Даются они в романе целой шеренгой. В шеренге люди, как известно, на одно лицо.
"Почему у вас на Марсии бабы такие синие", - говорится в "Аэлите".
Герои Ценского тоже все - "синие". Они - "полубольные-полуздоровые" и живут в "полуприюте-полулечебнице".
Конечно, вполне естественно для нашего дня изобразить таких людей тенденциозно: "обреченными". Но, во-первых, пророчествовать после такого факта, как Октябрь, вообще легко: это - пророчество наверняка, а во-вторых, несмотря даже и на пророчество, настоящей советской тенденции роман не имеет.
Роман уверяет: вот-вот нагрянет революция. Но ведь не кунсткамера же сделала революцию?
Так кто же?
И автор противопоставляет кунсткамере революционера Иртышова. Невиданный революционер! Хотя он и находится в "полуприюте-полулечебнице" на положении "политического" и "скрывающегося", но, по существу, он - истерик и - больнее всякого больного.
Он не владеет своими поступками и, когда Сыромолотов-отец показал ему свою картину "Золотой век", являвшуюся издевкой над революцией, он ее... изрезал перочинным ножиком и бежал.
Дальше автор компрометирует его еще больше:
-У меня было право секстильонов. Поняли?
-Но бежали, все-таки. Почему?
-Это иногда не мешает.
Чтоб окончательно разделаться с Иртышовым, автор заставил его после всего этого еще и вымогать деньги у Сыромолотова-сына. Так - "тихо и нерадостно кончил сказку Андерсен" и таким-то образом учительный роман получил заострение совсем не в ту сторону.
Но даже и при правильной социальной установке он бил бы мимо цели: слишком специфична эта литература, она не зацепляет прошлое, а прицепляется к нему.
Роман воспринимается как отход к разговорной линии литературы, его герои обеднели на события, диалоги засорили роман. Это - свалка разговоров.
Революция же так и не нагрянула. Нагрянуло неполезное вранье, из которого, конечно, нечего зачерпнуть ни о прошлом, ни о сегодняшнем отношении к этому прошлому…
Зинаида Гиппиус (из воспоминаний)
Л. Андреев с его "Человеком" завел меня в широкие общие рассуждения. Вернемся от литературы к литератору, к другому современному беллетристу Сергееву-Ценскому.
Он моложе Андреева, — он еще не дошел до порабощения своего таланта мертвому духу лжесреды, он еще свободен, он еще пока - художник. Но, конечно, и Сергеев-Ценский - писатель современный, стилем своим и всем уклоном приближающийся к другим писателям дней именно наших. Он -офицер того же полка, где был генералом Андреев, где Зайцев - унтер с нашивкой, и где есть такие несчастные рядовые, старательные и самодовольные, но совершенно неспособные, как Осип Дымов и другие. Сергеев-Ценский - настоящий офицер; Зайцеву, сколько бы он ни получал нашивок, до него не дослужиться. Язык Сергеева-Ценского -богат почти без риторики, выпукло-ярок до грубости, которая не переходит, однако, в антихудожественность; главное же - он чрезвычайно гармонирует с внутренним содержанием таланта Сергеева-Ценского, с основной, резко определенной, вечно одной и той же, мыслью автора. Она не утомляет, потому что широка; ее можно бы назвать идеей, — если бы она, в конце концов, по свойству своему, могла привести куда-нибудь, кроме тупика. Но она ведет именно в тупик... если, конечно, взять ее, как последнюю, в ее победе; принять ее за последний синтез.
Мысль эта со всей определенностью уже выразилась чуть ли не в первом рассказе Ценского, напечатанном года четыре тому назад в журнале "Новый Путь". Рассказ вошел и в "Сборник". Рассказ - не из лучших; язык еще не вполне выработан, но уже весь Ценский тут. Уже мчится, бессмысленно хлеща лошадей, невинный человек, помещик, любящий отец и муж, мчится прямо в снежную, черную, ночь…
Использованы материалы книг:
Русские писатели и поэты.
Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
П. Незнамов,
Зинаида Гиппиус (Из воспоминаний),
Архивы библиотеки университета дружбы народов.