве зародилась у меня еще в России, когда мне было всего 14 лет. В это время я в первый раз прочитал Библию и некоторые ее книги, а именно: книгу Иова, Экклесиаста и Премудрости Соломона. Они произвели на меня неотразимое впечатление: блеск мира, его приманки, земные идеалы показались мне простой мишурой, беганьем белки в колесе, истинной "суетой сует". На меня напала невыразимая тоска, доходившая до тупого отчаяния, так как к мрачным взглядам я был отчасти расположен с самого детства. Необычайная впечатлительность моего характера и внимательность к окружающим меня людям и событиям позволила мне видеть и проникать в такие уголки человеческой совести, какие недоступны другим даже взрослым... Постоянно звучали в ушах слова Экклесиаста: "Кто умножает познания, умножает скорбь". Вот эта-то скорбь и была первым толчком на пути монашества. Не стремление уйти от греховного мира, а просто от скучного, пошлого мира, закрыть глаза на калейдоскоп жизни и открывать их только для созерцания вечности".

"Потом наступило время философского развития. Я наперерыв читал Канта, Гегеля, Фихте, Якоби, Малешотта и других. Мать всегда держалась того оригинального мнения, что молодой человек должен читать все и сам во всем разбираться без посторонней помощи. Не было поэтому книги настолько атеистической и грязной, которую я не мог бы прочитать. Я всласть зачитывался французскими романистами, не минула меня и итальянская эпоха Возрождения со своей разлагающей литературой, период немецкого Zerstreuung был также мне известен: одним словом моя голова стала похожа на помойную яму, куда сливаются всякие отбросы. В России не известна гармония жизни и веры: в одно и то же время я мог читать Поля де Кока, задумываться над Якоби и восхищаться Иоанном Златоустом. Но Господу было угодно спасти и вырвать меня из этого хаоса".

"Мне было уже 17 лет, когда после Шопенгауера и Гартмана мне попались под руку буддийские книги. Почва моего самообразования была настолько подготовлена к мировоззрению буддийского философа, что я, прочитывая сутру за сутрой, казалось читал свои собственные мысли".

"Мне было уже 20 лет, когда путем усердного чтения и изучения святых Отцов, соборов и истории Церкви я пришел к убеждению в истинности Вселенской Церкви. Благодать Господня, осиявшая меня в тот же самый момент, когда я уже терял веру, произвела во мне новый переворот и напомнила о живом, реальном Христе - Спасителе мира. Я стал сознательным верующим, апологетом христианства, посвятившим всю свою жизнь защите и распространению учения Церкви: мое решение стать священником становится непреклонным. Но как быть? В русской Церкви священнику необходимо жениться, а мне было противно даже думать о браке. Переходить сейчас же в католичество я еще боялся и хотел, по крайней мере, окончить духовную академию и пробыть три года священником, чтобы написать магистерскую диссертацию.

Единственный выход - монашество. Впрочем, факт пострижения освобожден у нас в России от новициата и духовных подвигов. В один месяц студент третьего курса академии постригается в совершенные монахи, становится через неделю диаконом, а потом живет как вольная птица, без всякого контроля... Я знал, что жизнь русского монаха-"ученого" - только жалкая карикатура истинного монашества. Изучая творения восточных аскетов я понял, что монашество - это усовершенствование себя путем мучительной борьбы, и приближение к Иисусу Христу".

"Наконец, я решил сделать бесповоротный шаг и уехать за границу с целью стать католиком. Католическая Церковь была для меня не только источником познаваемой вечной истины, но и стала для меня новой силоамской купелью, из которой я вышел совершенно обновленный. Годы учения, в особенности в Ананьи, были для меня почти новым откровением. Строгая регулярная жизнь, ясная, светлая умственная работа, жизнерадостные окружавшие меня товарищи, неиспорченные современной атеистической культурой, даже сам народ, живой, умный, пропитанный насквозь истинно христианской цивилизацией - всё это подняло меня на ноги и вдохнуло новую энергию. Здесь я горячо полюбил не только вообще народ, но и, в частности, наш русский народ, и сделать что-нибудь для бедного, смиренного русского народа-аскета стало необходимой потребностью".

"Византийская снисходительность и терпе-ливость к злу уступили во мне римскому preat mundus - fiat justitia (пусть погибнет мир, но сотворится справедливость). С этой же точки зрения я взглянул на обрядовые несогласия в Церкви и на несправедливое отношение римских латиноманов к восточным. Отсюда желание борьбы и деятельности, желание во что бы то ни стало пробить дорогу, хотя бы ценой собственной головы. Здесь появляется уже иная мысль о монашестве: оно начинает представляться мне средством для достижения цели в нашей святой борьбе за попранные права, и осуществления миссии на Востоке".

"А если так, то разве моральное тело - монашеская конгрегация - не сильнее в тысячу раз каждого отдельного миссионера..."

Вот мысли, с которыми будущий экзарх подходил к делу, которое считал "великим и святым", и к которому он теперь считал себя "готовым вполне".

Митрополит Шептицкий, во избежание каких-либо неприятностей для Федорова и, впоследствии, осложнений с русским правительством, не хотел сам посвящать его, а отправил его в Константинополь к католическому болгарскому епископу восточного обряда преосвященному Михаилу Мирову, который и рукоположил Федорова 25 марта 1911 года. Молодой священник известил об этом своего покровителя следующей "открыткой": "Господь благословил. Вашего Высокопреосвященства нижайший послушник Иерей Леонид". Три года затем провел о.Леонид в Галиции, исполняя разные поручения митрополита Андрея. Он свободно владел латинским, итальянским и немецким языками. Под псевдонимами Д-р Леони или Кремони (Dr Leoni или Cremoni) он напечатал ряд богословских и исторических трудов в пражской "Slavorum Litterae theoligicae"и в "Roma e l'Oriente" в Гротта-Феррата. Принимал участие в Велеградских съездах, где на латинском языке выступал с докладами и принимал участие в прениях.

Ехать в Россию было еще преждевременно. Но митрополит посылал его каждый год в Россию на несколько недель для поддержания связи с русскими католиками и получения сведений о положении дел в России. Три обширных и полных интереса доклада о.Леонида свидетельствуют о том, насколько добросовестно он относился к этим поручениям.